Сам Андрей Григорьевич тихо исчез – по слухам, обосновался не то в Монте-Карло, не то в Лихтенштейне, – «Искру» объявили банкротом. Рецидивиста Голованова так и считали убийцей прокурора Петербурга, а тех, кто убил самого Голованова и журналиста Кастальского, попросту не нашли…
Пауза затянулась, и Пал Палыч решил помочь Лизавете. Он сформулировал вопрос почетче, так, чтобы мог ответить даже компьютер, – односложно «да» или «нет»:
– Так как, вы согласны?
– Подумать надо… – Лизавета не захотела мыслить в двоичной системе.
Такого ответа Пал Палыч не ожидал. Вероятно, все остальные, когда их приглашали в штаб, визжали и пищали от восторга и задыхались от благодарности – еще бы, их заметили и даже приобщили!
– А можно встретиться с вашими москвичами?
– Конечно, почему нет. – Эту просьбу Пал Палыч посчитал за согласие и успокоился. Лизавета не стала его разубеждать.
– А как мне с ними связаться?
– Они вас разыщут. Радостный приезжает сегодня.
– Кто приезжает радостный?
– Консультант, Александр Сергеевич Радостный.
– А я думала, кто-то везет благую весть из Москвы…
– Не без этого, не без этого, уважаемая Елизавета Алексеевна. Так я скажу, что вы согласны? – Церемониймейстер вдруг забыл о том, что надо быть манерным и лощеным, он радостно потирал ручки, что, конечно, не «комильфо». Так, потирая ручки и слегка ежась, Пал Палыч встал и начал прощаться.
Лизавете стало неудобно смотреть, как он откровенно, по-детски радуется.
– Скажите, что я почти согласна. – Она протянула ему руку. Тут Пал Палыч опять вспомнил о своем служебном предназначении и легонько пожал ее ладонь – именно так положено прощаться с дамами после деловых переговоров.
Как только за Пал Палычем закрылась дверь, в кабинет ворвался оператор Байков:
– Не прошло и пятнадцати минут! Боже! Вот это оперативность! В каком же департаменте нашей мэрии принято работать с такой невообразимой, почти космической скоростью? Лгут! Лгут наши писаки насчет засилья бюрократии.
– Я тебе и раньше говорила, что журналистам верить нельзя.
– И все же я хотел бы знать, в честь чего состоялся столь высокий визит? – Саша с подозрением относился к чиновникам.
– Пустяки, хочет, чтобы именно я снимала Генсека ООН. Он нас скоро посетит! – Лизавета придумала отговорку на ходу, Кофи Аннан вовсе не намеревался осчастливить берега Невы своим присутствием.
Лизавета копалась в нижнем ящике стола, искала косметичку и щетку. После встречи с заведующим смольнинским этикетом ей захотелось подкраситься и причесаться, чтобы хоть пудрой стереть липкую паутину не совсем понятных интриг.
– А домой журналисты хоть иногда заглядывают? Двенадцатый час!
– Не понимаю твоих претензий, такую домоседку, как я, еще поискать. – Она щелкнула замком заколки, и по плечам рассыпались рыжие кудри.
– Разбойница! – Саша Байков поцеловал Лизаветин затылок. – Знаешь, как задеть за живое умученного рабочей рутиной телеоператора. И как вернуть ему чувство прекрасного. Идем?
– Сейчас, еще минута, я позвоню в гримерку.
– А что такое? – немедленно напрягся Саша.
– Хочу узнать, когда работает Маринка.
– Зачем? – Сашины глаза стали холодными, безжалостными, как объектив. – Ты что опять придумала? Мне Маневич рассказал, вы Леночу Кац ищете, а заодно расследуете причины смерти этого помощника депутата. Так?
Он смотрел на нее глазами майора Пронина, который внезапно выяснил, что соратник по следственной работе в уголовном розыске переметнулся к бандитам. Смотрел требовательно и молча вопрошал: «Как, как ты могла?»
Лизавета засуетилась, задергалась, запереживала. Она не знала ответа на его справедливый вопрос. Судорожно запихнула в клетчатую сумочку для косметики только что извлеченные из нее тушь, блеск для губ и пудру.
– Ладно, идем.
– Нет, ты ответь, тебе мало этой истории с Балашовым? Мало приключений? Ищешь новых на свою и на мою голову? – Саша, человек до крайности спокойный, умеющий на съемках невозмутимо разгребать бушующую толпу демонстрантов и хладнокровно нацеливать камеру на человека с ружьем, сейчас даже не кричал, а вопил.
– Ты прав даже не на сто, а на двести процентов. Пойдем же. – Лизавета тянула Сашу к дверям. В этом была вся она – живущая по принципу «не знаешь, что сказать, – действуй». – Идем, нам ничто не мешает поговорить на свежем воздухе.
Последнее замечание прозвучало вполне убедительно, и оператор Байков сдался.
К прежней теме он вернулся, когда они добрели до сквера возле метро «Петроградская». В хорошую погоду именно в этом садике отдыхали после трудового дня жители близлежащих домов, работники окрестных предприятий, в том числе и труженики Петербургского телевидения. Сверхтерпеливый фанат во времена оны мог повстречать в этом скверике «самого» Невзорова, или не менее «самого» Медведева, или «самих» Сорокину и Куркову. Хоть раз в жизни, хоть раз за время работы на Чапыгина каждый сотрудник усаживался на зеленую скамейку – чтобы передохнуть перед дальней дорогой домой, обсудить новейшие сплетни или просто покурить.
Сквер менялся со всей страной – неизменной оставалась эта невинная телевизионная традиция. Поэтому и в наши дни на изрядно обшарпанных, уже не зеленых, а бурых парковых лавках можно увидеть ту или иную телевизионную звезду или звездочку.
Жизнь в скверике шла по своим законам. Несмотря на холод, в самом темном углу парка на сдвинутых дружеским квадратом скамьях пировали испитые разновозрастные личности. Поодаль валялись следы их жизнедеятельности – пакеты, в которые ловкие ливанцы укладывают горячую «шаверму», обертки из-под печенья и шоколадок и бутылки, бутылки, бутылки – по преимуществу импортные и некондиционные, прочую пустую тару скоренько подбирают беспризорники и бабки-охотницы.
Саша и Лизавета походили от скамейки к скамейке в тщетной надежде отыскать не то чтобы чистую, а «почище». Наконец оператор Байков не выдержал. Он мужественно скинул куртку и галантно усадил на нее свою даму. На этом его галантность и закончилась.
– Так как же ты объяснишь свое странное поведение?
– Не уверена, что обязана что-либо объяснять. – Лизавета холодно, с молчаливым упреком протянула Саше неоткрытую банку джин-тоника.
– Независимость – мое ремесло. – Саша картинно поставил банку на ладонь и грациозным жестом профессионального бармена откупорил ее, оторвав металлический язычок. В свое время он окончил режиссерский курс Ленинградского института театра, музыки и кинематографии и блестяще разыгрывал этюды вроде этого – «мы такие независимые и свободолюбивые, только вот обслужить себя сами не умеем».
– Спасибо. – Лизавета, как человек, не имеющий театрального образования, ответила с академической сухостью и замолчала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Пауза затянулась, и Пал Палыч решил помочь Лизавете. Он сформулировал вопрос почетче, так, чтобы мог ответить даже компьютер, – односложно «да» или «нет»:
– Так как, вы согласны?
– Подумать надо… – Лизавета не захотела мыслить в двоичной системе.
Такого ответа Пал Палыч не ожидал. Вероятно, все остальные, когда их приглашали в штаб, визжали и пищали от восторга и задыхались от благодарности – еще бы, их заметили и даже приобщили!
– А можно встретиться с вашими москвичами?
– Конечно, почему нет. – Эту просьбу Пал Палыч посчитал за согласие и успокоился. Лизавета не стала его разубеждать.
– А как мне с ними связаться?
– Они вас разыщут. Радостный приезжает сегодня.
– Кто приезжает радостный?
– Консультант, Александр Сергеевич Радостный.
– А я думала, кто-то везет благую весть из Москвы…
– Не без этого, не без этого, уважаемая Елизавета Алексеевна. Так я скажу, что вы согласны? – Церемониймейстер вдруг забыл о том, что надо быть манерным и лощеным, он радостно потирал ручки, что, конечно, не «комильфо». Так, потирая ручки и слегка ежась, Пал Палыч встал и начал прощаться.
Лизавете стало неудобно смотреть, как он откровенно, по-детски радуется.
– Скажите, что я почти согласна. – Она протянула ему руку. Тут Пал Палыч опять вспомнил о своем служебном предназначении и легонько пожал ее ладонь – именно так положено прощаться с дамами после деловых переговоров.
Как только за Пал Палычем закрылась дверь, в кабинет ворвался оператор Байков:
– Не прошло и пятнадцати минут! Боже! Вот это оперативность! В каком же департаменте нашей мэрии принято работать с такой невообразимой, почти космической скоростью? Лгут! Лгут наши писаки насчет засилья бюрократии.
– Я тебе и раньше говорила, что журналистам верить нельзя.
– И все же я хотел бы знать, в честь чего состоялся столь высокий визит? – Саша с подозрением относился к чиновникам.
– Пустяки, хочет, чтобы именно я снимала Генсека ООН. Он нас скоро посетит! – Лизавета придумала отговорку на ходу, Кофи Аннан вовсе не намеревался осчастливить берега Невы своим присутствием.
Лизавета копалась в нижнем ящике стола, искала косметичку и щетку. После встречи с заведующим смольнинским этикетом ей захотелось подкраситься и причесаться, чтобы хоть пудрой стереть липкую паутину не совсем понятных интриг.
– А домой журналисты хоть иногда заглядывают? Двенадцатый час!
– Не понимаю твоих претензий, такую домоседку, как я, еще поискать. – Она щелкнула замком заколки, и по плечам рассыпались рыжие кудри.
– Разбойница! – Саша Байков поцеловал Лизаветин затылок. – Знаешь, как задеть за живое умученного рабочей рутиной телеоператора. И как вернуть ему чувство прекрасного. Идем?
– Сейчас, еще минута, я позвоню в гримерку.
– А что такое? – немедленно напрягся Саша.
– Хочу узнать, когда работает Маринка.
– Зачем? – Сашины глаза стали холодными, безжалостными, как объектив. – Ты что опять придумала? Мне Маневич рассказал, вы Леночу Кац ищете, а заодно расследуете причины смерти этого помощника депутата. Так?
Он смотрел на нее глазами майора Пронина, который внезапно выяснил, что соратник по следственной работе в уголовном розыске переметнулся к бандитам. Смотрел требовательно и молча вопрошал: «Как, как ты могла?»
Лизавета засуетилась, задергалась, запереживала. Она не знала ответа на его справедливый вопрос. Судорожно запихнула в клетчатую сумочку для косметики только что извлеченные из нее тушь, блеск для губ и пудру.
– Ладно, идем.
– Нет, ты ответь, тебе мало этой истории с Балашовым? Мало приключений? Ищешь новых на свою и на мою голову? – Саша, человек до крайности спокойный, умеющий на съемках невозмутимо разгребать бушующую толпу демонстрантов и хладнокровно нацеливать камеру на человека с ружьем, сейчас даже не кричал, а вопил.
– Ты прав даже не на сто, а на двести процентов. Пойдем же. – Лизавета тянула Сашу к дверям. В этом была вся она – живущая по принципу «не знаешь, что сказать, – действуй». – Идем, нам ничто не мешает поговорить на свежем воздухе.
Последнее замечание прозвучало вполне убедительно, и оператор Байков сдался.
К прежней теме он вернулся, когда они добрели до сквера возле метро «Петроградская». В хорошую погоду именно в этом садике отдыхали после трудового дня жители близлежащих домов, работники окрестных предприятий, в том числе и труженики Петербургского телевидения. Сверхтерпеливый фанат во времена оны мог повстречать в этом скверике «самого» Невзорова, или не менее «самого» Медведева, или «самих» Сорокину и Куркову. Хоть раз в жизни, хоть раз за время работы на Чапыгина каждый сотрудник усаживался на зеленую скамейку – чтобы передохнуть перед дальней дорогой домой, обсудить новейшие сплетни или просто покурить.
Сквер менялся со всей страной – неизменной оставалась эта невинная телевизионная традиция. Поэтому и в наши дни на изрядно обшарпанных, уже не зеленых, а бурых парковых лавках можно увидеть ту или иную телевизионную звезду или звездочку.
Жизнь в скверике шла по своим законам. Несмотря на холод, в самом темном углу парка на сдвинутых дружеским квадратом скамьях пировали испитые разновозрастные личности. Поодаль валялись следы их жизнедеятельности – пакеты, в которые ловкие ливанцы укладывают горячую «шаверму», обертки из-под печенья и шоколадок и бутылки, бутылки, бутылки – по преимуществу импортные и некондиционные, прочую пустую тару скоренько подбирают беспризорники и бабки-охотницы.
Саша и Лизавета походили от скамейки к скамейке в тщетной надежде отыскать не то чтобы чистую, а «почище». Наконец оператор Байков не выдержал. Он мужественно скинул куртку и галантно усадил на нее свою даму. На этом его галантность и закончилась.
– Так как же ты объяснишь свое странное поведение?
– Не уверена, что обязана что-либо объяснять. – Лизавета холодно, с молчаливым упреком протянула Саше неоткрытую банку джин-тоника.
– Независимость – мое ремесло. – Саша картинно поставил банку на ладонь и грациозным жестом профессионального бармена откупорил ее, оторвав металлический язычок. В свое время он окончил режиссерский курс Ленинградского института театра, музыки и кинематографии и блестяще разыгрывал этюды вроде этого – «мы такие независимые и свободолюбивые, только вот обслужить себя сами не умеем».
– Спасибо. – Лизавета, как человек, не имеющий театрального образования, ответила с академической сухостью и замолчала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96