Но дело ведь не в этом! Коробка имеет в длину что-то около двух метров, а в ширину - сантиметров пятьдесят. Она отлично приспособлена для езды, вот что самое главное!
Одному на этой коробке вполне удобно; двое помешаются с трудом! В тех случаях, когда едут вдвоем, людям приходится лежать на боку, вплотную, тесно прижавшись друг к другу, словно столовые ложки…
Причем тот, кто находится в глубине, должен все время заботиться о товарище - придерживать его и оберегать от падения; ведь тот, по существу, наполовину висит. Висит над землей, над звенящими рельсами!
* * *
Нырнув под вагон, Гундосый нашарил в полутьме металлический этот яшик, взобрался на него и протянул мне руку. Ладонь его была потной, скользкой и какой-то непрочной. И может быть, именно потому я постарался ухватить ее посильней.
— Ты чего это? - сказал он насмешливо. - Чего корябаешься-то? Или боишься?
— Н-нет, - ответил я и невольно расслабил хватку. - Нет, не боюсь. С чего ты взял?
И в этот самый момент тяжело и словно бы нехотя сдвинулся с места поезд. Он дернулся, ожил и задышал. Шевельнулись и зачавкали блестящие от мазута рычаги. Короткий гром прошел по составу.
Я рванулся к Гундосому… и поник, ослепленный ударом. Он ударил меня ногой в лицо - жестоко, со всего размаха. И потом еще раз. Я упал, но все же руки его не выпустил.
Гундосый отдирал мои пальцы, ломал их и грыз, и брызгал слюной. И сквозь железный грохот и лязг до меня долетел гнусавый судорожный его голос:
— Ты думаешь, зачем я тебя завез сюда - Восток показать? Ух ты, фрайер. Я тебя здесь похороню, и никто ничего не узнает! Ни одна душа! Дорога эта пустая, блатных нет. Ну а в кодле потом я всегда оправдаюсь. Кодла знает: мы с тобой друзья… Никому и в голову не придет… Я же ведь твой учитель, благодетель! Вот теперь я тебя научу, собаку. Я давно этого момента ждал! Давно. Все лето.
Он бормотал, захлебываясь и ломая мне пальцы, а я в это время тащился по шпалам - между рельсами.
Рядом с моей щекой, почти вплотную, поблескивало колесо. Оно пахло пылью и нагретым металлом; оно вращалось медленно, прокручивалось с хрустом…
И тогда я взмолился, вспомнил о Боге. Первый раз в жизни вспомнил я о Нем по-настоящему:
— Господи, - воззвал я, плача, - Господи! Помоги мне, спаси меня, сохрани…
* * *
И внезапно (не знаю уж по какой причине!) поезд замедлил ход.
Опять - надрывно и далеко - прозвучал гудок. Лязгнули, сшибаясь, буфера, блеснули и замерли колеса.
Все это время я цепко держался за Гундосого - держался, несмотря ни на что. Я словно бы закостенел, впал в странное беспамятство и напрочь утратил ощущение боли… И если бы я даже угодил под колеса и был раздавлен ими, все равно я ни за что не выпустил бы, не оставил ненавистной этой руки!
Когда вагон внезапно затормозил, я вдруг очнулся. Уперся ногами в шпалу и приподнялся стремительно.
Лица наши сблизились. Я увидел в полутьме Гундосого. И он тоже увидел меня… И забился, задергался, раздирая в крике слюнявый свой рот.
Положение его, надо сказать, было в этот момент незавидное. Он ведь лежал на боку! Одна его рука бездействовала, была как бы скована, другая же намертво зажата в моей горсти.
И я тотчас же воспользовался этим.
Левой, свободной рукой я схватил Гундосого за горло, сдавил и рванул его на себя.
Я чувствовал, как под моими пальцами горло Гундосого обмякает, становится зыбким, словно желе. Чувствовал это и давил его, и сминал, вкладывая в это всю силу свою, весь свой гнев.
Затем поезд двинулся снова, но мне это уже ничем не грозило. Там, где минуту назад лежал мой враг, теперь находился я сам.
Гундосый остался внизу, под колесами… Гулкий, тяжко похрустывающий металл перемолол его так же легко, так же точно, как мог бы перемолоть и меня.
27
В песках
Я спасся от гибели, избавился от врага, но тревоги мои на этом не кончились. Теперь возникла новая задача как можно скорее покинуть этот поезд. Я понимал: стоит только лягавым обнаружить труп Гундосого, а это случится очень скоро, если уже не случилось, они немедленно начнут меня разыскивать. Я ведь ехал вместе с Гундосым целые сутки, мы болтались по всему составу, нас видело много людей…
В полночь во время минутной стоянки, когда паровоз набирал воду, я осторожно, крадучись, выбрался из-под вагона и спрятался за барханом в жестких кущах карагача. Дождался там, покуда поезд уйдет, и затем побрел в сторону от дороги.
Я брел наугад на северо-восток по голубым пескам, по ночному дикому бездорожью. В пути я почти не отдыхал, не задерживался. И к утру был уже далеко.
Когда пустыня посветлела и вновь запахло зноем, я увидел полуразрушенное каменное строение - остатки древней крепости или развалины мечети. Шатаясь, добрался до этих развалин, проник внутрь под низкие своды и улегся среди камней, изнемогая от усталости и жажды.
Воды здесь не было, но зато была тень - защита от солнца, укрытие от сторонних глаз…
Я улегся в тени и вытянулся блаженно. Достал не спеша папиросу, размял ее, но закурить не успел - уснул.
* * *
И тотчас мне привиделся поезд и звенящие рельсы. Я снова лежал на них, почти касаясь щекой колеса… Оно было огромным, вагонное это колесо! Оно проворачивалось с хрустом и обдувало пылью мое лицо.
И опять я плакал и молился, взывая к небу. Я ждал его помощи. И небо спросило меня:
— Чего ты хочешь? И я ответил:
— Хочу пить.
— Пей, - сказало небо, - пей! Но где же вода? - удивился я.
— Обернись!
Я обернулся и увидел темный пенящийся поток. Он ширился, рос, размывал пески и захлестывал рельсы. Он подступал ко мне вплотную. Я зачерпнул ладонями темную эту влагу и вздрогнул: она была горяча и пахла терпко, тошно и сладковато…
— Это кровь, это кровь! - закричал я и проснулся. Протер глаза, осмотрелся и подивился тому, как долго я спал. День давно догорел уже, кончился. Плотные сумерки окутывали старую крепость, и на западе в проломе стены плыла, покачиваясь, медная луна.
«Что ж, - решил я, - темнота мне на руку. Теперь можно идти. Надо отыскать воду!»
И только я подумал так, где-то рядом, совсем близко от меня, послышался легкий ласковый плеск.
Я встрепенулся. Постоял, прислушиваясь, и пошел на этот звук.
«Где- то тут, наверное, есть ручей, -соображал я, облизывая запекшиеся губы. - Утром я не заметил… Но это понятно - после такого пути. Зато теперь напьюсь! Теперь-то уж напьюсь!»
Я обогнул кучу щебня, торопливо перешагнул через каменную плиту и остановился, растерянный и онемевший.
Передо мною у самого пролома сидел Гундосый. Облитый заревом луны, он был виден отчетливо. Он держал в руке бутылку и пил из горлышка; звучно высасывал воду, захлебывался и чмокал.
Увидев меня, он нисколько не удивился, мигнул глазом и сказал, протягивая мне бутылку:
— Держи, старик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Одному на этой коробке вполне удобно; двое помешаются с трудом! В тех случаях, когда едут вдвоем, людям приходится лежать на боку, вплотную, тесно прижавшись друг к другу, словно столовые ложки…
Причем тот, кто находится в глубине, должен все время заботиться о товарище - придерживать его и оберегать от падения; ведь тот, по существу, наполовину висит. Висит над землей, над звенящими рельсами!
* * *
Нырнув под вагон, Гундосый нашарил в полутьме металлический этот яшик, взобрался на него и протянул мне руку. Ладонь его была потной, скользкой и какой-то непрочной. И может быть, именно потому я постарался ухватить ее посильней.
— Ты чего это? - сказал он насмешливо. - Чего корябаешься-то? Или боишься?
— Н-нет, - ответил я и невольно расслабил хватку. - Нет, не боюсь. С чего ты взял?
И в этот самый момент тяжело и словно бы нехотя сдвинулся с места поезд. Он дернулся, ожил и задышал. Шевельнулись и зачавкали блестящие от мазута рычаги. Короткий гром прошел по составу.
Я рванулся к Гундосому… и поник, ослепленный ударом. Он ударил меня ногой в лицо - жестоко, со всего размаха. И потом еще раз. Я упал, но все же руки его не выпустил.
Гундосый отдирал мои пальцы, ломал их и грыз, и брызгал слюной. И сквозь железный грохот и лязг до меня долетел гнусавый судорожный его голос:
— Ты думаешь, зачем я тебя завез сюда - Восток показать? Ух ты, фрайер. Я тебя здесь похороню, и никто ничего не узнает! Ни одна душа! Дорога эта пустая, блатных нет. Ну а в кодле потом я всегда оправдаюсь. Кодла знает: мы с тобой друзья… Никому и в голову не придет… Я же ведь твой учитель, благодетель! Вот теперь я тебя научу, собаку. Я давно этого момента ждал! Давно. Все лето.
Он бормотал, захлебываясь и ломая мне пальцы, а я в это время тащился по шпалам - между рельсами.
Рядом с моей щекой, почти вплотную, поблескивало колесо. Оно пахло пылью и нагретым металлом; оно вращалось медленно, прокручивалось с хрустом…
И тогда я взмолился, вспомнил о Боге. Первый раз в жизни вспомнил я о Нем по-настоящему:
— Господи, - воззвал я, плача, - Господи! Помоги мне, спаси меня, сохрани…
* * *
И внезапно (не знаю уж по какой причине!) поезд замедлил ход.
Опять - надрывно и далеко - прозвучал гудок. Лязгнули, сшибаясь, буфера, блеснули и замерли колеса.
Все это время я цепко держался за Гундосого - держался, несмотря ни на что. Я словно бы закостенел, впал в странное беспамятство и напрочь утратил ощущение боли… И если бы я даже угодил под колеса и был раздавлен ими, все равно я ни за что не выпустил бы, не оставил ненавистной этой руки!
Когда вагон внезапно затормозил, я вдруг очнулся. Уперся ногами в шпалу и приподнялся стремительно.
Лица наши сблизились. Я увидел в полутьме Гундосого. И он тоже увидел меня… И забился, задергался, раздирая в крике слюнявый свой рот.
Положение его, надо сказать, было в этот момент незавидное. Он ведь лежал на боку! Одна его рука бездействовала, была как бы скована, другая же намертво зажата в моей горсти.
И я тотчас же воспользовался этим.
Левой, свободной рукой я схватил Гундосого за горло, сдавил и рванул его на себя.
Я чувствовал, как под моими пальцами горло Гундосого обмякает, становится зыбким, словно желе. Чувствовал это и давил его, и сминал, вкладывая в это всю силу свою, весь свой гнев.
Затем поезд двинулся снова, но мне это уже ничем не грозило. Там, где минуту назад лежал мой враг, теперь находился я сам.
Гундосый остался внизу, под колесами… Гулкий, тяжко похрустывающий металл перемолол его так же легко, так же точно, как мог бы перемолоть и меня.
27
В песках
Я спасся от гибели, избавился от врага, но тревоги мои на этом не кончились. Теперь возникла новая задача как можно скорее покинуть этот поезд. Я понимал: стоит только лягавым обнаружить труп Гундосого, а это случится очень скоро, если уже не случилось, они немедленно начнут меня разыскивать. Я ведь ехал вместе с Гундосым целые сутки, мы болтались по всему составу, нас видело много людей…
В полночь во время минутной стоянки, когда паровоз набирал воду, я осторожно, крадучись, выбрался из-под вагона и спрятался за барханом в жестких кущах карагача. Дождался там, покуда поезд уйдет, и затем побрел в сторону от дороги.
Я брел наугад на северо-восток по голубым пескам, по ночному дикому бездорожью. В пути я почти не отдыхал, не задерживался. И к утру был уже далеко.
Когда пустыня посветлела и вновь запахло зноем, я увидел полуразрушенное каменное строение - остатки древней крепости или развалины мечети. Шатаясь, добрался до этих развалин, проник внутрь под низкие своды и улегся среди камней, изнемогая от усталости и жажды.
Воды здесь не было, но зато была тень - защита от солнца, укрытие от сторонних глаз…
Я улегся в тени и вытянулся блаженно. Достал не спеша папиросу, размял ее, но закурить не успел - уснул.
* * *
И тотчас мне привиделся поезд и звенящие рельсы. Я снова лежал на них, почти касаясь щекой колеса… Оно было огромным, вагонное это колесо! Оно проворачивалось с хрустом и обдувало пылью мое лицо.
И опять я плакал и молился, взывая к небу. Я ждал его помощи. И небо спросило меня:
— Чего ты хочешь? И я ответил:
— Хочу пить.
— Пей, - сказало небо, - пей! Но где же вода? - удивился я.
— Обернись!
Я обернулся и увидел темный пенящийся поток. Он ширился, рос, размывал пески и захлестывал рельсы. Он подступал ко мне вплотную. Я зачерпнул ладонями темную эту влагу и вздрогнул: она была горяча и пахла терпко, тошно и сладковато…
— Это кровь, это кровь! - закричал я и проснулся. Протер глаза, осмотрелся и подивился тому, как долго я спал. День давно догорел уже, кончился. Плотные сумерки окутывали старую крепость, и на западе в проломе стены плыла, покачиваясь, медная луна.
«Что ж, - решил я, - темнота мне на руку. Теперь можно идти. Надо отыскать воду!»
И только я подумал так, где-то рядом, совсем близко от меня, послышался легкий ласковый плеск.
Я встрепенулся. Постоял, прислушиваясь, и пошел на этот звук.
«Где- то тут, наверное, есть ручей, -соображал я, облизывая запекшиеся губы. - Утром я не заметил… Но это понятно - после такого пути. Зато теперь напьюсь! Теперь-то уж напьюсь!»
Я обогнул кучу щебня, торопливо перешагнул через каменную плиту и остановился, растерянный и онемевший.
Передо мною у самого пролома сидел Гундосый. Облитый заревом луны, он был виден отчетливо. Он держал в руке бутылку и пил из горлышка; звучно высасывал воду, захлебывался и чмокал.
Увидев меня, он нисколько не удивился, мигнул глазом и сказал, протягивая мне бутылку:
— Держи, старик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105