Деньги-то, в общем, небольшие. Я бы и в Марселлосе с удовольствием там обосновался, да только мест свободных не было.
– Слушай, приятель, – подозрительно спросил Робер, – а ты точно виллан? Деньгами соришь так, что старый Гуго де Ретель мог бы позавидовать. А уж он-то был одним из самых щедрых нобилей среди тех, с кем я в жизни встречался.
– Не переживай, сир рыцарь, – расплылся в улыбке Жак. – Все верно, я самый настоящий виллан. Пойдем лучше к мэтру Понше и попробуем все уладить как можно скорее.
Как выяснилось, свободные места на корабле имелись, и Понше готов был предоставить их благородному господину и уважаемому мэтру со значительной скидкой. Так что благодаря весьма подозрительной состоятельности и не менее подозрительной щедрости Жака из Монтелье весь оставшийся путь до третьего главного порта на паломническом маршруте – Родоса – они провели в отдельном шатре, в обществе богатых бургеров, негоциантов, нескольких аристократов и даже одного епископа, окруженные бдительной охраной и предупредительными слугами. Любимым развлечением для сира благородного рыцаря и его достославного оруженосца стало наблюдение за сицилийцем, который ежеутренне поднимался на палубу, чтобы подставить лицо прохладному морскому бризу, а по вечерам, перебирая руками по стеночке, со стонами и тяжелыми вздохами возвращался обратно в свою каморку.
После разгрома франками Византийской империи островом Родос, провозгласив независимость оного, правил кесарь Лев Гавала. Будучи человеком весьма и весьма неглупым, родосский правитель понимал, что выгодное положение его владений делает их очень привлекательными для завоевателей. Он не стал желать невозможного и заключил торговый договор с Венецией, предоставив в ее полное распоряжение главный свой порт. Таким образом хитрый грек, поступившись частью своих доходов, обеспечил надежную защиту от всех, кто мог покуситься на территориальный суверенитет молодого государства. В первую очередь – от Никейского императора Ласкариса и не в последнюю – от Румского, или, как его еще называют, Конийского султаната.
Венецианцы поступили так, как обычно. Учредив факторию и поставив гарнизон, они сначала навели в порту железный порядок, сделав стоянку кораблей удобной и безопасной, а затем настолько взвинтили все цены, что капитан «Акилы», мэтр Турстан, дабы избежать неоправданных расходов, предусмотрительно бросил якорь на внешнем рейде. Призывы Рыцаря Надежды «Посетить развалины знаменитого чуда света – языческого Колосса» теперь включали фразу «Всего за три денье», и многие путники, заслышав, во что им обойдется осмотр местных достопримечательностей, лишь отрицательно качали головой. Сицилиец, хоть и пришел в себя, покинуть неф отказался, носу не казал из своей каюты и Роберу с Жаком не докучал.
Здесь, на Родосе, конвои разделялись. Меньшая часть кораблей направлялась на север, в сторону Мраморного моря, до Константинополя и дальше, в Кафу, Скифию и Колхиду, а основная масса продолжала путь на Восток – на Кипр и Левант.
– Мэтр Понше сказал, что завтра уходит конвой в Константинополь, – произнес Робер, когда они, сидя в шатре с откинутым пологом, завтракали, одновременно наслаждаясь ставшим за время плавания привычным видом на порт, полный кораблей.
– Значит, и мы на днях отправимся в Сирию, – кивнул Жак, одновременно отдавая должное великолепно прожаренной треске. – Слава богу, еще каких-то десять-двенадцать дней, и доберемся до Акры!
– Слушай, Жак! – пробубнил Робер, уткнувшись в тарелку с греческим салатом. – А может, все-таки найдем место у венецианцев да рванем в Константинополь? Нет, тебя я с этим извергом одного не оставлю, не бойся. Но три рыцарских фьефа…
– Да не могу я никак, сир рыцарь! – словно извиняясь, ответил Жак. – Мне к Рождеству нужно кровь из носу домой вернуться и при этом всенепременно помолиться у Святого Гроба. Я ведь как паломником стал? Впрочем, тут, чтобы было понятно, в чем дело, нужно рассказывать обо всем с самого начала.
Мой родной Монтелье расположен в полутора днях пути от Дижона, почти на самой границе Нижней Бургундии и Прованса. Ферма, которую построил отец, находится в самом предгорье. Чьи это земли – трудно понять. Вроде бы мы находимся под рукой германского императора, который носит титул бургундского короля. Но императорские бальи далеко, где-то там, за альпийскими перевалами, а у нас всем распоряжаются вьеннские архиепископы. Есть еще вьеннские графы. Они окопались в Гренобле и воюют с архиепископом Вьенна и епископом Гренобля за каждый акр земли.
Отец был сервом графов Шалона, но еще в возрасте четырнадцати лет сбежал из дому в Лион, батрачил там на водяной мельнице полтора года и по закону «городской воздух делает свободным через один год и один день» стал вольным человеком. Еще пять лет он проработал управляющим на виноградниках, а когда овладел всеми тонкостями этого непростого дела, отправился в окрестности Дижона, разыскал у подножия Альп богом забытую расчистку и заложил там первую лозу.
Пока он корчевал обгорелые пни и ютился в землянке, никому до нас дела не было. Но как только начали собирать урожай да красное бургундское вино возить на ярмарку – сразу же откуда ни возьмись объявился граф. Земля, говорит, моя! Будет здесь теперь рыцарский фьеф. Оно понятно: кто же из благородных будет деньги тратить да целину поднимать – всем подавай сразу же доходные маноры!
Рыцарь, которому он подарить нас обещал, уже приезжал пару раз, указал, на каком холме будет ставить донжон, и даже договорился с владельцем ближайшей каменоломни, чтобы тот в счет доходов от продажи нашего вина доставил туда потребное количество строительного камня.
А нужно сказать, что император Фридрих земли наши не забывал, и раз в полгода – на Пятидесятницу и Рождество – в Дижон из савойских земель приезжал бальи, который собирал налоги, вербовал рыцарей в имперскую армию и чинил суд.
Вот мой батюшка – смелый человек, с графским произволом не смирился и в один прекрасный день в Монтелье после слов: «Нет ли жалоб каких у бургеров и пейзан?» – смело шагнул вперед и объявил, что его, вольного лонского бургера, притесняет граф Вьеннский, Колиньи-ле-Неф.
Тут же и сам граф объявился. «Какой ты, – говорит, – вольный бургер, раз на моей земле сидишь? Самый что ни на есть оброчный виллан!»
Бальи и отвечает: «А покажите-ка пожалованную грамоту на эти земли, ваша светлость!» Граф покраснел, потом побледнел, потом позеленел. В общем, вышло так, что ни у графа, ни у епископа никаких нрав на этот клин не нашлось. Вот бальи и постановил, что отец может на этой земле работать невозбранно, только должен платить самую легкую, подушную подать в имперскую казну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
– Слушай, приятель, – подозрительно спросил Робер, – а ты точно виллан? Деньгами соришь так, что старый Гуго де Ретель мог бы позавидовать. А уж он-то был одним из самых щедрых нобилей среди тех, с кем я в жизни встречался.
– Не переживай, сир рыцарь, – расплылся в улыбке Жак. – Все верно, я самый настоящий виллан. Пойдем лучше к мэтру Понше и попробуем все уладить как можно скорее.
Как выяснилось, свободные места на корабле имелись, и Понше готов был предоставить их благородному господину и уважаемому мэтру со значительной скидкой. Так что благодаря весьма подозрительной состоятельности и не менее подозрительной щедрости Жака из Монтелье весь оставшийся путь до третьего главного порта на паломническом маршруте – Родоса – они провели в отдельном шатре, в обществе богатых бургеров, негоциантов, нескольких аристократов и даже одного епископа, окруженные бдительной охраной и предупредительными слугами. Любимым развлечением для сира благородного рыцаря и его достославного оруженосца стало наблюдение за сицилийцем, который ежеутренне поднимался на палубу, чтобы подставить лицо прохладному морскому бризу, а по вечерам, перебирая руками по стеночке, со стонами и тяжелыми вздохами возвращался обратно в свою каморку.
После разгрома франками Византийской империи островом Родос, провозгласив независимость оного, правил кесарь Лев Гавала. Будучи человеком весьма и весьма неглупым, родосский правитель понимал, что выгодное положение его владений делает их очень привлекательными для завоевателей. Он не стал желать невозможного и заключил торговый договор с Венецией, предоставив в ее полное распоряжение главный свой порт. Таким образом хитрый грек, поступившись частью своих доходов, обеспечил надежную защиту от всех, кто мог покуситься на территориальный суверенитет молодого государства. В первую очередь – от Никейского императора Ласкариса и не в последнюю – от Румского, или, как его еще называют, Конийского султаната.
Венецианцы поступили так, как обычно. Учредив факторию и поставив гарнизон, они сначала навели в порту железный порядок, сделав стоянку кораблей удобной и безопасной, а затем настолько взвинтили все цены, что капитан «Акилы», мэтр Турстан, дабы избежать неоправданных расходов, предусмотрительно бросил якорь на внешнем рейде. Призывы Рыцаря Надежды «Посетить развалины знаменитого чуда света – языческого Колосса» теперь включали фразу «Всего за три денье», и многие путники, заслышав, во что им обойдется осмотр местных достопримечательностей, лишь отрицательно качали головой. Сицилиец, хоть и пришел в себя, покинуть неф отказался, носу не казал из своей каюты и Роберу с Жаком не докучал.
Здесь, на Родосе, конвои разделялись. Меньшая часть кораблей направлялась на север, в сторону Мраморного моря, до Константинополя и дальше, в Кафу, Скифию и Колхиду, а основная масса продолжала путь на Восток – на Кипр и Левант.
– Мэтр Понше сказал, что завтра уходит конвой в Константинополь, – произнес Робер, когда они, сидя в шатре с откинутым пологом, завтракали, одновременно наслаждаясь ставшим за время плавания привычным видом на порт, полный кораблей.
– Значит, и мы на днях отправимся в Сирию, – кивнул Жак, одновременно отдавая должное великолепно прожаренной треске. – Слава богу, еще каких-то десять-двенадцать дней, и доберемся до Акры!
– Слушай, Жак! – пробубнил Робер, уткнувшись в тарелку с греческим салатом. – А может, все-таки найдем место у венецианцев да рванем в Константинополь? Нет, тебя я с этим извергом одного не оставлю, не бойся. Но три рыцарских фьефа…
– Да не могу я никак, сир рыцарь! – словно извиняясь, ответил Жак. – Мне к Рождеству нужно кровь из носу домой вернуться и при этом всенепременно помолиться у Святого Гроба. Я ведь как паломником стал? Впрочем, тут, чтобы было понятно, в чем дело, нужно рассказывать обо всем с самого начала.
Мой родной Монтелье расположен в полутора днях пути от Дижона, почти на самой границе Нижней Бургундии и Прованса. Ферма, которую построил отец, находится в самом предгорье. Чьи это земли – трудно понять. Вроде бы мы находимся под рукой германского императора, который носит титул бургундского короля. Но императорские бальи далеко, где-то там, за альпийскими перевалами, а у нас всем распоряжаются вьеннские архиепископы. Есть еще вьеннские графы. Они окопались в Гренобле и воюют с архиепископом Вьенна и епископом Гренобля за каждый акр земли.
Отец был сервом графов Шалона, но еще в возрасте четырнадцати лет сбежал из дому в Лион, батрачил там на водяной мельнице полтора года и по закону «городской воздух делает свободным через один год и один день» стал вольным человеком. Еще пять лет он проработал управляющим на виноградниках, а когда овладел всеми тонкостями этого непростого дела, отправился в окрестности Дижона, разыскал у подножия Альп богом забытую расчистку и заложил там первую лозу.
Пока он корчевал обгорелые пни и ютился в землянке, никому до нас дела не было. Но как только начали собирать урожай да красное бургундское вино возить на ярмарку – сразу же откуда ни возьмись объявился граф. Земля, говорит, моя! Будет здесь теперь рыцарский фьеф. Оно понятно: кто же из благородных будет деньги тратить да целину поднимать – всем подавай сразу же доходные маноры!
Рыцарь, которому он подарить нас обещал, уже приезжал пару раз, указал, на каком холме будет ставить донжон, и даже договорился с владельцем ближайшей каменоломни, чтобы тот в счет доходов от продажи нашего вина доставил туда потребное количество строительного камня.
А нужно сказать, что император Фридрих земли наши не забывал, и раз в полгода – на Пятидесятницу и Рождество – в Дижон из савойских земель приезжал бальи, который собирал налоги, вербовал рыцарей в имперскую армию и чинил суд.
Вот мой батюшка – смелый человек, с графским произволом не смирился и в один прекрасный день в Монтелье после слов: «Нет ли жалоб каких у бургеров и пейзан?» – смело шагнул вперед и объявил, что его, вольного лонского бургера, притесняет граф Вьеннский, Колиньи-ле-Неф.
Тут же и сам граф объявился. «Какой ты, – говорит, – вольный бургер, раз на моей земле сидишь? Самый что ни на есть оброчный виллан!»
Бальи и отвечает: «А покажите-ка пожалованную грамоту на эти земли, ваша светлость!» Граф покраснел, потом побледнел, потом позеленел. В общем, вышло так, что ни у графа, ни у епископа никаких нрав на этот клин не нашлось. Вот бальи и постановил, что отец может на этой земле работать невозбранно, только должен платить самую легкую, подушную подать в имперскую казну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96