О видах на политический урожай, о перестановках внутри телестудий, о поведении великих мира сего во время интервью и о капризах техники. Наконец появлялся очередной «клиент». О его прибытии по беспроволочному репортерскому телеграфу предупреждали заранее, и журналистский народ, суетясь, выстраивался с камерами, пушками, журавлями и ручными микрофонами. В эти минуты каждый воевал за себя и свою бригаду, а потом все возвращались к мирной жизни и охотно делились слухами, пивом, пепси-колой, пирожками и сигаретами.
День был сумбурный и удачный. К пяти все вернулись на Российское телевидение. Савва, сидевший в тылу и следивший за сообщениями агентств, вручил вернувшимся коллегам информационные подборки. Саша отправился к себе в комнату писать текст. Лизавета осталась в шумной редакции «Российских новостей» – притулилась у стола, отведенного гостям.
Отписавшись и смонтировав репортажи, отправились ужинать. Операторы, уже сытые и умиротворенные, выглядели особенно отдохнувшими, старик Ромуальд даже поспать успел. Потом перегнали сюжеты в Петербург. Затем мальчики хором закричали, что пора ехать в парламентский центр. Лизавета и Славик возражали – в декабре реальная жизнь в бетонно-стеклянном дворце на Цветном бульваре начиналась после полуночи.
– Ребята, там сейчас всего полтора землекопа из особо усердных. Да еще гиганты разворачивают аппаратуру. Делать в центре абсолютно нечего!
– Мы в тот раз приехали сразу после десяти вечера, и то почти никого еще не было, – флегматично поддержал Лизавету Славик Гайский.
Ромуальд Борисович склонялся на их сторону, но молодость и энтузиазм победили.
– Я устала, мне надо привести себя в порядок, не хочется болтаться там без толку, – заупрямилась Лизавета.
Савва, как и положено продюсеру, нашел выход из положения: пообещал прислать за ней машину к одиннадцати. И выполнил обещание.
Лизавета появилась на Цветном бульваре около полуночи. Савва, Саша и операторы сидели в буфете вместе с другими журналистами. Пили сугубо суровую водку.
– Здравствуй, мы уже заждались! – улыбнулся Маневич.
Савва побежал за кофе и шампанским для Лизаветы, а она окинула взором обстановку. За три месяца практически ничего не изменилось. Те же длинные высокие столы, покрытые скатертями красного тяжелого шелка, стойки с яствами вдоль стен и неприхотливое меню: кофе, чай, бульон, водка, шампанское, бутерброды с пирожками и йогурт для язвенников.
– Ну, как дела? – Лизавета взяла пластиковый стаканчик, наполненный шампанским. За прошедшие три месяца парламентский центр так посудой и не обзавелся.
– Записали пару интервью, – скромно потупился Савва.
Саша Маневич таким сдержанным не был.
– Знакомых лиц мало. Вот только великий Боровой явился.
– Толстый, мочи нет…
Оба говорили азартно, наперебой.
– И болтлив не в меру. Мы к нему подошли просто от нечего делать. Он такого наговорил!..
– Следом прикатил аптекарь, на лимузине, я таких не видел, метров двадцать длиной. Он хоть и не кандидат, как в прошлый раз, но тоже хочет быть в центре событий. И жена с ним. У жены шляпа с полями, тоже метров двадцать в диаметре.
– Он попозировал, мы сняли. На всякий случай, – осторожно добавил Савва. Он помнил разнос, учиненный Лизаветой за оду, пропетую им в честь аптекаря еще в прошлом году.
– Потом приехал кинорежиссер. А следом – красавчик.
Красавчиком журналисты, занимающиеся коверными съемками, называли первого помощника и. о. президента.
– Он явно что-то знает… Держался скромнягой. Однако улыбался и набросившихся журналеров зычно звал пить пиво в буфет.
– Попил, попил и незаметно куда-то слинял. По-моему, они уже знают, за кого проголосовали на Чукотке и в Ямало-Ненецком автономном округе.
– Чукчи и коряки, как тут верно заметили товарищи, – поддакнул Савва.
– А в одиннадцать, пять минут двенадцатого первые цифры пошли. На Чукотке – за исполняющего.
– Что и требовалось доказать… Убедились, что до одиннадцати здесь делать нечего?
– Не то чтобы совсем уж нечего… – попытался уклониться от ответа Савва.
Но старый, многомудрый Ромуальд не дал соврать:
– Как есть нечего, они тут изнылись все… Прям как на партсъезде, только там буфет побогаче был да зевать в открытую боялись. – Ромуальд Борисович с чувством опрокинул в рот граммов сто водки, крякнул: – И водка почище была.
– Саша еще и либерал-демократа снял, – вдруг заговорил Славик Гайский. Он, вероятно, вспомнил, как они с Лизаветой вели телеохоту в декабре.
Саша рассказал о пришествии либерал-демократа:
– Появился, как обычно, с эскортом. Восемь плечистых парней с мускулистыми затылками. Прошествовал в первый ряд и уселся строго напротив полиэкрана. Уставился на экран. Засветились первые цифры. Надо было видеть выражение его лица! Никакая компьютерная графика не заменит подлинную игру страстей, особенно политических. Довольство сползло с него, как перчатка. Смотрит на свой жалкий процент и отвечает на дурацкие вопросы…
– Привет, я так и думал, что опять увидимся. – Из-за плеча Саши Маневича вырос Глеб из «Огонька». – Чего ты так поздно?
– Нас теперь много, бригадой работаем… Познакомься… – Лизавета представила коллег. Саша по-компанейски предложил выпить за знакомство, Глеб не отказался.
Потом к ним присоединились человек из «Московских новостей», дама-обозреватель из «Литературки» и двое с радио. Затем компания раскололась – часть публики вернулась в зал. Остальные решили не оставлять насиженное, вернее, «настоянное» место – громкая трансляция позволяла быть в курсе без отрыва от буфета. Глеб отошел, потом вернулся с шампанским. Хлопнула пробка. Он протянул стаканчик Лизавете.
– Хорошо выглядишь.
Глеб одобрительно осмотрел ее наряд. Английская двойка – черное в мелкий желто-красный цветочек платье без рукавов и в талию, к которому прилагался коротенький желтый пиджачок с фальшивыми пуговицами, Лизаветина мама называла его «фигаро». Костюм дополняли коричневые туфли на наборном каблучке и плоская сумка-ранец тоже коричневого цвета. Не Кензо и не Версаче, от которых одеваются московские теледивы, но вполне элегантно.
Глеб продолжал восхищаться:
– Ты и в псевдомужском костюме смотрелась женщиной на все сто, а уж теперь… В Петербурге, наверное, эпидемия мужских самоубийств. – Он поцокал языком.
– Почему-то мои чары действуют на столичных мужчин, а у нас, видимо, слишком холодно…
– Кстати, о самоубийствах, что там с этим?..
– С кем? – Врать не хотелось, рассказывать правду тоже. Лизавета притворилась тупицей, ничего не помнящей.
– Вот что такое девичья память! – Глеб картинно воздел руки к потолку, потом посерьезнел. – С этим депутатским помощником… как его звали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
День был сумбурный и удачный. К пяти все вернулись на Российское телевидение. Савва, сидевший в тылу и следивший за сообщениями агентств, вручил вернувшимся коллегам информационные подборки. Саша отправился к себе в комнату писать текст. Лизавета осталась в шумной редакции «Российских новостей» – притулилась у стола, отведенного гостям.
Отписавшись и смонтировав репортажи, отправились ужинать. Операторы, уже сытые и умиротворенные, выглядели особенно отдохнувшими, старик Ромуальд даже поспать успел. Потом перегнали сюжеты в Петербург. Затем мальчики хором закричали, что пора ехать в парламентский центр. Лизавета и Славик возражали – в декабре реальная жизнь в бетонно-стеклянном дворце на Цветном бульваре начиналась после полуночи.
– Ребята, там сейчас всего полтора землекопа из особо усердных. Да еще гиганты разворачивают аппаратуру. Делать в центре абсолютно нечего!
– Мы в тот раз приехали сразу после десяти вечера, и то почти никого еще не было, – флегматично поддержал Лизавету Славик Гайский.
Ромуальд Борисович склонялся на их сторону, но молодость и энтузиазм победили.
– Я устала, мне надо привести себя в порядок, не хочется болтаться там без толку, – заупрямилась Лизавета.
Савва, как и положено продюсеру, нашел выход из положения: пообещал прислать за ней машину к одиннадцати. И выполнил обещание.
Лизавета появилась на Цветном бульваре около полуночи. Савва, Саша и операторы сидели в буфете вместе с другими журналистами. Пили сугубо суровую водку.
– Здравствуй, мы уже заждались! – улыбнулся Маневич.
Савва побежал за кофе и шампанским для Лизаветы, а она окинула взором обстановку. За три месяца практически ничего не изменилось. Те же длинные высокие столы, покрытые скатертями красного тяжелого шелка, стойки с яствами вдоль стен и неприхотливое меню: кофе, чай, бульон, водка, шампанское, бутерброды с пирожками и йогурт для язвенников.
– Ну, как дела? – Лизавета взяла пластиковый стаканчик, наполненный шампанским. За прошедшие три месяца парламентский центр так посудой и не обзавелся.
– Записали пару интервью, – скромно потупился Савва.
Саша Маневич таким сдержанным не был.
– Знакомых лиц мало. Вот только великий Боровой явился.
– Толстый, мочи нет…
Оба говорили азартно, наперебой.
– И болтлив не в меру. Мы к нему подошли просто от нечего делать. Он такого наговорил!..
– Следом прикатил аптекарь, на лимузине, я таких не видел, метров двадцать длиной. Он хоть и не кандидат, как в прошлый раз, но тоже хочет быть в центре событий. И жена с ним. У жены шляпа с полями, тоже метров двадцать в диаметре.
– Он попозировал, мы сняли. На всякий случай, – осторожно добавил Савва. Он помнил разнос, учиненный Лизаветой за оду, пропетую им в честь аптекаря еще в прошлом году.
– Потом приехал кинорежиссер. А следом – красавчик.
Красавчиком журналисты, занимающиеся коверными съемками, называли первого помощника и. о. президента.
– Он явно что-то знает… Держался скромнягой. Однако улыбался и набросившихся журналеров зычно звал пить пиво в буфет.
– Попил, попил и незаметно куда-то слинял. По-моему, они уже знают, за кого проголосовали на Чукотке и в Ямало-Ненецком автономном округе.
– Чукчи и коряки, как тут верно заметили товарищи, – поддакнул Савва.
– А в одиннадцать, пять минут двенадцатого первые цифры пошли. На Чукотке – за исполняющего.
– Что и требовалось доказать… Убедились, что до одиннадцати здесь делать нечего?
– Не то чтобы совсем уж нечего… – попытался уклониться от ответа Савва.
Но старый, многомудрый Ромуальд не дал соврать:
– Как есть нечего, они тут изнылись все… Прям как на партсъезде, только там буфет побогаче был да зевать в открытую боялись. – Ромуальд Борисович с чувством опрокинул в рот граммов сто водки, крякнул: – И водка почище была.
– Саша еще и либерал-демократа снял, – вдруг заговорил Славик Гайский. Он, вероятно, вспомнил, как они с Лизаветой вели телеохоту в декабре.
Саша рассказал о пришествии либерал-демократа:
– Появился, как обычно, с эскортом. Восемь плечистых парней с мускулистыми затылками. Прошествовал в первый ряд и уселся строго напротив полиэкрана. Уставился на экран. Засветились первые цифры. Надо было видеть выражение его лица! Никакая компьютерная графика не заменит подлинную игру страстей, особенно политических. Довольство сползло с него, как перчатка. Смотрит на свой жалкий процент и отвечает на дурацкие вопросы…
– Привет, я так и думал, что опять увидимся. – Из-за плеча Саши Маневича вырос Глеб из «Огонька». – Чего ты так поздно?
– Нас теперь много, бригадой работаем… Познакомься… – Лизавета представила коллег. Саша по-компанейски предложил выпить за знакомство, Глеб не отказался.
Потом к ним присоединились человек из «Московских новостей», дама-обозреватель из «Литературки» и двое с радио. Затем компания раскололась – часть публики вернулась в зал. Остальные решили не оставлять насиженное, вернее, «настоянное» место – громкая трансляция позволяла быть в курсе без отрыва от буфета. Глеб отошел, потом вернулся с шампанским. Хлопнула пробка. Он протянул стаканчик Лизавете.
– Хорошо выглядишь.
Глеб одобрительно осмотрел ее наряд. Английская двойка – черное в мелкий желто-красный цветочек платье без рукавов и в талию, к которому прилагался коротенький желтый пиджачок с фальшивыми пуговицами, Лизаветина мама называла его «фигаро». Костюм дополняли коричневые туфли на наборном каблучке и плоская сумка-ранец тоже коричневого цвета. Не Кензо и не Версаче, от которых одеваются московские теледивы, но вполне элегантно.
Глеб продолжал восхищаться:
– Ты и в псевдомужском костюме смотрелась женщиной на все сто, а уж теперь… В Петербурге, наверное, эпидемия мужских самоубийств. – Он поцокал языком.
– Почему-то мои чары действуют на столичных мужчин, а у нас, видимо, слишком холодно…
– Кстати, о самоубийствах, что там с этим?..
– С кем? – Врать не хотелось, рассказывать правду тоже. Лизавета притворилась тупицей, ничего не помнящей.
– Вот что такое девичья память! – Глеб картинно воздел руки к потолку, потом посерьезнел. – С этим депутатским помощником… как его звали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96