Куда бы вы ни попали, Япония везде прекрасна, во всем какая-то сказочная прелесть, как будто это пейзаж в миниатюрной панораме, построенной для выставочного зала или для ярмарки. Тысячу лет, а то и больше, японцы жили как обносившиеся сторожа, охраняющие драгоценные камни.
Они возделывали землю, расходовали на это все свои силы и ничего не оставляли себе для жизни на ней. Даже в то время, когда Вакаре было двенадцать лет, он понял, что лица японских женщин совсем не такие, как лица американок. А теперь, в ретроспективном плане размышляя о японских женщинах, Вакара почувствовал какую-то необъяснимую печаль, как будто японские женщины отказались даже от желания думать о радостях, которых никогда не испытывали.
За внешней прелестью этой страны скрывалась ужасающая пустота: кроме тяжелого труда и самоотречения, японский народ ничего не знал. Это был абстрактный народ, создавший абстрактное искусство, мысливший абстрактными категориями, говоривший на абстрактном языке, придумавший сложные церемонии, в которых все делается молча, и испытывавший благоговейный страх перед своими властелинами.
И вот неделю назад батальон таких тихих и печальных японцев с пронзительным криком бросился в смертельную атаку. Вакара понимал, почему побывавшие в Японии американцы так ненавидят японцев. До войны они были такими тихими, такими очаровательными. Американцы считали их совсем ручными, домашними, а они, оказывается, больно кусаются, и это привело американцев в бешенство. Деликатное обращение, вежливая уклончивость, смущенный смех в отношениях с американцами неожиданно приобрели с началом войны совсем иное значение, какой-то иной смысл. Все японцы без исключения затаили злобу на американцев. Это была болезнь.
Представление о том, за что они воюют и погибают, имели самое большее человек десять из миллиона или из двух миллионов японских крестьян. Даже в американской армии число таких людей намного больше.
Да, японцев будут убивать потому, что они остолопы. Они были остолопами целую тысячу лет. Вакара закурил новую сигарету и пропустил горсть песка сквозь пальцы.
Бах! Очередной выстрел Даллесона.
Изменить что-нибудь Вакара не в силах. Все кончится тем, что американцы окажутся в Японии и через каких-нибудь двадцать — тридцать лет страна эта, наверное, опять станет такой же, а народ ее будет жить в привычной абстрактной атмосфере и мыслить абстрактными категориями; японцы начнут создавать все необходимое для нового истерического жертвоприношения. Два-три миллиона убитых, азиатская, более совершенная разновидность мальтузианства. Вакара хорошо это сознавал и понимал, пожалуй, лучше, чем американцы.
Исимара — глупец. Он не имел представления о таких вещах, как перенаселение; он смотрел на все своими близорукими глазами и наблюдал заход солнца с атавистическим страхом. Красное солнце и его собственная красная кровь — это единственное, что мог постигнуть Исимара. Это все, что разрешалось постигать японцу. Глубоко в душе и в своем личном дневнике японцы могли быть философами, грустными философами, не имеющими ни малейшего представления о том, зачем и куда они двигаются.
Вакара сплюнул, но тотчас же нервным движением засыпал плевок песком и повернулся в сторону моря.
Японцы остолопы.
А он, Вакэра, одинок. И умен.
Начался прилив, и песчаная коса, с которой стрелял Даллесон, покрылась водой. Когда его лодыжки окатила волна, он отступил на несколько шагов назад и нагнулся, чтобы поднять гальку. Он стрелял по подброшенной в воздух гальке целый час и уже начал уставать. Обожженные солнечными лучами широкая грудь и большой живот заметно покраснели, волосы на вспотевшем теле слиплись, а пояс на хлопчатобумажных трусах — они были единственной его одеждой — стал совершенно мокрым. Он проворчал что-то себе под нос, посмотрел на гальку, выбрал один камень и зажал его между указательным и большим пальцами левой руки. Затем, удерживая обращенный стволом вниз карабин правой рукой, он быстро нагнулся вперед, так что голова почти коснулась колен, и, резко выпрямившись, подбросил камешек в воздух, одновременно подняв карабин к плечу правой рукой. В какую-то долю секунды летящая галька оказалась на линии прицела, и Даллесон нажал спусковой крючок. Галька рассыпалась на мелкие кусочки.
— А, черт возьми! — крякнул Даллесон, вытирая мощным плечом скатывающиеся на глаза капельки пота и облизывая уголки рта от выступившей соли. В четвертый раз подряд ему удалось попасть в гальку.
Он выбрал еще один камешек, так же подбросил его и выстрелил, но на этот раз промахнулся. «Ну что ж, как-никак, а примерно в три из пяти я попадал, — довольный, пробормотал он себе под нос. — Хорошо. Я еще не разучился стрелять. Надо будет написать об этом письмо в охотничий клуб в Аллентауне».
Стрельба по движущейся мишени полезна. Он обязательно займется стрельбой, когда вернется домой. Если он попадает из карабина в три камешка из пяти, ю, чтобы заставить его не попасть в глиняную тарелку из дробовика, им придется завязать ему глаза.
От множества выстрелов в ушах Даллесона стоял приятный звон.
В нескольких сотнях ярдов от него в море плескались Конн и Доув. Даллесон помахал им рукой. Лодыжки его ног лизнула новая волна. «Пожалуй, в клуб надо не писать, а послать фотографию», — подумал он.
Даллесон повернулся к пляжу и посмотрел туда, где офицеры играли в бридж.
— Эй, Лич, куда вы провалились? — громко позвал он.
С песчаного пляжа приподнялся высоких! стройный офицер с худеньким лицом, в очках с серебряной оправой.
— Я здесь, майор, что вам угодно? — отозвался он.
— Вы взяли с собой фотоаппарат? — спросил Даллесон. Лич кивнул в знак согласия. — Идите с ним сюда, — продолжал Даллесон.
Капитан Лич был его помощником в отделе по оперативным вопросам и боевой подготовке.
Когда Лич подошел, на лице Даллесона появилась широкая улыбка. Лич — хороший парень, покладистый, отлично выполняет любую работу и старается угодить начальству.
— Послушайте, Лич, я хочу, чтобы вы сфотографировали меня в момент выстрела по гальке.
— Это не так просто, майор. У этого старенького аппарата минимальная выдержка — только одна двадцать пятая секунды.
— А-а, черт! — выругался Даллесон, нахмурив брови. — Ну ничего, может, что-нибудь получится.
— Да, но дело в том, майор, — продолжал Лич с мягким южным выговором, — что... мне хотелось бы угодить вам, но, откровенно говоря, у меня осталось только три чистых кадра, поэтому сделать хороший снимок очень трудно.
— Да я заплачу вам за них, — предложил Даллесон.
— Нет, нет, я совсем не об этом... Понимаете...
— Давайте, давайте, капитан, — перебил его Даллесон. — Мне нужна фотография.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218
Они возделывали землю, расходовали на это все свои силы и ничего не оставляли себе для жизни на ней. Даже в то время, когда Вакаре было двенадцать лет, он понял, что лица японских женщин совсем не такие, как лица американок. А теперь, в ретроспективном плане размышляя о японских женщинах, Вакара почувствовал какую-то необъяснимую печаль, как будто японские женщины отказались даже от желания думать о радостях, которых никогда не испытывали.
За внешней прелестью этой страны скрывалась ужасающая пустота: кроме тяжелого труда и самоотречения, японский народ ничего не знал. Это был абстрактный народ, создавший абстрактное искусство, мысливший абстрактными категориями, говоривший на абстрактном языке, придумавший сложные церемонии, в которых все делается молча, и испытывавший благоговейный страх перед своими властелинами.
И вот неделю назад батальон таких тихих и печальных японцев с пронзительным криком бросился в смертельную атаку. Вакара понимал, почему побывавшие в Японии американцы так ненавидят японцев. До войны они были такими тихими, такими очаровательными. Американцы считали их совсем ручными, домашними, а они, оказывается, больно кусаются, и это привело американцев в бешенство. Деликатное обращение, вежливая уклончивость, смущенный смех в отношениях с американцами неожиданно приобрели с началом войны совсем иное значение, какой-то иной смысл. Все японцы без исключения затаили злобу на американцев. Это была болезнь.
Представление о том, за что они воюют и погибают, имели самое большее человек десять из миллиона или из двух миллионов японских крестьян. Даже в американской армии число таких людей намного больше.
Да, японцев будут убивать потому, что они остолопы. Они были остолопами целую тысячу лет. Вакара закурил новую сигарету и пропустил горсть песка сквозь пальцы.
Бах! Очередной выстрел Даллесона.
Изменить что-нибудь Вакара не в силах. Все кончится тем, что американцы окажутся в Японии и через каких-нибудь двадцать — тридцать лет страна эта, наверное, опять станет такой же, а народ ее будет жить в привычной абстрактной атмосфере и мыслить абстрактными категориями; японцы начнут создавать все необходимое для нового истерического жертвоприношения. Два-три миллиона убитых, азиатская, более совершенная разновидность мальтузианства. Вакара хорошо это сознавал и понимал, пожалуй, лучше, чем американцы.
Исимара — глупец. Он не имел представления о таких вещах, как перенаселение; он смотрел на все своими близорукими глазами и наблюдал заход солнца с атавистическим страхом. Красное солнце и его собственная красная кровь — это единственное, что мог постигнуть Исимара. Это все, что разрешалось постигать японцу. Глубоко в душе и в своем личном дневнике японцы могли быть философами, грустными философами, не имеющими ни малейшего представления о том, зачем и куда они двигаются.
Вакара сплюнул, но тотчас же нервным движением засыпал плевок песком и повернулся в сторону моря.
Японцы остолопы.
А он, Вакэра, одинок. И умен.
Начался прилив, и песчаная коса, с которой стрелял Даллесон, покрылась водой. Когда его лодыжки окатила волна, он отступил на несколько шагов назад и нагнулся, чтобы поднять гальку. Он стрелял по подброшенной в воздух гальке целый час и уже начал уставать. Обожженные солнечными лучами широкая грудь и большой живот заметно покраснели, волосы на вспотевшем теле слиплись, а пояс на хлопчатобумажных трусах — они были единственной его одеждой — стал совершенно мокрым. Он проворчал что-то себе под нос, посмотрел на гальку, выбрал один камень и зажал его между указательным и большим пальцами левой руки. Затем, удерживая обращенный стволом вниз карабин правой рукой, он быстро нагнулся вперед, так что голова почти коснулась колен, и, резко выпрямившись, подбросил камешек в воздух, одновременно подняв карабин к плечу правой рукой. В какую-то долю секунды летящая галька оказалась на линии прицела, и Даллесон нажал спусковой крючок. Галька рассыпалась на мелкие кусочки.
— А, черт возьми! — крякнул Даллесон, вытирая мощным плечом скатывающиеся на глаза капельки пота и облизывая уголки рта от выступившей соли. В четвертый раз подряд ему удалось попасть в гальку.
Он выбрал еще один камешек, так же подбросил его и выстрелил, но на этот раз промахнулся. «Ну что ж, как-никак, а примерно в три из пяти я попадал, — довольный, пробормотал он себе под нос. — Хорошо. Я еще не разучился стрелять. Надо будет написать об этом письмо в охотничий клуб в Аллентауне».
Стрельба по движущейся мишени полезна. Он обязательно займется стрельбой, когда вернется домой. Если он попадает из карабина в три камешка из пяти, ю, чтобы заставить его не попасть в глиняную тарелку из дробовика, им придется завязать ему глаза.
От множества выстрелов в ушах Даллесона стоял приятный звон.
В нескольких сотнях ярдов от него в море плескались Конн и Доув. Даллесон помахал им рукой. Лодыжки его ног лизнула новая волна. «Пожалуй, в клуб надо не писать, а послать фотографию», — подумал он.
Даллесон повернулся к пляжу и посмотрел туда, где офицеры играли в бридж.
— Эй, Лич, куда вы провалились? — громко позвал он.
С песчаного пляжа приподнялся высоких! стройный офицер с худеньким лицом, в очках с серебряной оправой.
— Я здесь, майор, что вам угодно? — отозвался он.
— Вы взяли с собой фотоаппарат? — спросил Даллесон. Лич кивнул в знак согласия. — Идите с ним сюда, — продолжал Даллесон.
Капитан Лич был его помощником в отделе по оперативным вопросам и боевой подготовке.
Когда Лич подошел, на лице Даллесона появилась широкая улыбка. Лич — хороший парень, покладистый, отлично выполняет любую работу и старается угодить начальству.
— Послушайте, Лич, я хочу, чтобы вы сфотографировали меня в момент выстрела по гальке.
— Это не так просто, майор. У этого старенького аппарата минимальная выдержка — только одна двадцать пятая секунды.
— А-а, черт! — выругался Даллесон, нахмурив брови. — Ну ничего, может, что-нибудь получится.
— Да, но дело в том, майор, — продолжал Лич с мягким южным выговором, — что... мне хотелось бы угодить вам, но, откровенно говоря, у меня осталось только три чистых кадра, поэтому сделать хороший снимок очень трудно.
— Да я заплачу вам за них, — предложил Даллесон.
— Нет, нет, я совсем не об этом... Понимаете...
— Давайте, давайте, капитан, — перебил его Даллесон. — Мне нужна фотография.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218