– Тут же нет ни единого человека, только слуги да солдаты. А нам нужно, очень нужно поговорить прямо и без обиняков, ваше высокопреосвященство.
– Я готов к любому разговору, Ваше Величество, – раздался хрипловатый, немного каркающий голос патриарха, – если, конечно, речь пойдет о богоугодных делах, одобренных Его Святейшеством папой.
– Я думал, что этот мой поход будет похож на завоевание Германии, – задумчиво произнес Фридрих. – Тогда я вошел в страну едва с шестьюдесятью рыцарями, а через пару лет короновался в Аахене, располагая многотысячной армией. Это был подлинный триумфальный марш. Сокрушив лжеимператора Оттона, где – силой оружия, а где – искусством дипломатии, мы прекратили раздоры и разорения и добились долгого мира и процветания. На этот раз все наоборот. Я собрал большое войско, построил флот, заготовил припасы, изыскал немалые средства и отправился в путь. Но с каждым шагом, приближающим нас к Иерусалиму, мои силы тают, словно весенний снег. И это происходит не в сражениях с врагами христианской церкви, а потому, что уже полтора года, с самого дня инаугурации, надо мной и над этим походом нависает тень папы Григория. Ведь если бы не это нелепое и бессмысленное отлучение, то сейчас бы в Акре и Яффе собралось впятеро больше войск, и я был бы в состоянии не только освободить Иерусалим, но и предпринять успешный поход на Дамаск!
– Вы впервые на Востоке, сир, – словно не слыша слов императора, обратился к нему патриарх, – и как вам нравится Святая Земля, Земля обетованная?
– Иудейский бог не видел моих земель, – с досадой ответил Фридрих, – Терро ди Лаворо, Калабрию, Сицилию и Апулию… – Император явно был раздражен неуклюжей попыткой Геральда превратить серьезный разговор в ничего не значащую светскую беседу. – Иначе бы он не восхвалял столько раз эту угнетающую взор землю, которую обещал и дал иудеям. – Фридрих обвел рукой горизонт, показывая патриарху на сереющую за стеной равнину, действительно не отличавшуюся особой живописностью.
Геральд возмущенно всплеснул руками, словно желая отгородиться от слов, которые счел самым настоящим богохульством, и было открыл рот, чтобы сказать что-то в ответ, но, к счастью, не успел этого сделать, так как на балконе, как всегда вовремя, объявился третий собеседник – архидьякон Дагоберт.
– Вы позволите, Ваше Величество? – осторожно поинтересовался глава каноников церкви Святого Гроба.
– Отчего же нет, ваше преподобие, – ответил тот, – может, хоть вы объясните своему патриарху, что эта безумная идея Иннокентия и Григория о том, чтобы призвать монголов под знамя Христа, не только глупа и неосуществима, но и по-настоящему опасна!
– Я сам не очень верю в то, что монголы окажутся лучшими христианами, чем болгары и их союзники-половцы, которые делают кубки из черепов плененных латинских королей, – осторожно ответил Дагоберт. – Однако, вслед за святыми отцами, не вижу иного способа уничтожить сарацинскую ересь и навеки вернуть главный феод христианства в руки крещеного мира.
– Боже, какое невежество! – чуть не застонал император. – Вы все еще считаете арабов, которые почитают Христа великим пророком и отдают дань уважения его матери, Деве Марии, идолопоклонниками? Почитайте их хроники времен взятия Иерусалима. До нашествия франков на этой земле все религиозные общины жили пусть не безмятежно, но мирно. Мусульманские и христианские паломники безо всяких помех посещали святые места. Потом Иерусалим ненадолго захватили тюрки, которых и арабы считают варварами, и стали напропалую грабить паломников, не понимая, что миренное собирание дани принесет неизмеримо большие барыши. Именно тогда сюда прибыла армия крестоносцев, воодушевленная речами папы Урбана. Пока они год стояли под Антиохией, фатимиды отбили Иерусалим, открыли доступ к святыням и предложили латинянам дружбу и союз. Но Годфруа де Булон, то ли из полного невежества, считая, что все сарацины на одно лицо, то ли из алчности, не представляя себе последствий войны с Каирским султанатом, отказался заключать предложенный мир. Он пошел на Иерусалим и взял город, уничтожив в бесцельном штурме половину своих солдат и залив святые места целыми реками крови мирных жителей. С тех пор и идет, не прекращаясь, эта злая и бессмысленная война. А ведь мир ислама может обогатить христианский мир многими достижениями, как, впрочем, и христианству есть чему научить мусульман. Посмотрите на мою Сицилию, где с давних времен мирно уживаются и те и другие. Я, по традиции моих предков, норманнских королей, не позволил разрушать мечети и сохранил по всему острову арабскую систему управления. Теперь мои сицилийские сарацины готовы за меня идти в огонь и в воду и, не задумываясь, убивают моих врагов, невзирая на то, что они могут оказаться их единоверцами.
– Все, что вы говорите, полностью противоречит Писанию и воззрениям святейшей апостолической Римской церкви! – не боясь, что его могут услышать, воскликнул патриарх. – Сарацины есть злейшие враги христианства, и святая богоугодная цель крестоносного войска – изничтожить под корень сию заразу. Его Святейшество, как известно, непогрешим. И если он подтвердит снятие интердикта, то я буду проповедовать крест, собирая солдат под ваши знамена, так, как этого не делал и Петр Отшельник, приведший в Сирию сто тысяч христиан. Но я не допущу, чтобы Святой град был возвращен христианам руками отлученного от церкви еретика, который, как мы могли только что наглядно убедиться, подвергает сомнению устои нашей святой веры!
– Не надрывайтесь, патриарх, – жестко усмехнувшись, произнес Фридрих, – вашему хозяину и без того непременно донесут, какую вы в разговоре со мной проявили непреклонность. Что ж, простите, но я должен идти. У меня есть дела поважнее, чем пытаться убедить в очевидных вещах властолюбца, рядящегося вместе со своим сюзереном в тогу фанатичного поборника истинной веры. Первый правитель Иерусалима, Годфруа, был герцогом Священной Римской империи. С моим сыном Конрадом корона Святой Земли вновь возвращается к германской нации. Что ж, христианский мир хочет, чтобы император Священной Римской империи освободил Иерусалим, и он это сделает! – с этими словами Фридрих покинул балкон.
Жак стоял под деревом ни жив ни мертв. Несмотря на слова императора, который с детства привык не считать челядь и охрану за людей, было ясно, что если его сейчас вдруг обнаружат, то от неминуемой смерти незадачливого конного сержанта не спасет даже всемогущий приор ордена Святого Гроба. Оставшись вдвоем, прелаты, не подозревая о присутствии постороннего, продолжали разговор.
– Император напоминает мне охотника, которого травят гончие, – после долгой паузы произнес Дагоберт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
– Я готов к любому разговору, Ваше Величество, – раздался хрипловатый, немного каркающий голос патриарха, – если, конечно, речь пойдет о богоугодных делах, одобренных Его Святейшеством папой.
– Я думал, что этот мой поход будет похож на завоевание Германии, – задумчиво произнес Фридрих. – Тогда я вошел в страну едва с шестьюдесятью рыцарями, а через пару лет короновался в Аахене, располагая многотысячной армией. Это был подлинный триумфальный марш. Сокрушив лжеимператора Оттона, где – силой оружия, а где – искусством дипломатии, мы прекратили раздоры и разорения и добились долгого мира и процветания. На этот раз все наоборот. Я собрал большое войско, построил флот, заготовил припасы, изыскал немалые средства и отправился в путь. Но с каждым шагом, приближающим нас к Иерусалиму, мои силы тают, словно весенний снег. И это происходит не в сражениях с врагами христианской церкви, а потому, что уже полтора года, с самого дня инаугурации, надо мной и над этим походом нависает тень папы Григория. Ведь если бы не это нелепое и бессмысленное отлучение, то сейчас бы в Акре и Яффе собралось впятеро больше войск, и я был бы в состоянии не только освободить Иерусалим, но и предпринять успешный поход на Дамаск!
– Вы впервые на Востоке, сир, – словно не слыша слов императора, обратился к нему патриарх, – и как вам нравится Святая Земля, Земля обетованная?
– Иудейский бог не видел моих земель, – с досадой ответил Фридрих, – Терро ди Лаворо, Калабрию, Сицилию и Апулию… – Император явно был раздражен неуклюжей попыткой Геральда превратить серьезный разговор в ничего не значащую светскую беседу. – Иначе бы он не восхвалял столько раз эту угнетающую взор землю, которую обещал и дал иудеям. – Фридрих обвел рукой горизонт, показывая патриарху на сереющую за стеной равнину, действительно не отличавшуюся особой живописностью.
Геральд возмущенно всплеснул руками, словно желая отгородиться от слов, которые счел самым настоящим богохульством, и было открыл рот, чтобы сказать что-то в ответ, но, к счастью, не успел этого сделать, так как на балконе, как всегда вовремя, объявился третий собеседник – архидьякон Дагоберт.
– Вы позволите, Ваше Величество? – осторожно поинтересовался глава каноников церкви Святого Гроба.
– Отчего же нет, ваше преподобие, – ответил тот, – может, хоть вы объясните своему патриарху, что эта безумная идея Иннокентия и Григория о том, чтобы призвать монголов под знамя Христа, не только глупа и неосуществима, но и по-настоящему опасна!
– Я сам не очень верю в то, что монголы окажутся лучшими христианами, чем болгары и их союзники-половцы, которые делают кубки из черепов плененных латинских королей, – осторожно ответил Дагоберт. – Однако, вслед за святыми отцами, не вижу иного способа уничтожить сарацинскую ересь и навеки вернуть главный феод христианства в руки крещеного мира.
– Боже, какое невежество! – чуть не застонал император. – Вы все еще считаете арабов, которые почитают Христа великим пророком и отдают дань уважения его матери, Деве Марии, идолопоклонниками? Почитайте их хроники времен взятия Иерусалима. До нашествия франков на этой земле все религиозные общины жили пусть не безмятежно, но мирно. Мусульманские и христианские паломники безо всяких помех посещали святые места. Потом Иерусалим ненадолго захватили тюрки, которых и арабы считают варварами, и стали напропалую грабить паломников, не понимая, что миренное собирание дани принесет неизмеримо большие барыши. Именно тогда сюда прибыла армия крестоносцев, воодушевленная речами папы Урбана. Пока они год стояли под Антиохией, фатимиды отбили Иерусалим, открыли доступ к святыням и предложили латинянам дружбу и союз. Но Годфруа де Булон, то ли из полного невежества, считая, что все сарацины на одно лицо, то ли из алчности, не представляя себе последствий войны с Каирским султанатом, отказался заключать предложенный мир. Он пошел на Иерусалим и взял город, уничтожив в бесцельном штурме половину своих солдат и залив святые места целыми реками крови мирных жителей. С тех пор и идет, не прекращаясь, эта злая и бессмысленная война. А ведь мир ислама может обогатить христианский мир многими достижениями, как, впрочем, и христианству есть чему научить мусульман. Посмотрите на мою Сицилию, где с давних времен мирно уживаются и те и другие. Я, по традиции моих предков, норманнских королей, не позволил разрушать мечети и сохранил по всему острову арабскую систему управления. Теперь мои сицилийские сарацины готовы за меня идти в огонь и в воду и, не задумываясь, убивают моих врагов, невзирая на то, что они могут оказаться их единоверцами.
– Все, что вы говорите, полностью противоречит Писанию и воззрениям святейшей апостолической Римской церкви! – не боясь, что его могут услышать, воскликнул патриарх. – Сарацины есть злейшие враги христианства, и святая богоугодная цель крестоносного войска – изничтожить под корень сию заразу. Его Святейшество, как известно, непогрешим. И если он подтвердит снятие интердикта, то я буду проповедовать крест, собирая солдат под ваши знамена, так, как этого не делал и Петр Отшельник, приведший в Сирию сто тысяч христиан. Но я не допущу, чтобы Святой град был возвращен христианам руками отлученного от церкви еретика, который, как мы могли только что наглядно убедиться, подвергает сомнению устои нашей святой веры!
– Не надрывайтесь, патриарх, – жестко усмехнувшись, произнес Фридрих, – вашему хозяину и без того непременно донесут, какую вы в разговоре со мной проявили непреклонность. Что ж, простите, но я должен идти. У меня есть дела поважнее, чем пытаться убедить в очевидных вещах властолюбца, рядящегося вместе со своим сюзереном в тогу фанатичного поборника истинной веры. Первый правитель Иерусалима, Годфруа, был герцогом Священной Римской империи. С моим сыном Конрадом корона Святой Земли вновь возвращается к германской нации. Что ж, христианский мир хочет, чтобы император Священной Римской империи освободил Иерусалим, и он это сделает! – с этими словами Фридрих покинул балкон.
Жак стоял под деревом ни жив ни мертв. Несмотря на слова императора, который с детства привык не считать челядь и охрану за людей, было ясно, что если его сейчас вдруг обнаружат, то от неминуемой смерти незадачливого конного сержанта не спасет даже всемогущий приор ордена Святого Гроба. Оставшись вдвоем, прелаты, не подозревая о присутствии постороннего, продолжали разговор.
– Император напоминает мне охотника, которого травят гончие, – после долгой паузы произнес Дагоберт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96