— Не надо! Стойте!
— Как - не надо? - удивился старик. - Нашкодила, обобрала гостя…
— Да плевать на эту кражу, - сказал я и покосился на Машу, и увидел, как радостно, изумленно распахнулись ее глаза. - Не жалко мне ни денег, ни часов. Я бы сам все это отдал…
— То, что ты бы отдал, - один разговор, а вот то, что она сама взяла, - другой, - вмешался Кинто, - совсем другой. Понимаешь?
— Понимаю, - сказал я, - все понимаю. Но и вы тоже поймите! Не могу я так.
— Но ведь она провинилась?
— Н-ну… да. Конечно, - с трудом согласился я.
— А за провинность бьют, - пробасил старик и потянул к себе плеть. - И крепко бьют. И это уже не первый случай. Все время шкодит, срамит меня.
— Погоди, - попросил я, - ну, погоди. - И добавил: - Тату…
— Так чего же ты желаешь? - усмехнулся в бороду старик.
— Ну, во всяком случае, чтобы вы не наказывали ее сейчас… Из-за меня.
— Тогда накажи ее сам!
— Хорошо, - сказал я быстро, - накажу! - выхватил у цыгана плеть и потом, поигрывая ею, добавил: - Вы идите, идите! Я тут сам разберусь. Один… Все сделаю, как надо!
Когда Кинто и старик ушли, я повернулся к Маше, отбросил плеть и улыбнулся ей ободряюще.
— Маша, - сказал я, подходя к ней, - не бойся, Маша. Разве могу я тронуть такую, как ты!
— Не можешь или не хочешь? - спросила она, отнимая руки от лица.
— Не могу.
Мне казалось, слова эти обрадуют ее… Но вот вам женская лотка! По губам ее вдруг скользнула надменная презрительная гримаска.
— В общем, могу, конечно, - сказал я поспешно.
— Так почему же не бьешь?
— Не знаю… Как-то рука не поднимается…
— А я было подумала - ты мужчина!
Она проговорила это и отвернулась, равнодушно поправила волосы и пошла, покачивая бедрами, цепляясь подолом за кусты.
— Стой! - окликнул я ее. - Куда ты?
Она не ответила, не обернулась. Она уходила от меня, исчезала, скрывалась в зыбкой листве…
И внезапно меня охватило бешенство; я поднял плеть с земли, в два прыжка нагнал девушку. И с ходу, наотмашь, полоснул ее по спине.
Она вздрогнула и как бы надломилась сразу: рухнула на колени, вскинула руки над головой.
Я замахнулся еще раз и увидел ее глаза: они полны были слез.
— Прости меня, - прошептала она, - хватит. Теперь - хватит… Прости! - и замерла, застыла, прижавшись к моим коленям.
29
Цыганская жизнь

Я приехал в табор случайно и вовсе не думал застревать здесь, но застрял, задержался! И виною этому была, конечно, Маша.
После той истории в кустах она вдруг прониклась ко мне странной нежностью; витая ременная плеть сыграла благую роль! На следующий же день на закате Кинто с таинственным видом вызвал меня из шатра, поманил с собою в степь. И там, на краю оврага, я увидел Машу; она сидела вся какая-то тихая, задумчивая, смирно опустив пушистые свои ресницы.
— Ну, вот, - сказал Кинто, - как ты, Машка, просила, так я и сделал. Привел. А теперь разбирайтесь сами! Я ничего не знаю - и знать не хочу!
Кинто отвернулся, крупно пошагал прочь, но тут же остановился, нахмурясь.
— Смотри, змея, - проговорил он, грозя Маше пальцем, - смотри, гадюка! Хоть ты моя сестра, но друг мне дороже - учти!
Он потоптался так с минуту, затем махнул рукою и исчез в наплывающей тьме.
Мы остались одни. Было прохладно и тихо, только где-то в травах поскрипывал коростель да время от времени со стороны табора долетали обрывки песен, бряцанье и ржанье коней.
— Чтой-то он говорит - не пойму, - вздохнула Маша. - Все ругают меня, бранят, а пожалеть и некому.
Она усмехнулась, игриво повела плечами. И тут же наморщилась, охнула от боли.
— Твоя работа, черт. Ну, ты ж и злой!
— Сильно болит? - спросил я, исполненный раскаяния и жалости.
— Еще бы, - сказала она, - пощупай-ка сам!
Я осторожно провел ладонью по ее спине, податливой и нервной, как у кошки, и ощутил под тонкой тканью блузки вспухший косой рубец. Да, врезал я ей крепенько - ото всей души!
— Ай, - дернулась Маша, - убери-ка руку. И откуда у тебя такой удар? Рука-то ведь маленькая, почти что детская…
Она взяла мою руку и положила ее себе на колени. Поглаживая ее, перебирая пальцы, сказала, помедлив:
— Совсем детская… Да ты и сам. Говорят, ты блатной, уркаган. Ну, какой же ты уркаган? Ты - маленький, жалко тебя… Иди ко мне, маленький. Прижмись крепче, не бойся.
— Послушай, - сказал я, уязвленный этими ее словами, - как-то странно все получается… Я же тебя отлупил, а ты меня жалеешь.
— Так ведь я - женщина, - ответила она.
Это было сказано так ласково, просто и проникновенно, что я затих, ничего не поняв, но все же ясно почувствовав всю непостижимую колдовскую ее правоту и силу.
Она еще что-то лопотала негромко и певуче, путая цыганские и русские слова… Но я уже плохо соображал. Я качнулся к ней, обнял ее порывисто. И опять она вздрогнула под моей рукой.
— Вот же беда, - рассмеялась она, - теперь и на спину не ляжешь… Но ничего. Как-нибудь! Приспособимся! У нас с тобой вся ночь впереди. Эта ночь - наша!
Губы ее приоткрылись. Я ощутил ее дыхание, костяной холодок зубов… И прошло немало времени, прежде чем мы снова заговорили.
— Эта ночь наша, - пробормотал я, остывая, с трудом переводя дух. - Ну а потом?
— А что - потом? - прищурилась она.
— Неужели у нас одна только эта ночь?
— А ты бы еще хотел?
— Конечно!
— Ну, встретимся завтра - в эту же пору…
— Эх, да я о другом, - проговорил я тоскливо, - я вообще… О будущем…
— Во-о-он ты про что, - сказала она протяжливо и завозилась, застегивая блузку, поправляя мятые волосы. - Стоит ли затевать?… Ах, ты действительно маленький! Получил игрушку и не хочешь выпускать из рук. А с игрушкой этой - беда… Слышал, как меня давеча брат обозвал? Ну, может, я и не гадюка, но все же учти: ты со мной еще намаешься. Я ведь и сама с собой маюсь… Зачем тебе это?
— Не знаю, - сказал я растерянно.
— Вот и не спеши, не надо… Не гони лошадей.
Но через неделю она сама вдруг завела об этом разговор. Мы лежали с ней в степи на том же месте, на краю оврага. И опять была сумеречь, и тянуло прохладой, и в синеве, сквозь облачные перья, светилась восходящая луна. По диску ее бежали багровые отсветы. Красноватое зарево растекалось на горизонте. Мутные лунные тени скользили по травам, по волнам ковыля… И там, в ковыле, послышался людской гортанный говор, тупой и частый топот копыт. Голоса множились, приближались. Я встрепенулся, привстал с беспокойством.
— Сюда идут, - сказал я, - увидят.
— Лежи, - отозвалась она спокойно, - никто сюда не придет.
— Но ведь они не знают…
— Знают, - сказала она, - весь табор знает! Давно уже… А ты что ж думал, это можно скрыть от людей?
— Ну, и как же к этому относятся? - спросил я, закуривая. - Что говорят?
— Да по-разному. Молодые тебя, конечно, ненавидят.
— Это из-за чего же?
— Из-за меня, наверное, - просто сказала она, - сам понимаешь.
— Понимаю. Ну а старые? Отец, например?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105