Так произошло с нами. Как только я прижался к Виталису, я тотчас же впал в забытье и глаза мои закрылись. Я делал невероятные усилия, чтобы их открыть, и не мог; тогда я ущипнул себя за руку. Хотя кожа была почти нечувствительна, я все же почувствовал слабую боль. Ко мне вернулось сознание. Виталис сидел, прислонившись спиной к калитке, прерывисто и тяжело дыша. Капи, свернувшись на моей груди, сладко спал. Ветер дул по-прежнему и заносил нас обрывками соломы, которые падали, как сухие листья слетевшие с дерева. На улицах – ни души. Около нас и вдали – мертвая тишина.
Мне сделалось жутко. Неопределенный страх и какая-то грусть вызвали слезы на моих глазах. Мне казалось, что я должен здесь умереть. Мысль о смерти перенесла меня в Шаванон. Бедная матушка Барберен! Я умру и никогда не увижу ее, нашего домика и моего милого садика… Непонятным образом воображение перенесло меня в этот садик. Весело блистало солнце, было жарко. Распускались желтые нарциссы, дрозды пели в кустах, и на изгороди терновника матушка Барберен вешала белье, которое она только что выстирала в ручье, журчавшем среди камней. Затем внезапно я очутился на «Лебеде». Артур спал в своей кроватке, но госпожа Миллиган не спала и, слушая завыванье ветра, думала о том, где я нахожусь в этот мороз. Потом мои глаза снова закрылись, сердце замерло, и я потерял сознание.
ГЛАВА XVIII. ЛИЗА
Когда я пришел в себя, то увидел, что лежу в постели в какой-то незнакомой мне комнате. Я огляделся по сторонам. Яркое пламя очага освещало людей, стоявших возле моей кровати: мужчину в серой куртке и четверых детей – двух мальчиков и двух девочек. Младшая девочка, лет пяти-шести, не спускала с меня своих удивленных выразительных глаз. Я приподнялся. Ко мне тотчас же подошли.
– Виталис… – произнес я слабым голосом.
– Он зовет своего отца, – сказала девочка, по-видимому, старшая из детей.
– Нет, это не отец, а мой хозяин. Где он? Где Капи?
Если бы Виталис оказался моим отцом, мне побоялись бы сразу сообщить о случившемся. Но, узнав, что он был только моим хозяином, они рассказали мне следующее.
Калитка, возле которой мы свалились, вела в сад к садовнику. Около двух часов ночи садовник, собираясь ехать на рынок, открыл ее и увидел каких-то лежавших под соломой людей. Он попросил их встать, чтобы дать проехать тележке. В ответ послышался лай Капи, но ни один из нас не шевельнулся. Нас пробовали растолкать, но мы не двигались. Тогда решили, что дело неладно. Принесли фонарь и увидели, что Виталис мертв, а я чуть жив. Только благодаря Капи, который лежал на моей груди и этим немного согревал меня, я не замерз окончательно и еще дышал. Меня отнесли в дом садовника и положили в постель. Шесть часов я не приходил в сознание. Затем кровообращение восстановилось, и я очнулся. Несмотря на мое тяжелое состояние, я сразу понял весь ужас случившегося. Виталис умер!
Пока человек в серой куртке – это и был сам садовник – рассказывал мне обо всем, маленькая девочка не спускала с меня глаз. Когда ее отец сообщил, что Виталис умер, она поняла, каким ударом была для меня эта новость. Быстро подбежав к отцу, она схватила его за руку, а другой рукой указала на меня, издав при этом какой-то странный звук. Это были не слова, а скорее нежный вздох, полный сострадания. Впрочем, жест ее был настолько красноречив, что слова были излишни. Я почувствовал в ее взгляде большую симпатию и, впервые после разлуки с Артуром, испытал неизъяснимое чувство доверия и нежности, как в те времена, когда на меня ласково смотрела матушка Барберен.
– Что поделаешь, моя маленькая Лиза, – сказал отец, наклоняясь к девочке, – необходимо было сказать ему правду! Все равно это сделала бы полиция.
Из его дальнейшего рассказа я узнал, что пришлось позвать полицейских и те унесли Виталиса.
– А где Капи? – спросил я садовника, когда тот замолчал.
– Капи?
– Да, Капи, наша собака.
– Не знаю, она исчезла.
– Нет, она побежала за носилками, – заметил кто-то из детей.
Садовник и дети вышли в соседнюю комнату и оставили меня одного. Я машинально встал. Моя арфа лежала в ногах постели. Я надел ремень на плечо и тоже направился в соседнюю комнату. Нужно было уходить, но куда? Я этого не знал, но чувствовал, что уходить надо. Прежде всего, живого или мертвого, я должен был увидеть Виталиса.
Лежа в постели, я ощущал только сильную ломоту и головную боль, но когда я встал на ноги, то почувствовал такую слабость, что принужден был ухватиться за стул. Передохнув минутку, я толкнул дверь и очутился перед садовником и его детьми.
Они сидели за столом возле очага, в котором ярко горел огонь, и обедали. Запах супа напомнил мне о том, что я уже давно ничего не ел. Мне стало нехорошо, и я пошатнулся.
– Тебе плохо? – спросил садовник соболезнующим тоном.
Я ответил, что чувствую себя слабым и прошу разрешения минуточку посидеть возле огня. Но я не столько нуждался в тепле, сколько в пище. Запах супа, стук ложек, чавканье обедавших еще больше увеличивали мою слабость.
Если бы у меня хватило смелости, я бы попросил себе тарелку супа. Но я скорее умер бы от голода, нежели признался в том, что мне хочется есть. Маленькая девочка, которую отец называл Лизой, сидела напротив меня и, вместо того чтобы есть, пристально смотрела на меня.
Вдруг она встала из-за стола и, взяв свою тарелку с супом, принесла ее мне. У меня не было сил говорить, и потому я хотел рукой отстранить ее, но отец Лизы не дал мне этого сделать.
– Кушай, мальчик! Если Лиза что-нибудь предлагает, она это делает от всего сердца. Кушай, а если будет охота, ешь и вторую.
Я в несколько секунд проглотил суп. Когда я положил ложку, Лиза, стоявшая и упорно глядевшая на меня, тихонько вскрикнула, но на этот раз это было похоже не на вздох, а на выражение удовольствия. Потом, взяв тарелку, она протянула ее отцу, а когда тот налил ее до краев, снова передала ее мне с такой нежностью и ободряющей улыбкой, что я, несмотря на свой голод, на мгновение забыл о супе.
Как и в первый раз, я быстро опустошил тарелку. Улыбка, с которой дети смотрели на меня, сменилась откровенным смехом.
– Да у тебя, оказывается, превосходный аппетит! – заявил садовник.
Я почувствовал, что краснею до корней волос. Боясь показаться обжорой, я ответил ему, что вчера не обедал.
– Но ты завтракал?
– И не завтракал.
– А твой хозяин?
– Он также ничего не ел.
– Значит, он умер не только от холода, но и от голода.
Еда подкрепила меня. Я встал, собираясь уйти.
– Куда ты идешь? – спросил меня садовник.
– Я хочу увидеть еще раз Виталиса.
– У тебя есть друзья в Париже?
– Нет.
– Земляки?
– Тоже нет.
– Где вы остановились?
– Нигде. Мы только вчера пришли в Париж.
– Что ты будешь делать?
– Играть на арфе, петь песенки и этим зарабатывать на хлеб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Мне сделалось жутко. Неопределенный страх и какая-то грусть вызвали слезы на моих глазах. Мне казалось, что я должен здесь умереть. Мысль о смерти перенесла меня в Шаванон. Бедная матушка Барберен! Я умру и никогда не увижу ее, нашего домика и моего милого садика… Непонятным образом воображение перенесло меня в этот садик. Весело блистало солнце, было жарко. Распускались желтые нарциссы, дрозды пели в кустах, и на изгороди терновника матушка Барберен вешала белье, которое она только что выстирала в ручье, журчавшем среди камней. Затем внезапно я очутился на «Лебеде». Артур спал в своей кроватке, но госпожа Миллиган не спала и, слушая завыванье ветра, думала о том, где я нахожусь в этот мороз. Потом мои глаза снова закрылись, сердце замерло, и я потерял сознание.
ГЛАВА XVIII. ЛИЗА
Когда я пришел в себя, то увидел, что лежу в постели в какой-то незнакомой мне комнате. Я огляделся по сторонам. Яркое пламя очага освещало людей, стоявших возле моей кровати: мужчину в серой куртке и четверых детей – двух мальчиков и двух девочек. Младшая девочка, лет пяти-шести, не спускала с меня своих удивленных выразительных глаз. Я приподнялся. Ко мне тотчас же подошли.
– Виталис… – произнес я слабым голосом.
– Он зовет своего отца, – сказала девочка, по-видимому, старшая из детей.
– Нет, это не отец, а мой хозяин. Где он? Где Капи?
Если бы Виталис оказался моим отцом, мне побоялись бы сразу сообщить о случившемся. Но, узнав, что он был только моим хозяином, они рассказали мне следующее.
Калитка, возле которой мы свалились, вела в сад к садовнику. Около двух часов ночи садовник, собираясь ехать на рынок, открыл ее и увидел каких-то лежавших под соломой людей. Он попросил их встать, чтобы дать проехать тележке. В ответ послышался лай Капи, но ни один из нас не шевельнулся. Нас пробовали растолкать, но мы не двигались. Тогда решили, что дело неладно. Принесли фонарь и увидели, что Виталис мертв, а я чуть жив. Только благодаря Капи, который лежал на моей груди и этим немного согревал меня, я не замерз окончательно и еще дышал. Меня отнесли в дом садовника и положили в постель. Шесть часов я не приходил в сознание. Затем кровообращение восстановилось, и я очнулся. Несмотря на мое тяжелое состояние, я сразу понял весь ужас случившегося. Виталис умер!
Пока человек в серой куртке – это и был сам садовник – рассказывал мне обо всем, маленькая девочка не спускала с меня глаз. Когда ее отец сообщил, что Виталис умер, она поняла, каким ударом была для меня эта новость. Быстро подбежав к отцу, она схватила его за руку, а другой рукой указала на меня, издав при этом какой-то странный звук. Это были не слова, а скорее нежный вздох, полный сострадания. Впрочем, жест ее был настолько красноречив, что слова были излишни. Я почувствовал в ее взгляде большую симпатию и, впервые после разлуки с Артуром, испытал неизъяснимое чувство доверия и нежности, как в те времена, когда на меня ласково смотрела матушка Барберен.
– Что поделаешь, моя маленькая Лиза, – сказал отец, наклоняясь к девочке, – необходимо было сказать ему правду! Все равно это сделала бы полиция.
Из его дальнейшего рассказа я узнал, что пришлось позвать полицейских и те унесли Виталиса.
– А где Капи? – спросил я садовника, когда тот замолчал.
– Капи?
– Да, Капи, наша собака.
– Не знаю, она исчезла.
– Нет, она побежала за носилками, – заметил кто-то из детей.
Садовник и дети вышли в соседнюю комнату и оставили меня одного. Я машинально встал. Моя арфа лежала в ногах постели. Я надел ремень на плечо и тоже направился в соседнюю комнату. Нужно было уходить, но куда? Я этого не знал, но чувствовал, что уходить надо. Прежде всего, живого или мертвого, я должен был увидеть Виталиса.
Лежа в постели, я ощущал только сильную ломоту и головную боль, но когда я встал на ноги, то почувствовал такую слабость, что принужден был ухватиться за стул. Передохнув минутку, я толкнул дверь и очутился перед садовником и его детьми.
Они сидели за столом возле очага, в котором ярко горел огонь, и обедали. Запах супа напомнил мне о том, что я уже давно ничего не ел. Мне стало нехорошо, и я пошатнулся.
– Тебе плохо? – спросил садовник соболезнующим тоном.
Я ответил, что чувствую себя слабым и прошу разрешения минуточку посидеть возле огня. Но я не столько нуждался в тепле, сколько в пище. Запах супа, стук ложек, чавканье обедавших еще больше увеличивали мою слабость.
Если бы у меня хватило смелости, я бы попросил себе тарелку супа. Но я скорее умер бы от голода, нежели признался в том, что мне хочется есть. Маленькая девочка, которую отец называл Лизой, сидела напротив меня и, вместо того чтобы есть, пристально смотрела на меня.
Вдруг она встала из-за стола и, взяв свою тарелку с супом, принесла ее мне. У меня не было сил говорить, и потому я хотел рукой отстранить ее, но отец Лизы не дал мне этого сделать.
– Кушай, мальчик! Если Лиза что-нибудь предлагает, она это делает от всего сердца. Кушай, а если будет охота, ешь и вторую.
Я в несколько секунд проглотил суп. Когда я положил ложку, Лиза, стоявшая и упорно глядевшая на меня, тихонько вскрикнула, но на этот раз это было похоже не на вздох, а на выражение удовольствия. Потом, взяв тарелку, она протянула ее отцу, а когда тот налил ее до краев, снова передала ее мне с такой нежностью и ободряющей улыбкой, что я, несмотря на свой голод, на мгновение забыл о супе.
Как и в первый раз, я быстро опустошил тарелку. Улыбка, с которой дети смотрели на меня, сменилась откровенным смехом.
– Да у тебя, оказывается, превосходный аппетит! – заявил садовник.
Я почувствовал, что краснею до корней волос. Боясь показаться обжорой, я ответил ему, что вчера не обедал.
– Но ты завтракал?
– И не завтракал.
– А твой хозяин?
– Он также ничего не ел.
– Значит, он умер не только от холода, но и от голода.
Еда подкрепила меня. Я встал, собираясь уйти.
– Куда ты идешь? – спросил меня садовник.
– Я хочу увидеть еще раз Виталиса.
– У тебя есть друзья в Париже?
– Нет.
– Земляки?
– Тоже нет.
– Где вы остановились?
– Нигде. Мы только вчера пришли в Париж.
– Что ты будешь делать?
– Играть на арфе, петь песенки и этим зарабатывать на хлеб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83