Сон не приходил, время шло, но так как поблизости не было башенных часов, то я не мог определить, который теперь час.
Вдруг я услышал довольно сильный стук в ту дверь сарая, которая выходила на улицу. Стучали несколько раз через определенные промежутки, затем в нашу повозку проник свет. Меня это очень удивило, и я быстро огляделся вокруг, а Капи, спавший возле моей койки, проснулся и зарычал. Я увидел, что свет проникает через небольшое оконце, находящееся в той стенке повозки, где были приделаны наши койки. Ложась спать, я его не заметил, потому что оно было занавешено изнутри. Половина этого оконца была над постелью Маттиа, а другая половина – над моей. Боясь, чтобы Капи не разбудил весь дом, я зажал его морду рукой и посмотрел, что происходит снаружи.
Я увидел, что отец вошел в сарай, затем быстро и бесшумно отворил дверь на улицу. Потом так же тихо закрыл ее, пропустив внутрь двух мужчин, нагруженных тяжелыми тюками.
Приложив палец к губам, он другой рукой, в которой держал потайной фонарик, указал на нашу повозку. Это, по-видимому, означало, что не следует шуметь, чтобы не разбудить нас. Такое внимание тронуло меня, и я хотел было крикнуть ему, что не сплю, но, боясь рассердить его, промолчал.
Отец помог обоим мужчинам сбросить тюки на пол, потом куда-то вышел и скоро вернулся назад вместе с матерью. За время его отсутствия люди развязали тюки. В одном находились свертки различных материй, в другом трикотажные изделия: белье, чулки, перчатки. Отец брал каждую вещь, осматривал ее при свете фонаря и передавал матери, а та маленькими ножницами срезала ярлычки и прятала их в карман.
Все это показалось мне чрезвычайно странным, так же как и время, выбранное для покупки товаров. Продолжая осмотр, отец шепотом разговаривал с людьми, принесшими тюки. Не зная английского языка, я разобрал только несколько раз сказанное слово «полиция».
Когда содержимое тюков было тщательно просмотрено, мои родители и оба пришедших ушли из сарая и вошли в дом, очевидно для того, чтобы рассчитаться. В повозке снова наступила тишина.
Я говорил себе, что нет ничего странного в том, что я только что видел, но убедить себя в этом не мог. Почему люди, пришедшие к моим родителям, не вошли во Двор Красного Льва? Почему о полиции говорили шепотом, как будто боялись, чтобы их не услышали? Почему моя мать срезала ярлычки, висевшие на вещах?
Все эти вопросы не давали мне покоя, и, не находя на них ответа, я напрасно старался отогнать их прочь.
Через некоторое время свет снова проник в повозку, и я опять стал смотреть в щель. Я говорил себе, что не должен подглядывать, и в то же время подглядывал; считал, что мне лучше ничего не знать, и в то же время хотел все знать. Теперь родители были одни. Пока мать быстро связывала принесенные вещи в тюки, отец стал разгребать песок в одном из углов сарая. Под сухим песком, покрывавшим пол, оказался люк. Он поднял крышку люка и начал спускать в него тюки, в то время как мать светила ему фонарем. Спустив тюки, он поднялся наверх, закрыл люк и снова засыпал его песком. Когда он закончил работу, отверстие люка стало совершенно незаметным. Затем они разбросали по песку валявшуюся на полу сарая солому и ушли.
Когда они закрыли дверь и вошли в дом, мне показалось, что Маттиа шевельнулся и опустил голову на подушку. Видел ли он то, что здесь происходило? Я не осмелился спросить его. С ног до головы я был покрыт холодным потом. В таком состоянии я провел всю ночь. Петух, пропевший поблизости, возвестил мне, что начинается утро. Только тогда я заснул, но спал тяжелым, беспокойным сном, полным страшных кошмаров, от которых я задыхался.
Меня разбудил стук замка. Дверь нашей повозки открылась. Решив, что это отец пришел нас будить, я закрыл глаза, чтобы не видеть его.
– Твой брат выпускает нас, – сказал Маттиа. – Он уже ушел.
Мы поднялись. Маттиа не спросил меня, как обычно, хорошо ли я спал, и я, в свою очередь, не задал ему ни одного вопроса. Когда он взглянул на меня, я отвел глаза.
Мы вошли в кухню. Ни отца, ни матери там не оказалось. Дедушка по-прежнему сидел перед огнем в кресле, как будто бы он так и не двигался с вечера. Старшая сестра, которую звали Энни, вытирала стол, а старший из братьев, Ален, подметал комнату. Я подошел, чтобы поздороваться с ними, но они продолжали свою работу и не ответили на мое приветствие. Тогда я подошел к дедушке, но тот, не дав мне приблизиться, снова, как накануне, плюнул в мою сторону, что меня сразу остановило.
– Узнай, в котором часу я увижу сегодня родителей, – попросил я Маттиа.
Маттиа исполнил мою просьбу, и дедушка, услыхав английскую речь, смягчился. Его лицо несколько оживилось, и он соблаговолил ответить.
– Что он говорит? – спросил я.
– Что твой отец ушел на весь день, а мать спит и что мы можем пойти прогуляться.
– Больше он ничего не сказал? – спросил я, понимая, что перевод Маттиа был не совсем точен. Маттиа смутился:
– Не знаю, хорошо ли я понял остальное.
– Скажи то, что понял.
– Он сказал, что если нам подвернется что-либо подходящее, не следует этого упускать, и затем прибавил: «Запомни мой урок. Надо жить за счет дураков».
По-видимому, дедушка понял, что Маттиа передал мне его слова, потому что он сделал здоровой рукой такой жест, как будто клал себе что-то в карман, и подмигнул.
– Пойдем, – обратился я к Маттиа.
В продолжение двух-трех часов мы гуляли поблизости от Двора Красного Льва, не рискуя уходить далеко из боязни заблудиться. При свете дня Бэснал-Грин показался мне еще отвратительнее, чем накануне. На домах и людях был отпечаток крайней нищеты.
Мы с Маттиа молча осмотрели все, затем повернули обратно и вошли в дом.
Моя мать сидела в комнате, положив голову на стол. Решив, что она нездорова, я подбежал к ней, чтобы ее поцеловать, так как разговаривать с ней не мог. Я обнял ее. Она подняла голову и посмотрела на меня бессмысленным взглядом. От нее сильно пахло можжевеловой водкой. Я невольно попятился. Она снова уронила голову на стол.
– Джин, – сказал дедушка.
Он насмешливо посмотрел на меня и прибавил несколько слов, которых я не понял. Я стоял как вкопанный, ничего не понимая. Через несколько секунд я взглянул на Маттиа. Он тоже глядел на меня глазами, полными слез.
Я сделал ему знак, и мы вышли.
Довольно долго мы шли рядом, держась за руки, не говоря ни слова, не зная, куда идем.
– Куда ты направляешься? – тревожно спросил Маттиа.
Не знаю сам. Куда-нибудь, где мы можем поговорить. Мне столько нужно тебе сказать, а здесь, где так много людей, я не могу.
В это время мы вышли на более широкую улицу, и мне показалось, что я вижу в конце ее какие-то деревья. Мы направились туда. Там оказался огромный парк с большими зелеными лужайками и рощицами молодых деревьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Вдруг я услышал довольно сильный стук в ту дверь сарая, которая выходила на улицу. Стучали несколько раз через определенные промежутки, затем в нашу повозку проник свет. Меня это очень удивило, и я быстро огляделся вокруг, а Капи, спавший возле моей койки, проснулся и зарычал. Я увидел, что свет проникает через небольшое оконце, находящееся в той стенке повозки, где были приделаны наши койки. Ложась спать, я его не заметил, потому что оно было занавешено изнутри. Половина этого оконца была над постелью Маттиа, а другая половина – над моей. Боясь, чтобы Капи не разбудил весь дом, я зажал его морду рукой и посмотрел, что происходит снаружи.
Я увидел, что отец вошел в сарай, затем быстро и бесшумно отворил дверь на улицу. Потом так же тихо закрыл ее, пропустив внутрь двух мужчин, нагруженных тяжелыми тюками.
Приложив палец к губам, он другой рукой, в которой держал потайной фонарик, указал на нашу повозку. Это, по-видимому, означало, что не следует шуметь, чтобы не разбудить нас. Такое внимание тронуло меня, и я хотел было крикнуть ему, что не сплю, но, боясь рассердить его, промолчал.
Отец помог обоим мужчинам сбросить тюки на пол, потом куда-то вышел и скоро вернулся назад вместе с матерью. За время его отсутствия люди развязали тюки. В одном находились свертки различных материй, в другом трикотажные изделия: белье, чулки, перчатки. Отец брал каждую вещь, осматривал ее при свете фонаря и передавал матери, а та маленькими ножницами срезала ярлычки и прятала их в карман.
Все это показалось мне чрезвычайно странным, так же как и время, выбранное для покупки товаров. Продолжая осмотр, отец шепотом разговаривал с людьми, принесшими тюки. Не зная английского языка, я разобрал только несколько раз сказанное слово «полиция».
Когда содержимое тюков было тщательно просмотрено, мои родители и оба пришедших ушли из сарая и вошли в дом, очевидно для того, чтобы рассчитаться. В повозке снова наступила тишина.
Я говорил себе, что нет ничего странного в том, что я только что видел, но убедить себя в этом не мог. Почему люди, пришедшие к моим родителям, не вошли во Двор Красного Льва? Почему о полиции говорили шепотом, как будто боялись, чтобы их не услышали? Почему моя мать срезала ярлычки, висевшие на вещах?
Все эти вопросы не давали мне покоя, и, не находя на них ответа, я напрасно старался отогнать их прочь.
Через некоторое время свет снова проник в повозку, и я опять стал смотреть в щель. Я говорил себе, что не должен подглядывать, и в то же время подглядывал; считал, что мне лучше ничего не знать, и в то же время хотел все знать. Теперь родители были одни. Пока мать быстро связывала принесенные вещи в тюки, отец стал разгребать песок в одном из углов сарая. Под сухим песком, покрывавшим пол, оказался люк. Он поднял крышку люка и начал спускать в него тюки, в то время как мать светила ему фонарем. Спустив тюки, он поднялся наверх, закрыл люк и снова засыпал его песком. Когда он закончил работу, отверстие люка стало совершенно незаметным. Затем они разбросали по песку валявшуюся на полу сарая солому и ушли.
Когда они закрыли дверь и вошли в дом, мне показалось, что Маттиа шевельнулся и опустил голову на подушку. Видел ли он то, что здесь происходило? Я не осмелился спросить его. С ног до головы я был покрыт холодным потом. В таком состоянии я провел всю ночь. Петух, пропевший поблизости, возвестил мне, что начинается утро. Только тогда я заснул, но спал тяжелым, беспокойным сном, полным страшных кошмаров, от которых я задыхался.
Меня разбудил стук замка. Дверь нашей повозки открылась. Решив, что это отец пришел нас будить, я закрыл глаза, чтобы не видеть его.
– Твой брат выпускает нас, – сказал Маттиа. – Он уже ушел.
Мы поднялись. Маттиа не спросил меня, как обычно, хорошо ли я спал, и я, в свою очередь, не задал ему ни одного вопроса. Когда он взглянул на меня, я отвел глаза.
Мы вошли в кухню. Ни отца, ни матери там не оказалось. Дедушка по-прежнему сидел перед огнем в кресле, как будто бы он так и не двигался с вечера. Старшая сестра, которую звали Энни, вытирала стол, а старший из братьев, Ален, подметал комнату. Я подошел, чтобы поздороваться с ними, но они продолжали свою работу и не ответили на мое приветствие. Тогда я подошел к дедушке, но тот, не дав мне приблизиться, снова, как накануне, плюнул в мою сторону, что меня сразу остановило.
– Узнай, в котором часу я увижу сегодня родителей, – попросил я Маттиа.
Маттиа исполнил мою просьбу, и дедушка, услыхав английскую речь, смягчился. Его лицо несколько оживилось, и он соблаговолил ответить.
– Что он говорит? – спросил я.
– Что твой отец ушел на весь день, а мать спит и что мы можем пойти прогуляться.
– Больше он ничего не сказал? – спросил я, понимая, что перевод Маттиа был не совсем точен. Маттиа смутился:
– Не знаю, хорошо ли я понял остальное.
– Скажи то, что понял.
– Он сказал, что если нам подвернется что-либо подходящее, не следует этого упускать, и затем прибавил: «Запомни мой урок. Надо жить за счет дураков».
По-видимому, дедушка понял, что Маттиа передал мне его слова, потому что он сделал здоровой рукой такой жест, как будто клал себе что-то в карман, и подмигнул.
– Пойдем, – обратился я к Маттиа.
В продолжение двух-трех часов мы гуляли поблизости от Двора Красного Льва, не рискуя уходить далеко из боязни заблудиться. При свете дня Бэснал-Грин показался мне еще отвратительнее, чем накануне. На домах и людях был отпечаток крайней нищеты.
Мы с Маттиа молча осмотрели все, затем повернули обратно и вошли в дом.
Моя мать сидела в комнате, положив голову на стол. Решив, что она нездорова, я подбежал к ней, чтобы ее поцеловать, так как разговаривать с ней не мог. Я обнял ее. Она подняла голову и посмотрела на меня бессмысленным взглядом. От нее сильно пахло можжевеловой водкой. Я невольно попятился. Она снова уронила голову на стол.
– Джин, – сказал дедушка.
Он насмешливо посмотрел на меня и прибавил несколько слов, которых я не понял. Я стоял как вкопанный, ничего не понимая. Через несколько секунд я взглянул на Маттиа. Он тоже глядел на меня глазами, полными слез.
Я сделал ему знак, и мы вышли.
Довольно долго мы шли рядом, держась за руки, не говоря ни слова, не зная, куда идем.
– Куда ты направляешься? – тревожно спросил Маттиа.
Не знаю сам. Куда-нибудь, где мы можем поговорить. Мне столько нужно тебе сказать, а здесь, где так много людей, я не могу.
В это время мы вышли на более широкую улицу, и мне показалось, что я вижу в конце ее какие-то деревья. Мы направились туда. Там оказался огромный парк с большими зелеными лужайками и рощицами молодых деревьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83