И, кстати, мне хотелось бы выяснить… Восемьдесят человек - группа немалая. Перечислять поименно всех не стоит, конечно. Но все же надо отметить некоторых - самых главных, ведущих. Ведь не один же вы будете возглавлять операцию!
— А я у вас, значит, уже записан?
— Конечно. Под литерой «у» - уголовник.
— О Господи, - простонал я. - С кем я связался? - и, шагнув к Оболенскому, склонившись над ним, я гневно сказал: - Вычеркните мое имя. Слышите? Вычеркните немедленно!
— Но как же так? - растерянно забормотал князь. - Общий порядок…
— Плевать мне на общий порядок!
— Но позвольте, позвольте, - загорячился Сергей Иванович. - Хочу заметить, что этот порядок существует давно. Он выработан всей практикой великого русского революционного подполья. Вы, молодой человек, существо стихийное. А мы руководствуемся достойными образцами… Да-с, - закончил он фальцетом, - образцами!
— Не знаю, чем вы руководствуетесь, - пожал я плечами, - но, по-моему, вы все тут сошли с ума! Я же говорил, что вы суете голову в петлю. Сказано это было образно, метафорически… Однако теперь я эту самую петлю вижу вполне конкретно. Вы представляете, что произойдет, если все ваши протоколы и списки попадут в чужие руки?
— Ну, надеюсь, этого не случится, - хмуро усмехнулся Левицкий.
— Я тоже надеюсь, - на мгновение я замолк, умеряя дыхание, стараясь справиться с раздражением. - Но все же имейте в виду: никаких имен я вам не дам! И мое имя тоже уберите, вычеркните, прошу вас… Нет, не прошу - настаиваю! Иначе мы не столкуемся.
— Ну, хорошо, хорошо, - Борода примирительным жестом поднял обе ладони. - Никаких имен не будет.
— Но как-то все-таки надо же их обозначить, - задумчиво протянул Сергей Иванович.
— Так придумайте, черт возьми, какой-нибудь шифр, - сказал я, - оперируйте цифрами что ли… Не знаю, я не специалист, я существо стихийное.
— А что, можно и так, - согласно кивнул Левицкий. - Чтоб мальчик не нервничал.
Он опустил густые клочковатые брови, покусал губу.
— В твоей группе - по идее - восемьдесят человек? - погодя спросил он меня. - Ну вот. Пусть она значится как восьмерка. Против этой цифры ты не возражаешь?
— Что ж, - сказал я, - пусть…
— Ну и ты сам пойдешь под этим же кодом. Согласен?
— Ладно.
— А не слишком ли много мы с ним возимся? - послышался вдруг медленный Витин басок. - Уламываем, как девку. Никак ублажить не можем. То того ему подай, то этого… Противно глядеть!
Я живо повернулся на его голос. Но ответить не успел. В разговор включился Оболенский:
— Кстати, у меня вопрос к нашему молодому коллеге. В блатном жаргоне, если я не ошибаюсь, тоже ведь имеется некая цифровая символика?
— В общем, да, имеется, - сказал я. - Слово «шестерить», например, означает прислуживать, лакействовать. А «восьмерить» - лукавить, хитрить, изворачиваться.
— Так в чем же дело? - засмеялся Левицкий. - Все таким образом совпадает… Для тебя и твоей группы данная цифра подходит как нельзя более точно.
— В чем же это ты усматриваешь мою хитрость?
— Да я вовсе не имею в виду лично тебя… Я говорю о хитрости кастовой, типовой, присущей всем вообще уголовникам. Вы же ведь преследуете только свои интересы.
— Каждый преследует свои интересы, - я устало махнул рукой. - У одних интересы кастовые, у других - партийные… Какая, в сущности, разница?
52
Снегопад
Мы толковали и спорили в тот вечер допоздна, до самого отбоя. И еще несколько раз собрались у меня подпольщики - обсуждали детали, разрабатывали план действий. Сроки восстания были, судя по всему, близки: предполагалось, что оно начнется где-то в середине зимы. А уже стоял декабрь - последний, сумрачный месяц 1950 года.
Как- то поздним вечером я вышел на двор по нужде. Я был разгорячен и взбудоражен (успел опять повздорить с Витей) и теперь, остывая, стоя на углу барака, с наслаждением вдыхал свежие хмельные запахи зимы.
Я стоял, подставляя лицо крупным снежинкам. Они сеялись из мутной, дышащей холодом мглы, вращались, искрясь, и густо повисали на моих ресницах. И, проникая за воротник, щекотно таяли там, обдавая тело ознобом.
Внезапно за углом послышался странный шорох. Скрипнул снег, словно бы кто-то переминался там. Потом, описав в темноте полукруг, коротко сверкнула и погасла, шипя, кем-то брошенная цигарка.
Там, на задней торцевой стене барака помещались два окна - мое и Валькино… «Может, это к ней кто-нибудь похаживает втихую, - усмехнулся я, но сейчас же сообразил, что окна тут заперты наглухо, зимние, с двойными рамами. - Да и Валька-то, - вспомнилось мне, - Валька-то сейчас не у себя в кладовке, а в общих палатах. Помогает разносить лекарства, делать процедуры. Нет, человек этот пасется здесь не ради нее!»
При этой мысли у меня вздрогнуло сердце; что-то в нем словно бы оборвалось…
Я выглянул из-за угла и различил в косых снегопадных струях низкую квадратную мужскую фигуру. И хотя мужчина стоял вполоборота ко мне, прильнув к окошку (не к Валькиному - к моему), и лица его я полностью не видел, я сразу же узнал Гуся.
Это был он, мой заклятый враг! Я распознал бы его в кромешной тьме, с закрытыми глазами. Угадал бы инстинктивно - всеми нервами своими, кровью, глубинным и безошибочным чутьем.
Прислонясь к стене, уцепившись ногтями за оконную раму, Гусь осторожно заглядывал в комнату. Он явно кого-то выслеживал. Кого? Может быть, лично меня? Или, может, всех нас, всю эту компанию? Скорей всего, он пришел по мою душу и случайно наткнулся на шумное наше сборище… Сквозь радужные, поросшие ледяною коростой стекла невнятно и глухо сочились голоса, долетали обрывки слов. И он ловил их, привстав на цыпочки, вытянув шею. Он даже сдвинул набок меховую шапку, чтоб лучше слышать.
Я не знал, сколько времени он торчит здесь, что именно успел он разглядеть и подслушать, но одно мне стало ясно: мы - под угрозой провала.
Воротившись в больницу, я стремительно ринулся к моей двери - уже прикоснулся к ней, хотел было отворить… И сейчас же отвел руку, замер. Появляться в комнате било рискованно: ведь за всем, что там происходило, наблюдал снаружи Гусь!
В этот момент в глубине коридора раздался Валькин голос. С кем-то она переговаривалась, хихикая. «Вот кто мне нужен!» - понял я и окликнул се негромко.
Валька была баба своя, надежная. Левицкого она боготворила, слушалась беспрекословно, ну а меня жалела. (И частенько наведывалась ко мне по ночам…)
— Слушай, - сказал я, - слушай, милая, внимательно. Сейчас ты войдешь в мою палату и вызовешь Костю. Найди какой-нибудь предлог. Скажи, например, что его вызывают больные… Словом, придумай что-нибудь! Мне надо срочно с ним поговорить. И главное - здесь. И тихо, без суеты.
— Хорошо, - сказала она. Моргнула растерянно и сразу посерьезнела. - Хорошо. Я - мигом.
Она скрылась за дверью. И почти тотчас же вернулась - уже вдвоем с Левицким.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
— А я у вас, значит, уже записан?
— Конечно. Под литерой «у» - уголовник.
— О Господи, - простонал я. - С кем я связался? - и, шагнув к Оболенскому, склонившись над ним, я гневно сказал: - Вычеркните мое имя. Слышите? Вычеркните немедленно!
— Но как же так? - растерянно забормотал князь. - Общий порядок…
— Плевать мне на общий порядок!
— Но позвольте, позвольте, - загорячился Сергей Иванович. - Хочу заметить, что этот порядок существует давно. Он выработан всей практикой великого русского революционного подполья. Вы, молодой человек, существо стихийное. А мы руководствуемся достойными образцами… Да-с, - закончил он фальцетом, - образцами!
— Не знаю, чем вы руководствуетесь, - пожал я плечами, - но, по-моему, вы все тут сошли с ума! Я же говорил, что вы суете голову в петлю. Сказано это было образно, метафорически… Однако теперь я эту самую петлю вижу вполне конкретно. Вы представляете, что произойдет, если все ваши протоколы и списки попадут в чужие руки?
— Ну, надеюсь, этого не случится, - хмуро усмехнулся Левицкий.
— Я тоже надеюсь, - на мгновение я замолк, умеряя дыхание, стараясь справиться с раздражением. - Но все же имейте в виду: никаких имен я вам не дам! И мое имя тоже уберите, вычеркните, прошу вас… Нет, не прошу - настаиваю! Иначе мы не столкуемся.
— Ну, хорошо, хорошо, - Борода примирительным жестом поднял обе ладони. - Никаких имен не будет.
— Но как-то все-таки надо же их обозначить, - задумчиво протянул Сергей Иванович.
— Так придумайте, черт возьми, какой-нибудь шифр, - сказал я, - оперируйте цифрами что ли… Не знаю, я не специалист, я существо стихийное.
— А что, можно и так, - согласно кивнул Левицкий. - Чтоб мальчик не нервничал.
Он опустил густые клочковатые брови, покусал губу.
— В твоей группе - по идее - восемьдесят человек? - погодя спросил он меня. - Ну вот. Пусть она значится как восьмерка. Против этой цифры ты не возражаешь?
— Что ж, - сказал я, - пусть…
— Ну и ты сам пойдешь под этим же кодом. Согласен?
— Ладно.
— А не слишком ли много мы с ним возимся? - послышался вдруг медленный Витин басок. - Уламываем, как девку. Никак ублажить не можем. То того ему подай, то этого… Противно глядеть!
Я живо повернулся на его голос. Но ответить не успел. В разговор включился Оболенский:
— Кстати, у меня вопрос к нашему молодому коллеге. В блатном жаргоне, если я не ошибаюсь, тоже ведь имеется некая цифровая символика?
— В общем, да, имеется, - сказал я. - Слово «шестерить», например, означает прислуживать, лакействовать. А «восьмерить» - лукавить, хитрить, изворачиваться.
— Так в чем же дело? - засмеялся Левицкий. - Все таким образом совпадает… Для тебя и твоей группы данная цифра подходит как нельзя более точно.
— В чем же это ты усматриваешь мою хитрость?
— Да я вовсе не имею в виду лично тебя… Я говорю о хитрости кастовой, типовой, присущей всем вообще уголовникам. Вы же ведь преследуете только свои интересы.
— Каждый преследует свои интересы, - я устало махнул рукой. - У одних интересы кастовые, у других - партийные… Какая, в сущности, разница?
52
Снегопад
Мы толковали и спорили в тот вечер допоздна, до самого отбоя. И еще несколько раз собрались у меня подпольщики - обсуждали детали, разрабатывали план действий. Сроки восстания были, судя по всему, близки: предполагалось, что оно начнется где-то в середине зимы. А уже стоял декабрь - последний, сумрачный месяц 1950 года.
Как- то поздним вечером я вышел на двор по нужде. Я был разгорячен и взбудоражен (успел опять повздорить с Витей) и теперь, остывая, стоя на углу барака, с наслаждением вдыхал свежие хмельные запахи зимы.
Я стоял, подставляя лицо крупным снежинкам. Они сеялись из мутной, дышащей холодом мглы, вращались, искрясь, и густо повисали на моих ресницах. И, проникая за воротник, щекотно таяли там, обдавая тело ознобом.
Внезапно за углом послышался странный шорох. Скрипнул снег, словно бы кто-то переминался там. Потом, описав в темноте полукруг, коротко сверкнула и погасла, шипя, кем-то брошенная цигарка.
Там, на задней торцевой стене барака помещались два окна - мое и Валькино… «Может, это к ней кто-нибудь похаживает втихую, - усмехнулся я, но сейчас же сообразил, что окна тут заперты наглухо, зимние, с двойными рамами. - Да и Валька-то, - вспомнилось мне, - Валька-то сейчас не у себя в кладовке, а в общих палатах. Помогает разносить лекарства, делать процедуры. Нет, человек этот пасется здесь не ради нее!»
При этой мысли у меня вздрогнуло сердце; что-то в нем словно бы оборвалось…
Я выглянул из-за угла и различил в косых снегопадных струях низкую квадратную мужскую фигуру. И хотя мужчина стоял вполоборота ко мне, прильнув к окошку (не к Валькиному - к моему), и лица его я полностью не видел, я сразу же узнал Гуся.
Это был он, мой заклятый враг! Я распознал бы его в кромешной тьме, с закрытыми глазами. Угадал бы инстинктивно - всеми нервами своими, кровью, глубинным и безошибочным чутьем.
Прислонясь к стене, уцепившись ногтями за оконную раму, Гусь осторожно заглядывал в комнату. Он явно кого-то выслеживал. Кого? Может быть, лично меня? Или, может, всех нас, всю эту компанию? Скорей всего, он пришел по мою душу и случайно наткнулся на шумное наше сборище… Сквозь радужные, поросшие ледяною коростой стекла невнятно и глухо сочились голоса, долетали обрывки слов. И он ловил их, привстав на цыпочки, вытянув шею. Он даже сдвинул набок меховую шапку, чтоб лучше слышать.
Я не знал, сколько времени он торчит здесь, что именно успел он разглядеть и подслушать, но одно мне стало ясно: мы - под угрозой провала.
Воротившись в больницу, я стремительно ринулся к моей двери - уже прикоснулся к ней, хотел было отворить… И сейчас же отвел руку, замер. Появляться в комнате било рискованно: ведь за всем, что там происходило, наблюдал снаружи Гусь!
В этот момент в глубине коридора раздался Валькин голос. С кем-то она переговаривалась, хихикая. «Вот кто мне нужен!» - понял я и окликнул се негромко.
Валька была баба своя, надежная. Левицкого она боготворила, слушалась беспрекословно, ну а меня жалела. (И частенько наведывалась ко мне по ночам…)
— Слушай, - сказал я, - слушай, милая, внимательно. Сейчас ты войдешь в мою палату и вызовешь Костю. Найди какой-нибудь предлог. Скажи, например, что его вызывают больные… Словом, придумай что-нибудь! Мне надо срочно с ним поговорить. И главное - здесь. И тихо, без суеты.
— Хорошо, - сказала она. Моргнула растерянно и сразу посерьезнела. - Хорошо. Я - мигом.
Она скрылась за дверью. И почти тотчас же вернулась - уже вдвоем с Левицким.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105