«С кабанчика-двухлетка», – стараясь не отставать, подумал Жак.
Мэтр Понше, оставленный капитаном за старшего, проникся собственной значимостью и распекал вовсю давешнего офицера-савояра:
– Сколько раз тебе можно говорить, Гуго, что ты должен сам проверять запас стрел и болтов на носовой башне. Сам! Ежедневно! Ни в коем случае не доверяя этого матросам! Мы входим в Эгейское море и должны быть готовы в любой момент к стычке с пиратами.
Савояр стоял по стойке «смирно», низко опустив голову, и всем своим видом выражал глубочайшее раскаяние, как умеют это делать самые ленивые и нерадивые исполнители. При виде приближающихся приятелей Понше непроизвольным движением прикрыл ладонью только недавно пришедшее в себя ухо и отпустил подчиненного:
– Ладно, ступай! Пересчитай еще раз весь боезапас. Вернешься – доложишь!
Савояр, не ожидая особого приглашения, немедленно испарился, а Понше обратил на Жака и Робера взор, преисполненный неподдельной доброжелательности:
– Что угодно уважаемым господам?
– Уважаемым господам, – произнес Робер, многозначительно почесывая правый кулак, – угодно узнать, кто таков путник, из благородных, с темными глазами, в черном платье и камзоле с золотым и серебряным шитьем.
Подкрепляя слова приятеля, Жак вытянул из кошелька новенькую серебряную марку и помахал ею перед носом временно исполняющего обязанности капитана.
– Был такой, – косясь с тревогой на кулак Робера, ответил мэтр Понше, – мэтр Базиль из Реймса. Только я его толком и не видел. Он прибыл ночью, до моего возвращения на борт, без слуг, занял отдельную каюту в носовом трюме и сидел там тише воды ниже травы – даже носа не высовывал, словно опасался кого. Один матрос носил ему еду да забирал ночную вазу. Он этому матросу какое-то особое слово сказал, секретное, и только на это слово ему дверь открывал. В Мессине вроде сошел на берег – мне там не до того было, чтобы пассажиров пересчитывать. Освободил каюту – и дело с концом.
– Понятно, – задумчиво протянул Жак, передавая помощнику капитана марку и снова запуская руку в свой кошель. – А вот дама с охраной, которая тоже в Мессине сошла, – это кто такая? Мы тут с благородным рыцарем поспорили…
– Хотел бы и я об этом знать, – тяжело вздохнул Понше, не отрывая глаз от монеты. – По портовым бумагам зовут ее госпожа Витториа, следующая с имперской подорожной. Прибыла из Кельна. Более ничего не ведаю. Они портшез с собой пригрузили, а он не был оплачен. Я рассказал капитану, мол, портшеза в судовой сказке нет, а он вздохнул тяжело так, поглядел на меня и говорит: «Не нашего это ума дело, Понше. Пусть они своими семью денье подавятся, только более этих господ не трогай и вопросов не задавай». Так что тут я ничем помочь не могу.
– А где этот матрос, уважаемый, и как его зовут? – продолжил Жак «разговор по душам», одновременно пресекая попытку собеседника завладеть второй монетой.
– Это Севрен, – ответил Понше и обиженно надулся, – только его сейчас нет на борту. Он отпросился на берег, видно, по женщинам изголодался, вот и отправился на постоялый двор, чтобы какую-нибудь гречанку за пару су на сене повалять. – В голосе уважаемого мэтра явственно ощущалась плохо скрываемая зависть.
– А нельзя ли, уважаемый, его каюту оглядеть без особой огласки? – Жак пихнул под бок Робера, чтобы тот молчал и не встревал. – Тут вот сир де Мерлан вспомнил, что очень он похож на его старого приятеля, вот и хочет поглядеть, может, упоминание какое осталось… И вот еще что… – В ладонь помощника капитана перекочевала третья монета. – О наших расспросах и особенно о том, что мы посетили эту каюту, – никому ни слова!
– Каюта пока не занята, – пожал плечами Понше, пробуя монету на зуб. – Можете, конечно, заглянуть. В носовом трюме, вторая дверь налево. Если кто остановит, то скажете, что я разрешил. Мол, благородный господин узнал, что отдельная каюта свободна, и пожелал ее осмотреть. А я в портовых хлопотах об этом успешно забыл и капитану ничего не сказал…
Собеседники разошлись, вполне довольные друг другом.
Низкая полукруглая дверь, ведущая в каморку убитого, которую лишь с большой натяжкой можно было называть каютой, была приоткрыта. Де Мерлан оглянулся по сторонам и осторожно заглянул внутрь.
– Вроде никого, – задумчиво пробормотал рыцарь. – Ты вот что, Жак! Стой снаружи и сторожи. Ежели кто мимо пройдет, то начинай под нос себе напевать.
– И что же мне петь? – изумился Жак.
– Что хочешь, но уж, наверное, не боевой германский гимн «Императору слава!». – С этими словами рыцарь тенью скользнул внутрь и исчез за дверью.
* * *
Робер уже почти завершил работу, как вдруг из коридора раздался дрожащий фальшивый голос: «Императору Фридриху слава!» Кто-то, не так перепуганно, но еще более фальшиво затянул в ответ: «Пусть цветет, богатеет держава…» Де Мерлан высунулся наружу и застыл, наблюдая за тем, как Жак и Гуго, офицер-савояр, вытянувшись в струнку, отчаянно корежа мелодию и по очереди путая слова, исполняют хорошо знакомый гимн, которым обычно открывались в землях империи рыцарские турниры. Дуэт, словно старая сломанная телега, влекомая тощей клячей по разбитой дороге, одолев первый куплет, уже переходил к припеву, как рыцарь, вволю наслушавшись, пресек глумление над любимой боевой песней.
– И что себе этот Понше думает! – заревел он, встопорщив усы и выпучив посильнее глаза.
– Что случилось, сир? – деланно удивился Жак.
– Да ничего особенного! – продолжал «капризничать» Робер. – И за эту вот конуру, в которую даже моя легавая не полезет, он хочет содрать шесть ливров? Да на соломе в общем трюме и то вольготнее, чем в этом клоповнике. Пошли отсюда, виллан!
Приятели покинули трюм, оставив савояра в полном замешательстве.
– Ну как, удалось что-нибудь обнаружить? – спросил Жак, сгорая от любопытства, едва они скрылись от посторонних глаз.
– А то! – гордо ответил Робер. – Мне ли не знать, куда путники и маркитанты на постоялых дворах на войне ценности прячут…
Он разжал кулак. На ладони лежала половинка незнакомой золотой монеты, разрубленная чем-то очень острым, так что ее края не смялись. На монете различалось изображение воина в лохматой шапке, сидящего на коне, и надпись незнакомой, скорее всего сарацинской, вязью. Глаза у воина были необычно узкими, словно он глядел на мир со строгим державным прищуром.
– Он в щель меж досок у лежанки засунул, когда убийцы пришли, – пояснил Робер. – Я так думаю, они матроса подкупили либо запугали и пароль у него выведали. Этот их впустил, ну они его и порешили.
– Раз уж этот человек…
«…посланник», – добавил про себя Робер.
– …так тщательно ее прятал, – озабоченно выговорил Жак, – стало быть, в этой половинке большая ценность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Мэтр Понше, оставленный капитаном за старшего, проникся собственной значимостью и распекал вовсю давешнего офицера-савояра:
– Сколько раз тебе можно говорить, Гуго, что ты должен сам проверять запас стрел и болтов на носовой башне. Сам! Ежедневно! Ни в коем случае не доверяя этого матросам! Мы входим в Эгейское море и должны быть готовы в любой момент к стычке с пиратами.
Савояр стоял по стойке «смирно», низко опустив голову, и всем своим видом выражал глубочайшее раскаяние, как умеют это делать самые ленивые и нерадивые исполнители. При виде приближающихся приятелей Понше непроизвольным движением прикрыл ладонью только недавно пришедшее в себя ухо и отпустил подчиненного:
– Ладно, ступай! Пересчитай еще раз весь боезапас. Вернешься – доложишь!
Савояр, не ожидая особого приглашения, немедленно испарился, а Понше обратил на Жака и Робера взор, преисполненный неподдельной доброжелательности:
– Что угодно уважаемым господам?
– Уважаемым господам, – произнес Робер, многозначительно почесывая правый кулак, – угодно узнать, кто таков путник, из благородных, с темными глазами, в черном платье и камзоле с золотым и серебряным шитьем.
Подкрепляя слова приятеля, Жак вытянул из кошелька новенькую серебряную марку и помахал ею перед носом временно исполняющего обязанности капитана.
– Был такой, – косясь с тревогой на кулак Робера, ответил мэтр Понше, – мэтр Базиль из Реймса. Только я его толком и не видел. Он прибыл ночью, до моего возвращения на борт, без слуг, занял отдельную каюту в носовом трюме и сидел там тише воды ниже травы – даже носа не высовывал, словно опасался кого. Один матрос носил ему еду да забирал ночную вазу. Он этому матросу какое-то особое слово сказал, секретное, и только на это слово ему дверь открывал. В Мессине вроде сошел на берег – мне там не до того было, чтобы пассажиров пересчитывать. Освободил каюту – и дело с концом.
– Понятно, – задумчиво протянул Жак, передавая помощнику капитана марку и снова запуская руку в свой кошель. – А вот дама с охраной, которая тоже в Мессине сошла, – это кто такая? Мы тут с благородным рыцарем поспорили…
– Хотел бы и я об этом знать, – тяжело вздохнул Понше, не отрывая глаз от монеты. – По портовым бумагам зовут ее госпожа Витториа, следующая с имперской подорожной. Прибыла из Кельна. Более ничего не ведаю. Они портшез с собой пригрузили, а он не был оплачен. Я рассказал капитану, мол, портшеза в судовой сказке нет, а он вздохнул тяжело так, поглядел на меня и говорит: «Не нашего это ума дело, Понше. Пусть они своими семью денье подавятся, только более этих господ не трогай и вопросов не задавай». Так что тут я ничем помочь не могу.
– А где этот матрос, уважаемый, и как его зовут? – продолжил Жак «разговор по душам», одновременно пресекая попытку собеседника завладеть второй монетой.
– Это Севрен, – ответил Понше и обиженно надулся, – только его сейчас нет на борту. Он отпросился на берег, видно, по женщинам изголодался, вот и отправился на постоялый двор, чтобы какую-нибудь гречанку за пару су на сене повалять. – В голосе уважаемого мэтра явственно ощущалась плохо скрываемая зависть.
– А нельзя ли, уважаемый, его каюту оглядеть без особой огласки? – Жак пихнул под бок Робера, чтобы тот молчал и не встревал. – Тут вот сир де Мерлан вспомнил, что очень он похож на его старого приятеля, вот и хочет поглядеть, может, упоминание какое осталось… И вот еще что… – В ладонь помощника капитана перекочевала третья монета. – О наших расспросах и особенно о том, что мы посетили эту каюту, – никому ни слова!
– Каюта пока не занята, – пожал плечами Понше, пробуя монету на зуб. – Можете, конечно, заглянуть. В носовом трюме, вторая дверь налево. Если кто остановит, то скажете, что я разрешил. Мол, благородный господин узнал, что отдельная каюта свободна, и пожелал ее осмотреть. А я в портовых хлопотах об этом успешно забыл и капитану ничего не сказал…
Собеседники разошлись, вполне довольные друг другом.
Низкая полукруглая дверь, ведущая в каморку убитого, которую лишь с большой натяжкой можно было называть каютой, была приоткрыта. Де Мерлан оглянулся по сторонам и осторожно заглянул внутрь.
– Вроде никого, – задумчиво пробормотал рыцарь. – Ты вот что, Жак! Стой снаружи и сторожи. Ежели кто мимо пройдет, то начинай под нос себе напевать.
– И что же мне петь? – изумился Жак.
– Что хочешь, но уж, наверное, не боевой германский гимн «Императору слава!». – С этими словами рыцарь тенью скользнул внутрь и исчез за дверью.
* * *
Робер уже почти завершил работу, как вдруг из коридора раздался дрожащий фальшивый голос: «Императору Фридриху слава!» Кто-то, не так перепуганно, но еще более фальшиво затянул в ответ: «Пусть цветет, богатеет держава…» Де Мерлан высунулся наружу и застыл, наблюдая за тем, как Жак и Гуго, офицер-савояр, вытянувшись в струнку, отчаянно корежа мелодию и по очереди путая слова, исполняют хорошо знакомый гимн, которым обычно открывались в землях империи рыцарские турниры. Дуэт, словно старая сломанная телега, влекомая тощей клячей по разбитой дороге, одолев первый куплет, уже переходил к припеву, как рыцарь, вволю наслушавшись, пресек глумление над любимой боевой песней.
– И что себе этот Понше думает! – заревел он, встопорщив усы и выпучив посильнее глаза.
– Что случилось, сир? – деланно удивился Жак.
– Да ничего особенного! – продолжал «капризничать» Робер. – И за эту вот конуру, в которую даже моя легавая не полезет, он хочет содрать шесть ливров? Да на соломе в общем трюме и то вольготнее, чем в этом клоповнике. Пошли отсюда, виллан!
Приятели покинули трюм, оставив савояра в полном замешательстве.
– Ну как, удалось что-нибудь обнаружить? – спросил Жак, сгорая от любопытства, едва они скрылись от посторонних глаз.
– А то! – гордо ответил Робер. – Мне ли не знать, куда путники и маркитанты на постоялых дворах на войне ценности прячут…
Он разжал кулак. На ладони лежала половинка незнакомой золотой монеты, разрубленная чем-то очень острым, так что ее края не смялись. На монете различалось изображение воина в лохматой шапке, сидящего на коне, и надпись незнакомой, скорее всего сарацинской, вязью. Глаза у воина были необычно узкими, словно он глядел на мир со строгим державным прищуром.
– Он в щель меж досок у лежанки засунул, когда убийцы пришли, – пояснил Робер. – Я так думаю, они матроса подкупили либо запугали и пароль у него выведали. Этот их впустил, ну они его и порешили.
– Раз уж этот человек…
«…посланник», – добавил про себя Робер.
– …так тщательно ее прятал, – озабоченно выговорил Жак, – стало быть, в этой половинке большая ценность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96