И если втемную, то как вы об этом узнали?
– Слухи просачиваются… – Кокошкин опять принялся терзать стакан. – В нашем деле принято хвастаться заказами и клиентами. А он делает какую-то работу, приглашает разных специалистов, но никто не знает, на кого он пашет.
– Ну, в политике есть и совсекретные области. Кроме коммерческой, бывают еще политические тайны. Может, его клиент готовит оружие возмездия и не хочет раньше времени светиться?
– Может. Только странное оно, это оружие. Олег нанимает мастеров по сценической речи и сценодвижению. А еще за хорошие деньги он заказал у одного фотокора серию непонятных снимков. Мы как-то пили с этим парнем, так он сам удивлялся: ему оплатили командировки, и он снимал лидеров разных партий и движений, в том числе кандидатов в президенты, но нужно было снимать только движение: идет, садится в машину, выходит из самолета.
– Ну и что? – Лизавета с трудом разыгрывала равнодушие.
– Парадокс: парень не знает, что и зачем снимает. Учителя сами не знают, кого учат и зачем. Я тут приглашал недавно педагога – надо было позаниматься речью с доверенным лицом одного кандидата в Петербурге, тот не говорил, а мямлил. Эту женщину, педагога, я давно знаю, классная училка, просто волшебница, два урока – и вместо мямли получается Цицерон, причем безо всяких камешков.
– Камешки использовал Демосфен, – осторожно поправила психолога Лизавета. Но Кокошкин был слишком увлечен повествованием.
– Не важно. Речевик, старорежимная такая тетечка, в пенсне и крахмальной блузке с рюшами, рассказала мне, что недели две назад учила неизвестного ей типа говорить точно так же, как другой столь же неизвестный ей тип.
– То есть? – ошалело переспросила Лизавета.
– То и есть. Я сам обалдел. Ей показали видеопленку, на которой сидел, ходил, говорил абсолютно незнакомый ей мужчина, и попросили научить говорить точно так же другого парня. Потом предъявили парня.
– А она?
– Что – она! Она научила. Я же сказал, волшебница. Вот такие причуды. – Кокошкин горестно вздохнул. – И если вы считаете, что здесь все чисто, то…
Лизавета так не считала, но вдаваться в подробности ей не хотелось. Она допила вино и принялась прощаться:
– Спасибо за помощь. Ничего не возразишь, необычный заказ у вашего Целуева.
– Он такой же мой, как и ваш, – буркнул Кокошкин. – Минуту, я вас провожу.
Психолог допил вторую дозу коньяка и заторопился следом за девушкой.
Галантный президент фирмы «Перигор» довел Лизавету до телецентра. О странностях Целуева они больше не говорили. Теперь болтовня была вполне светской, но с политическим уклоном. Попрощались на паперти – так весь Петербург называет ступени у телевизионного центра. Название утвердилось после памятных митингов в поддержку «Секунд», когда старушки подбрасывали в костры не традиционные во времена сожжения Яна Гуса вязанки хвороста, а целые бревна.
Откланялся психолог эффектно – так, словно решил напоследок доказать, что он не плакса, каким казался во время разговора, а подлинный мастер психологического трюка. Он по всем правилам склонился к Лизаветиной руке (большая редкость в наши дни, сейчас почему-то принято тянуть дамскую ручку к губам, а не приникать к ней с поклоном), мастерски исполнил поцелуй, потом ласково произнес «До свидания» и, как вежливый человек, секунд тридцать смотрел вслед Лизавете. Потом повернулся и уселся в подкативший «Опель-рекорд». Лизавета, разглядевшая представление боковым зрением, хмыкнула. Унылый психолог разыгрывал свою партию. Он притворялся откровенным плаксивым простаком, а потом дал понять, что его поза – только игра. Теперь Лизавета не могла сказать с точностью, кто в данный момент ведет в счете – он или она.
В редакции было тихо и пусто. Те, кто впрягся в работу с утра, – уже на съемках, остальные появятся не раньше часу дня. Лизаветин кабинет тоже был тих и пуст. На полу белела подсунутая под дверь записка – от ранней пташки, от трудоголика Маневича: «Звонил, звонил и звонил! Дома тебя нет, и вообще никого нет. Нашли Леночку, уехал в отделение. Отыщи меня непременно. У-у-у, злыдня!» Записки от Маневича всегда отличались крайней эмоциональностью и неопределенностью. Как она могла найти человека, уехавшего неизвестно когда, неизвестно на сколько и неизвестно в какое отделение?
ОТКРЫТЫЙ УРОК
Лизавета запихнула записку Маневича в папку и автоматически, по привычке, включила компьютер. Действия опытного работника, будь то слесарь, продавец или министр, всегда доведены до автоматизма. Бармен недрогнувшей рукой наполняет стаканы на слух, по булькам, пресс-секретарь политического мандарина, выйдя к журналистам, надувает щеки и пыхтит после каждого заданного вопроса, чтобы любое произнесенное от лица босса слово стало весомым, как гиря.
Толковый ведущий программы новостей, едва войдя в рабочий кабинет, включает компьютер и просматривает сообщения информационных агентств. Даже если ведущий в этот день не работает, он все равно следит за событиями, чтобы быть в курсе, чтобы не заблудиться в информационных дебрях. Выпасть из информации проще простого. Достаточно неделю не читать газет, не следить за агентствами, не включать телевизор. И тогда для тебя, дремучего, известие об уходе Билла Гейтса превратится в новость, хотя компьютерный магнат оставил пост руководителя «Майкрософт» неделю назад и об этом знает даже кот короля Свазиленда Мсвати Третьего.
Строго говоря, новость – это то, что случилось сегодня или, в крайнем случае, вчера. Есть еще особые новости – давнишние, но тщательно от всех скрываемые. Тогда новость – это то, о чем мир, страна, город узнали сегодня. Все остальное – беллетристика и отсутствие профессионализма.
Лизавета давно научилась прочитывать сообщения одним взглядом, ориентируясь на ключевые слова. Но в этот раз не очень получалось. В голову лезли вопросы, к работе и новостям касательства не имеющие.
Где нашли Леночку? Почему Саша поехал в отделение? Где сейчас сама Леночка? Если принять на веру утверждение Кокошкина о том, что его коллега нанимал специалистов «втемную», можно предположить, что Леночка и была таким специалистом. Ведь если хочешь добиться полного сходства, мало научить человека ходить и сидеть так, как это делает прототип. Леночку наняли, чтобы она разработала грим. А раз работа секретная, на это недвусмысленно намекал Кокошкин, то гримершу спрятали. Теперь же, когда она справилась, – отпустили. Тогда выходит, что хоть в этой части все в порядке. Надо будет расспросить Леночку, кого она копировала. Если, конечно, ей захочется отвечать на вопросы…
Лизавета старательно гнала вопросы и предположения. Нет смысла гадать на кофейной гуще, если скоро объявится Саша, а может, и сама Леночка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
– Слухи просачиваются… – Кокошкин опять принялся терзать стакан. – В нашем деле принято хвастаться заказами и клиентами. А он делает какую-то работу, приглашает разных специалистов, но никто не знает, на кого он пашет.
– Ну, в политике есть и совсекретные области. Кроме коммерческой, бывают еще политические тайны. Может, его клиент готовит оружие возмездия и не хочет раньше времени светиться?
– Может. Только странное оно, это оружие. Олег нанимает мастеров по сценической речи и сценодвижению. А еще за хорошие деньги он заказал у одного фотокора серию непонятных снимков. Мы как-то пили с этим парнем, так он сам удивлялся: ему оплатили командировки, и он снимал лидеров разных партий и движений, в том числе кандидатов в президенты, но нужно было снимать только движение: идет, садится в машину, выходит из самолета.
– Ну и что? – Лизавета с трудом разыгрывала равнодушие.
– Парадокс: парень не знает, что и зачем снимает. Учителя сами не знают, кого учат и зачем. Я тут приглашал недавно педагога – надо было позаниматься речью с доверенным лицом одного кандидата в Петербурге, тот не говорил, а мямлил. Эту женщину, педагога, я давно знаю, классная училка, просто волшебница, два урока – и вместо мямли получается Цицерон, причем безо всяких камешков.
– Камешки использовал Демосфен, – осторожно поправила психолога Лизавета. Но Кокошкин был слишком увлечен повествованием.
– Не важно. Речевик, старорежимная такая тетечка, в пенсне и крахмальной блузке с рюшами, рассказала мне, что недели две назад учила неизвестного ей типа говорить точно так же, как другой столь же неизвестный ей тип.
– То есть? – ошалело переспросила Лизавета.
– То и есть. Я сам обалдел. Ей показали видеопленку, на которой сидел, ходил, говорил абсолютно незнакомый ей мужчина, и попросили научить говорить точно так же другого парня. Потом предъявили парня.
– А она?
– Что – она! Она научила. Я же сказал, волшебница. Вот такие причуды. – Кокошкин горестно вздохнул. – И если вы считаете, что здесь все чисто, то…
Лизавета так не считала, но вдаваться в подробности ей не хотелось. Она допила вино и принялась прощаться:
– Спасибо за помощь. Ничего не возразишь, необычный заказ у вашего Целуева.
– Он такой же мой, как и ваш, – буркнул Кокошкин. – Минуту, я вас провожу.
Психолог допил вторую дозу коньяка и заторопился следом за девушкой.
Галантный президент фирмы «Перигор» довел Лизавету до телецентра. О странностях Целуева они больше не говорили. Теперь болтовня была вполне светской, но с политическим уклоном. Попрощались на паперти – так весь Петербург называет ступени у телевизионного центра. Название утвердилось после памятных митингов в поддержку «Секунд», когда старушки подбрасывали в костры не традиционные во времена сожжения Яна Гуса вязанки хвороста, а целые бревна.
Откланялся психолог эффектно – так, словно решил напоследок доказать, что он не плакса, каким казался во время разговора, а подлинный мастер психологического трюка. Он по всем правилам склонился к Лизаветиной руке (большая редкость в наши дни, сейчас почему-то принято тянуть дамскую ручку к губам, а не приникать к ней с поклоном), мастерски исполнил поцелуй, потом ласково произнес «До свидания» и, как вежливый человек, секунд тридцать смотрел вслед Лизавете. Потом повернулся и уселся в подкативший «Опель-рекорд». Лизавета, разглядевшая представление боковым зрением, хмыкнула. Унылый психолог разыгрывал свою партию. Он притворялся откровенным плаксивым простаком, а потом дал понять, что его поза – только игра. Теперь Лизавета не могла сказать с точностью, кто в данный момент ведет в счете – он или она.
В редакции было тихо и пусто. Те, кто впрягся в работу с утра, – уже на съемках, остальные появятся не раньше часу дня. Лизаветин кабинет тоже был тих и пуст. На полу белела подсунутая под дверь записка – от ранней пташки, от трудоголика Маневича: «Звонил, звонил и звонил! Дома тебя нет, и вообще никого нет. Нашли Леночку, уехал в отделение. Отыщи меня непременно. У-у-у, злыдня!» Записки от Маневича всегда отличались крайней эмоциональностью и неопределенностью. Как она могла найти человека, уехавшего неизвестно когда, неизвестно на сколько и неизвестно в какое отделение?
ОТКРЫТЫЙ УРОК
Лизавета запихнула записку Маневича в папку и автоматически, по привычке, включила компьютер. Действия опытного работника, будь то слесарь, продавец или министр, всегда доведены до автоматизма. Бармен недрогнувшей рукой наполняет стаканы на слух, по булькам, пресс-секретарь политического мандарина, выйдя к журналистам, надувает щеки и пыхтит после каждого заданного вопроса, чтобы любое произнесенное от лица босса слово стало весомым, как гиря.
Толковый ведущий программы новостей, едва войдя в рабочий кабинет, включает компьютер и просматривает сообщения информационных агентств. Даже если ведущий в этот день не работает, он все равно следит за событиями, чтобы быть в курсе, чтобы не заблудиться в информационных дебрях. Выпасть из информации проще простого. Достаточно неделю не читать газет, не следить за агентствами, не включать телевизор. И тогда для тебя, дремучего, известие об уходе Билла Гейтса превратится в новость, хотя компьютерный магнат оставил пост руководителя «Майкрософт» неделю назад и об этом знает даже кот короля Свазиленда Мсвати Третьего.
Строго говоря, новость – это то, что случилось сегодня или, в крайнем случае, вчера. Есть еще особые новости – давнишние, но тщательно от всех скрываемые. Тогда новость – это то, о чем мир, страна, город узнали сегодня. Все остальное – беллетристика и отсутствие профессионализма.
Лизавета давно научилась прочитывать сообщения одним взглядом, ориентируясь на ключевые слова. Но в этот раз не очень получалось. В голову лезли вопросы, к работе и новостям касательства не имеющие.
Где нашли Леночку? Почему Саша поехал в отделение? Где сейчас сама Леночка? Если принять на веру утверждение Кокошкина о том, что его коллега нанимал специалистов «втемную», можно предположить, что Леночка и была таким специалистом. Ведь если хочешь добиться полного сходства, мало научить человека ходить и сидеть так, как это делает прототип. Леночку наняли, чтобы она разработала грим. А раз работа секретная, на это недвусмысленно намекал Кокошкин, то гримершу спрятали. Теперь же, когда она справилась, – отпустили. Тогда выходит, что хоть в этой части все в порядке. Надо будет расспросить Леночку, кого она копировала. Если, конечно, ей захочется отвечать на вопросы…
Лизавета старательно гнала вопросы и предположения. Нет смысла гадать на кофейной гуще, если скоро объявится Саша, а может, и сама Леночка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96