Галлахер зачарованно смотрел на нее, захваченный невыразимой красотой зрелища.
Даже Крофт был взволнован. Гора притягивала его. Ему никогда раньше не доводилось видеть ее вот так, во всей красе. Ее скрывали поросшие густой растительностью утесы горного хребта Ватамаи. Сейчас Крофт внимательно разглядывал ее вместе со всеми отрогами, испытывая безотчетное желание взобраться на ее вершину.
А Реду было только тоскливо. Слова Крофта глубоко задели его. Вид горы почти не вызывал у него никаких особых эмоций. Но стоило ему отвернуться, как им овладевал страх, тот самый страх, который рано или поздно испытали сегодня все солдаты взвода. Как и другие, Ред думал, не станет ли эта разведывательная вылазка такой, в которой счастье изменит ему.
Гольдстейн и Мартинес разговаривали об Америке. Случайно их койки оказались рядом, и они всю вторую половину дня пролежали, укрывшись плащами. Гольдстейн чувствовал себя почти счастливым. Он никогда раньше особенно не дружил с Мартинесом, а теперь они болтали уже несколько часов, и их взаимное доверие росло. Гольдстейн всегда бывал необыкновенно доволен, когда ему удавалось с кем-то подружиться. Он был очень доверчив. Одной из главных причин его жалкого положения во взводе являлся тот факт, что дружеские отношения с другими солдатами, как правило, были недолговечными. Те, с кем он подолгу дружески и серьезно разговаривал, или оскорбляли его, или не обращали на него внимания уже на следующий день после разговора.
Гольдстейн не мог понять этого. Он делил людей на две категории: друзья и недрузья. Он не мог постичь никаких вариаций или отступлений от этого. Он был несчастлив от того, что постоянно чувствовал, что друзья изменяют ему. И все же он никогда по-настоящему не отчаивался. По натуре он был активным и весьма положительным человеком. Если его чувства больно задевали, если еще один друг оказывался ненадежным, Гольдстейн болезненно переживал, но в конце концов оправлялся и шел своим путем дальше. Неудачи в установлении дружеских отношений во взводе заставили его быть более хитрым, более осторожным во всем, что он говорил или делал. И все же природная доброта и сердечность мешали Гольдстейну выработать какие-то средства защиты. При первом намеке на дружбу он готов был позабыть свои прошлые неудачи и печали и ответить на нее со всей искренностью и теплотой. Сейчас ему казалось, что он вполне понимает и знает Мартинеса. Если бы его спросили, он заявил бы, что Мартинес — прекрасный парень. Молчаливый, но хороший парень. Очень демократичен для сержанта.
— Знаешь, в Америке, — говорил Мартинес, — человеку предоставлены очень большие возможности.
— О, да! — Гольдстейн закивал головой в знак согласия. — Я собираюсь завести собственное дело. Я много размышлял над этим и понял, что человек должен что-то придумать и сделать, если хочет чего-то добиться. Можно многое сказать об устойчивых заработках и обеспечении, но я предпочитаю быть сам себе хозяином.
Мартинес согласно кивнул.
— Когда имеешь собственное дело, можно немало заработать, да? — спросил он.
— Иногда удается.
Мартинес задумался. Деньги. Ладони его рук слегка вспотели.
Он вспомнил об одном владельце публичного дома по имени Исидро Джуанинес, который приводил его в изумление, еще когда Мартинес был совсем ребенком. Он вспомнил, как Исидро держал в руках толстую пачку долларовых банкнотов.
— После войны я, может быть, демобилизуюсь.
— Конечно, тебе это нужно сделать, — сказал Гольдстейн. — Ты ведь умный человек, и на тебя можно положиться.
Мартинес вздохнул.
— Но... — Он не знал, как выразить свою мысль. Мартинес всегда стеснялся упоминать о том, что он мексиканец, и считал дурным тоном говорить об этом. Вдруг собеседник увидит в этом намек на то, что его винят в отсутствии хорошей работы для него, Мартинеса? Кроме того, Мартинесу всегда хотелось надеяться, что его примут за настоящего испанца. — Но у меня нет образования.
Гольдстейн соболезнующе покачал головой.
— Да, это препятствие. Мне тоже хотелось окончить колледж, отсутствие диплома всегда сказывается. Но для бизнеса прежде всего нужна смекалка. Я лично считаю, что бизнес основан на честности и порядочности. Все великие люди добились своего положения благодаря этим качествам.
Мартинес согласно кивнул. Он подумал о том, сколько нужно места очень богатому человеку, чтобы хранить свои деньги. Он представил себе богатый гардероб, разнообразные кремы для чистки обуви, галстуки ручной работы, много изящных и обаятельных блондинок.
— Богатый человек может позволить себе что угодно! — восхищенно произнес Мартинес.
— Будь я богатым, я помогал бы другим. И... мне лично много не нужно: достаток, хороший дом и небольшие сбережения. Ты Нью-Йорк знаешь?
— Нет.
— Лично я предпочел бы жить в пригороде, — сказал Гольдстейн, покачивая головой. — Там отлично, хорошие люди, культурные, воспитанные. Я не хотел бы, чтобы мой сын рос в таких условиях, как я.
Мартинес глубокомысленно кивнул. У него никогда не было определенных убеждений или стремлений, и он всегда чувствовал себя неловко, когда разговаривал с человеком, у которого была какая-то система взглядов и какие-то определенные планы.
— Америка — хорошая страна, — произнес он искренне, охваченный вспышкой подлинного патриотизма. Впервые за многие годы оп снова подумал о том, что хотел бы стать летчиком, но тут же устыдился этого. — В школе я научился хорошо читать, — сказал он. — Учитель считал меня способным.
— Я уверен, что так и было, — убежденно ответил Гольдстейн.
Волнение на море уменьшилось, и брызги попадали на палубу реже. Мартинес обвел взглядом помещение катера, прислушался к гулу голосов вокруг и, пожав плечами, сказал:
— Долго мы путешествуем.
Галлахер вернулся к своей койке рядом с койкой Мартинеса и молча лег. Гольдстейн чувствовал себя неловко. Он не разговаривал с Галлахером уже более месяца.
— Удивительно, что никого не укачало, — произнес наконец Гольдстейн. — Эти катера не очень-то удобны для путешествий.
— А Рот и Вайман? Их ведь укачало, — сказал Мартинес.
Гольдстейн горделиво повел плечами.
— А мне ничего. Я привык к морю. У моего друга на ЛонгАйленде была парусная шлюпка, и летом мы с ним часто выходили в море. Мне это очень нравилось. — Он вспомнил о заливе и об окружавших его белых песчаных дюнах. — Там было очень красиво. Знаешь, по красоте местности Америка превосходит все страны.
— Чего ты хвалишься, братец? — неожиданно хмуро произнес Галлахер.
Гольдстейн решил, что, видимо, такова уж манера вести разговор у этого человека. Ничего плохого он сказать этим не хотел.
— А ты, Галлахер, когда-нибудь плавал на парусных шлюпках?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218
Даже Крофт был взволнован. Гора притягивала его. Ему никогда раньше не доводилось видеть ее вот так, во всей красе. Ее скрывали поросшие густой растительностью утесы горного хребта Ватамаи. Сейчас Крофт внимательно разглядывал ее вместе со всеми отрогами, испытывая безотчетное желание взобраться на ее вершину.
А Реду было только тоскливо. Слова Крофта глубоко задели его. Вид горы почти не вызывал у него никаких особых эмоций. Но стоило ему отвернуться, как им овладевал страх, тот самый страх, который рано или поздно испытали сегодня все солдаты взвода. Как и другие, Ред думал, не станет ли эта разведывательная вылазка такой, в которой счастье изменит ему.
Гольдстейн и Мартинес разговаривали об Америке. Случайно их койки оказались рядом, и они всю вторую половину дня пролежали, укрывшись плащами. Гольдстейн чувствовал себя почти счастливым. Он никогда раньше особенно не дружил с Мартинесом, а теперь они болтали уже несколько часов, и их взаимное доверие росло. Гольдстейн всегда бывал необыкновенно доволен, когда ему удавалось с кем-то подружиться. Он был очень доверчив. Одной из главных причин его жалкого положения во взводе являлся тот факт, что дружеские отношения с другими солдатами, как правило, были недолговечными. Те, с кем он подолгу дружески и серьезно разговаривал, или оскорбляли его, или не обращали на него внимания уже на следующий день после разговора.
Гольдстейн не мог понять этого. Он делил людей на две категории: друзья и недрузья. Он не мог постичь никаких вариаций или отступлений от этого. Он был несчастлив от того, что постоянно чувствовал, что друзья изменяют ему. И все же он никогда по-настоящему не отчаивался. По натуре он был активным и весьма положительным человеком. Если его чувства больно задевали, если еще один друг оказывался ненадежным, Гольдстейн болезненно переживал, но в конце концов оправлялся и шел своим путем дальше. Неудачи в установлении дружеских отношений во взводе заставили его быть более хитрым, более осторожным во всем, что он говорил или делал. И все же природная доброта и сердечность мешали Гольдстейну выработать какие-то средства защиты. При первом намеке на дружбу он готов был позабыть свои прошлые неудачи и печали и ответить на нее со всей искренностью и теплотой. Сейчас ему казалось, что он вполне понимает и знает Мартинеса. Если бы его спросили, он заявил бы, что Мартинес — прекрасный парень. Молчаливый, но хороший парень. Очень демократичен для сержанта.
— Знаешь, в Америке, — говорил Мартинес, — человеку предоставлены очень большие возможности.
— О, да! — Гольдстейн закивал головой в знак согласия. — Я собираюсь завести собственное дело. Я много размышлял над этим и понял, что человек должен что-то придумать и сделать, если хочет чего-то добиться. Можно многое сказать об устойчивых заработках и обеспечении, но я предпочитаю быть сам себе хозяином.
Мартинес согласно кивнул.
— Когда имеешь собственное дело, можно немало заработать, да? — спросил он.
— Иногда удается.
Мартинес задумался. Деньги. Ладони его рук слегка вспотели.
Он вспомнил об одном владельце публичного дома по имени Исидро Джуанинес, который приводил его в изумление, еще когда Мартинес был совсем ребенком. Он вспомнил, как Исидро держал в руках толстую пачку долларовых банкнотов.
— После войны я, может быть, демобилизуюсь.
— Конечно, тебе это нужно сделать, — сказал Гольдстейн. — Ты ведь умный человек, и на тебя можно положиться.
Мартинес вздохнул.
— Но... — Он не знал, как выразить свою мысль. Мартинес всегда стеснялся упоминать о том, что он мексиканец, и считал дурным тоном говорить об этом. Вдруг собеседник увидит в этом намек на то, что его винят в отсутствии хорошей работы для него, Мартинеса? Кроме того, Мартинесу всегда хотелось надеяться, что его примут за настоящего испанца. — Но у меня нет образования.
Гольдстейн соболезнующе покачал головой.
— Да, это препятствие. Мне тоже хотелось окончить колледж, отсутствие диплома всегда сказывается. Но для бизнеса прежде всего нужна смекалка. Я лично считаю, что бизнес основан на честности и порядочности. Все великие люди добились своего положения благодаря этим качествам.
Мартинес согласно кивнул. Он подумал о том, сколько нужно места очень богатому человеку, чтобы хранить свои деньги. Он представил себе богатый гардероб, разнообразные кремы для чистки обуви, галстуки ручной работы, много изящных и обаятельных блондинок.
— Богатый человек может позволить себе что угодно! — восхищенно произнес Мартинес.
— Будь я богатым, я помогал бы другим. И... мне лично много не нужно: достаток, хороший дом и небольшие сбережения. Ты Нью-Йорк знаешь?
— Нет.
— Лично я предпочел бы жить в пригороде, — сказал Гольдстейн, покачивая головой. — Там отлично, хорошие люди, культурные, воспитанные. Я не хотел бы, чтобы мой сын рос в таких условиях, как я.
Мартинес глубокомысленно кивнул. У него никогда не было определенных убеждений или стремлений, и он всегда чувствовал себя неловко, когда разговаривал с человеком, у которого была какая-то система взглядов и какие-то определенные планы.
— Америка — хорошая страна, — произнес он искренне, охваченный вспышкой подлинного патриотизма. Впервые за многие годы оп снова подумал о том, что хотел бы стать летчиком, но тут же устыдился этого. — В школе я научился хорошо читать, — сказал он. — Учитель считал меня способным.
— Я уверен, что так и было, — убежденно ответил Гольдстейн.
Волнение на море уменьшилось, и брызги попадали на палубу реже. Мартинес обвел взглядом помещение катера, прислушался к гулу голосов вокруг и, пожав плечами, сказал:
— Долго мы путешествуем.
Галлахер вернулся к своей койке рядом с койкой Мартинеса и молча лег. Гольдстейн чувствовал себя неловко. Он не разговаривал с Галлахером уже более месяца.
— Удивительно, что никого не укачало, — произнес наконец Гольдстейн. — Эти катера не очень-то удобны для путешествий.
— А Рот и Вайман? Их ведь укачало, — сказал Мартинес.
Гольдстейн горделиво повел плечами.
— А мне ничего. Я привык к морю. У моего друга на ЛонгАйленде была парусная шлюпка, и летом мы с ним часто выходили в море. Мне это очень нравилось. — Он вспомнил о заливе и об окружавших его белых песчаных дюнах. — Там было очень красиво. Знаешь, по красоте местности Америка превосходит все страны.
— Чего ты хвалишься, братец? — неожиданно хмуро произнес Галлахер.
Гольдстейн решил, что, видимо, такова уж манера вести разговор у этого человека. Ничего плохого он сказать этим не хотел.
— А ты, Галлахер, когда-нибудь плавал на парусных шлюпках?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218