Старому графу с Фридрихом ссориться было не с руки – если бы не поддержка императора, то съели бы его епископы и не подавились. Вот он решение-то выполнил, но злобу затаил. Еще бы – земли наши искони крестьянские, живут тут в основном безропотные серпы, и чтобы благородного сеньора опростать – отродясь такого не было.
А батюшка не остановился на достигнутом. Завез три бочонка лучшего вина дижонскому нотариусу и точно определил, какие еще земли в жалованных грамотах не прописаны. Вот он за последующие четыре года под пятьсот акров лучшей лозы и заложил, батраков на заимку созвал да еще две дубовые рощи под выпас наших свинок прихватил. Каждые полгода он исправно выплачивал подушные, привозил вина в подарок бальи да лучшие, выдержанные сорта передавал подношением к императорскому столу. Граф зубами скрипел, да сделать ничего не мог и ждал своего часа. Не дождался, помер, но сыну своему, Гуго Второму, завещал отомстить за позор.
Гуго этот, тоже из Колиньи-ле-Нефов, оказался похитрее покойника. Он нанял парижского юриста, и тот откопал одну хартию, существующую еще со времен Каролингов…
Доходы от нашего хозяйства, ты уж извини, сир Робер, последние десять лет были почище, чем у многих франкских баронов. Жили мы почти как знатные господа, хоть и работы не гнушались. Отец наш оказался человеком предусмотрительным. Чтобы дело вести не хуже флорентийских и пьемонтских негоциантов, он меня, двух братьев и трех сестер в аббатство отдал, грамоте учить, а еще нанял ломбардского еврея, чтобы тот натаскивал нас по денежному счету.
А этой злополучной зимой, сразу после Рождества, сыграл я свадьбу. Несколько лет назад батюшка сговорился со своим старинным приятелем, лионским ткачом, чтобы поженить меня с его дочкой; вот дождались, когда ей четырнадцать лет исполнится, и обвенчались. Зофи я знал уже давно и очень любил. Каждый год, приезжая на ярмарку в Лион, мы останавливались у них в доме, и все это время я проводил вдвоем с девушкой… Вот, аккурат после венчания возвращаемся мы из церкви в родной хутор. Батраки да соседи нас встречают, сыплют крашеное зерно, музыкантов из самого Лангедока отец позвал, стол от яств ломится, мягкая перина в лесном домике ждет. И тут как гром средь ясного неба – пыль на дороге.
Приближаются к нам пятеро всадников. Рыцарь – тот самый, что чуть не стал нашим сеньором, а с ним графский сенешаль и три сержанта. Тут сенешаль и говорит, что, мол, по хартии, пожалованной графам Вьеннским еще самим Карлом Великим, кроме разрешения невозбранно пускать ветры и срыгивать в присутствии короля, им дается право первой ночи над всеми неблагородными, что заселяют эти места, от Роны до Альп. «Так что, – говорит, – право это в наших землях его светлость, граф Вьеннский Гуго Второй Колиньи-ле-Неф, передал в пожизненное пользование своему кузену. Сейчас, – говорит, – чтоб другим неповадно было, он намерен этим правом воспользоваться так, как приличествует благородному сеньору, а впредь остальные будут платить отступного». И ручищами своими, наклонившись в седле, прямо к моей Зофи тянется, чтобы, значит, ее перед собой усадить или, того пуще, через коня перекинуть. Жена моя – да какая жена, девчонка – сразу в крик. Все, кто этот разбой видел, притихли. Ждали, видно, что мы с отцом на колени падем да умолять его будем. Что тут со мной случилось – до сих пор не пойму. Да только вытянул я кол из ближайшей изгороди, огрел супостата по макушке (шлем у него был приторочен к седлу), да так, что он рухнул на землю словно сноп, и как закричу: «Бей разбойников!» Тут все наши батраки, да и прочие, кто на свадьбу приехал, как схватят все что под руку попало и давай охаживать графских посланников. Они было сбежать хотели, так мы им дорогу перегородили, загнали на свиной выгон, с коней стащили и били, пока те кричать не перестали. Только один сержант и смог уйти. Опомнились мы – смотрим, а все четверо уже дух испустили.
– Ну и рыцари в вашем Дижоне, – презрительно покачал головой Робер, – трусы и бездельники. Я бы и один сотню разъяренных вилланов легко обратил в бегство. Были у меня такие же умники в Мерлане – оброк платить не хотели, а когда я приехал порядок наводить – тоже с оглоблями полезли. Так я одного на копье насадил, второго пополам разрубил, а остальных загнал по уши в родное торфяное болото и держал там до тех пор, пока они не повинились и не выплатили все, что причитается.
– Ох, лучше бы тогда на их месте были вы, сир, – тяжело вздохнул Жак, – потому что через три дня прибыл к нам граф Гуго со всем своим войском и отца прямо на воротах приказал повесить. Все наши работники, а вместе с ними братья и сестры попрятались в лесу, а я едва успел добраться с женой до Вьенна, чтобы попросить в церкви убежища.
Архиепископ хорошо знал моего отца (не зря ему отсылали вино на Пасху) и очень не любил молодого графа. Вот он и наложил на меня епитимью крестоносным обетом, с обязательным молебном у Гроба Господня и в Вифлееме. Граф потребовал за неподчинение и за убийство двух благородных моей головы, да сделать ничего не смог, потому что, взяв крест, я оказался под защитой церкви.
Вот собрался я, оставил жену послушницей у августинок да отправился в Марселлос. И теперь, если не сумею возвратиться к Рождеству, искупив грех кровопролития, то по местным законам наши земли заберет себе граф. Так что, сам понимаешь, выхода у меня другого нет…
– Ну что же, в Акру так в Акру, – вздохнул Робер, – я все равно первым делом туда и собирался. А фьефы столько лет меня ждали, что, я думаю, еще подождут…
Глава четвертая,
которая отчасти отвечает на вопрос:
«Где начало того конца, которым оканчивается начало?»
На борту нефа «Акила», Родос – Акра,
1227 г. от Р.Х., второе воскресенье мая – вторник,
канун Вознесения Господня (9 мая – 18 мая)
Ранним утром Жак первым покинул шатер – за ужином он слегка злоупотребил легким ломбардским сидром и теперь, под сочувственным взглядом вахтенного матроса, несся в гальюн. Облегчив душу, он наконец проснулся и, оглядевшись по сторонам, понял, что ставших уже привычными очертаний родосского форта в поле зрения не наблюдается. Повертев головой, Жак увидел, что «Акила» поднял парус и в окружении нескольких десятков кораблей движется навстречу солнцу. Просияв, «оруженосец» кинулся со всех ног будить благородного рыцаря, чтобы сообщить ему о том, что конвой уже вышел в море и они на пути к долгожданной Святой Земле. Более всего состоятельного, но не очень воинственного виллана радовало то, что теперь до самого Кипра им не нужно будет опасаться нападения со стороны сицилийца, страдающего морской болезнью.
Но, к разочарованию приятелей, водная гладь, от края до края, была ровной, «словно родное болото в Мерлане» – как выразился Робер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
А батюшка не остановился на достигнутом. Завез три бочонка лучшего вина дижонскому нотариусу и точно определил, какие еще земли в жалованных грамотах не прописаны. Вот он за последующие четыре года под пятьсот акров лучшей лозы и заложил, батраков на заимку созвал да еще две дубовые рощи под выпас наших свинок прихватил. Каждые полгода он исправно выплачивал подушные, привозил вина в подарок бальи да лучшие, выдержанные сорта передавал подношением к императорскому столу. Граф зубами скрипел, да сделать ничего не мог и ждал своего часа. Не дождался, помер, но сыну своему, Гуго Второму, завещал отомстить за позор.
Гуго этот, тоже из Колиньи-ле-Нефов, оказался похитрее покойника. Он нанял парижского юриста, и тот откопал одну хартию, существующую еще со времен Каролингов…
Доходы от нашего хозяйства, ты уж извини, сир Робер, последние десять лет были почище, чем у многих франкских баронов. Жили мы почти как знатные господа, хоть и работы не гнушались. Отец наш оказался человеком предусмотрительным. Чтобы дело вести не хуже флорентийских и пьемонтских негоциантов, он меня, двух братьев и трех сестер в аббатство отдал, грамоте учить, а еще нанял ломбардского еврея, чтобы тот натаскивал нас по денежному счету.
А этой злополучной зимой, сразу после Рождества, сыграл я свадьбу. Несколько лет назад батюшка сговорился со своим старинным приятелем, лионским ткачом, чтобы поженить меня с его дочкой; вот дождались, когда ей четырнадцать лет исполнится, и обвенчались. Зофи я знал уже давно и очень любил. Каждый год, приезжая на ярмарку в Лион, мы останавливались у них в доме, и все это время я проводил вдвоем с девушкой… Вот, аккурат после венчания возвращаемся мы из церкви в родной хутор. Батраки да соседи нас встречают, сыплют крашеное зерно, музыкантов из самого Лангедока отец позвал, стол от яств ломится, мягкая перина в лесном домике ждет. И тут как гром средь ясного неба – пыль на дороге.
Приближаются к нам пятеро всадников. Рыцарь – тот самый, что чуть не стал нашим сеньором, а с ним графский сенешаль и три сержанта. Тут сенешаль и говорит, что, мол, по хартии, пожалованной графам Вьеннским еще самим Карлом Великим, кроме разрешения невозбранно пускать ветры и срыгивать в присутствии короля, им дается право первой ночи над всеми неблагородными, что заселяют эти места, от Роны до Альп. «Так что, – говорит, – право это в наших землях его светлость, граф Вьеннский Гуго Второй Колиньи-ле-Неф, передал в пожизненное пользование своему кузену. Сейчас, – говорит, – чтоб другим неповадно было, он намерен этим правом воспользоваться так, как приличествует благородному сеньору, а впредь остальные будут платить отступного». И ручищами своими, наклонившись в седле, прямо к моей Зофи тянется, чтобы, значит, ее перед собой усадить или, того пуще, через коня перекинуть. Жена моя – да какая жена, девчонка – сразу в крик. Все, кто этот разбой видел, притихли. Ждали, видно, что мы с отцом на колени падем да умолять его будем. Что тут со мной случилось – до сих пор не пойму. Да только вытянул я кол из ближайшей изгороди, огрел супостата по макушке (шлем у него был приторочен к седлу), да так, что он рухнул на землю словно сноп, и как закричу: «Бей разбойников!» Тут все наши батраки, да и прочие, кто на свадьбу приехал, как схватят все что под руку попало и давай охаживать графских посланников. Они было сбежать хотели, так мы им дорогу перегородили, загнали на свиной выгон, с коней стащили и били, пока те кричать не перестали. Только один сержант и смог уйти. Опомнились мы – смотрим, а все четверо уже дух испустили.
– Ну и рыцари в вашем Дижоне, – презрительно покачал головой Робер, – трусы и бездельники. Я бы и один сотню разъяренных вилланов легко обратил в бегство. Были у меня такие же умники в Мерлане – оброк платить не хотели, а когда я приехал порядок наводить – тоже с оглоблями полезли. Так я одного на копье насадил, второго пополам разрубил, а остальных загнал по уши в родное торфяное болото и держал там до тех пор, пока они не повинились и не выплатили все, что причитается.
– Ох, лучше бы тогда на их месте были вы, сир, – тяжело вздохнул Жак, – потому что через три дня прибыл к нам граф Гуго со всем своим войском и отца прямо на воротах приказал повесить. Все наши работники, а вместе с ними братья и сестры попрятались в лесу, а я едва успел добраться с женой до Вьенна, чтобы попросить в церкви убежища.
Архиепископ хорошо знал моего отца (не зря ему отсылали вино на Пасху) и очень не любил молодого графа. Вот он и наложил на меня епитимью крестоносным обетом, с обязательным молебном у Гроба Господня и в Вифлееме. Граф потребовал за неподчинение и за убийство двух благородных моей головы, да сделать ничего не смог, потому что, взяв крест, я оказался под защитой церкви.
Вот собрался я, оставил жену послушницей у августинок да отправился в Марселлос. И теперь, если не сумею возвратиться к Рождеству, искупив грех кровопролития, то по местным законам наши земли заберет себе граф. Так что, сам понимаешь, выхода у меня другого нет…
– Ну что же, в Акру так в Акру, – вздохнул Робер, – я все равно первым делом туда и собирался. А фьефы столько лет меня ждали, что, я думаю, еще подождут…
Глава четвертая,
которая отчасти отвечает на вопрос:
«Где начало того конца, которым оканчивается начало?»
На борту нефа «Акила», Родос – Акра,
1227 г. от Р.Х., второе воскресенье мая – вторник,
канун Вознесения Господня (9 мая – 18 мая)
Ранним утром Жак первым покинул шатер – за ужином он слегка злоупотребил легким ломбардским сидром и теперь, под сочувственным взглядом вахтенного матроса, несся в гальюн. Облегчив душу, он наконец проснулся и, оглядевшись по сторонам, понял, что ставших уже привычными очертаний родосского форта в поле зрения не наблюдается. Повертев головой, Жак увидел, что «Акила» поднял парус и в окружении нескольких десятков кораблей движется навстречу солнцу. Просияв, «оруженосец» кинулся со всех ног будить благородного рыцаря, чтобы сообщить ему о том, что конвой уже вышел в море и они на пути к долгожданной Святой Земле. Более всего состоятельного, но не очень воинственного виллана радовало то, что теперь до самого Кипра им не нужно будет опасаться нападения со стороны сицилийца, страдающего морской болезнью.
Но, к разочарованию приятелей, водная гладь, от края до края, была ровной, «словно родное болото в Мерлане» – как выразился Робер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96