Да, он упрекал себя нещадно, он отдавал себе отчет в том, что причина той неудачи, которую он потерпел, была настолько же по-человечески простой и ничтожной, насколько и непростительной: на улице было слишком шумно, и из-за языческого, непристойного гвалта фиесты, женского визга и пронзительного смеха, раздражавших и приводивших в гнев, он был не слишком расположен к терпимости и не очень склонен к пониманию.
Нет, больше он никогда не встречался с Альмайо, сказал он, поднимаясь из-за стола в знак того, что сказал уже достаточно и беседа закончена; затем, опустив глаза, молча замер на мгновение, сложив восковые руки на своей монашеской рясе, – высокая хрупкая фигура, с лицом, на которое вечность уже наложила свой отпечаток, не имевшим уже ничего общего с жизнью, как те мумии из монастырского склепа, что можно лицезреть за тридцать центаво.
Нет, он ни разу больше не видел Хосе. Но конечно, как и все, много слышал о своем бывшем воспитаннике.
Ухватив обезьяну за лапы, Радецки надежно зажал их, дабы предотвратить какое-нибудь новое злодеяние с ее стороны, и животное горестно пищало, сморщив от гнева черное личико и пытаясь укусить его или зубами вырвать ему волосы.
– Поверьте, еще есть время. Вы еще можете отменить приказ. Послушайтесь на этот раз моего совета. Черт подери, Хосе, беритесь за телефон и спасайте свою шкуру.
– Не волнуйтесь, amigo. He знаю, что на вас нашло нынче утром. Говорю я вам: все будет прекрасно. Позвольте папочке заняться этим.
– Выслушайте меня, Хосе. Такого рода сделку еще никому не удавалось заключить. С тех пор как земля вертится, ни одному человеку еще не удавалось живьем вылезти из своей шкуры, дабы обменять ее на нечто лучшее. На то, что вы намерены продать, покупателя не найдется…
– Не понимаю, amigo. He могу уразуметь, что вы пытаетесь мне растолковать. Я всего лишь кужон. Мы люди простые, не забывайте об этом. Добрые крестьяне. Я вам говорю, что все пройдет прекрасно. Все будет о’кей, о’кей. Кончайте портить себе кровь и выпейте еще стаканчик. Это придаст вам смелости. О’кей?
Обезьяна по-прежнему кривлялась, и Радецки охватило внезапное желание схватить ее и свернуть ей шею: в этой стране определенно становишься суеверным – эта черная морда своими абсурдными гримасами и в самом деле уже казалась ему напоминанием о зверской могучей силе, игравшей судьбами людей и теперь, должно быть, с удовлетворением склонившейся над семью трупами, поверженными во имя обеспечения Альмайо его protecciґon.
Глава VIII
Миссионер наконец осознал тот факт, что все еще жив. И хотя, открыв глаза, он опять увидел направленные в его грудь ружейные дула, что-то, похоже, задержало казнь: солдаты, прижав к щеке приклады, тщетно ждали приказа. Он взглянул в сторону Гарсиа, этого кошмарного животного, и увидел, что тот оживленно разговаривает с солдатом, только что прибежавшим со стороны шоссе. Должно быть, эта дискуссия длилась уже несколько секунд, но д-р Хорват мысленно успел оторваться от этой земли настолько, что нельзя было требовать от него внимания к тем, кого она все еще носила. Капитан Гарсиа прокричал приказ, и солдаты опустили оружие; потом офицер – если только можно таким словом назвать обыкновенного бандита – сделал извиняющийся жест в сторону пленников.
«Один momentico», – произнес он вежливо, словно желая подбодрить их и заверить в том, что речь идет лишь о небольшой задержке и что через пару минут можно будет наконец приступить к казни, если они проявят любезность и чуть-чуть потерпят. После этого он, на ходу засовывая в кобуру пистолет, стремительно удалился и исчез за зданием кафе, оживленно что-то обсуждая с прибежавшим солдатом.
Проповедник достал носовой платок, вытер лоб и огляделся, причем взгляд его, должно быть, не слишком отличался от взгляда полузадушенного цыпленка.
Первым, что попало в поле его зрения, оказался его ближайший сосед, месье Антуан, продолжавший жонглировать. Он настолько был поглощен своим номером, так опьянен патриотическим порывом и процессом демонстрации своего артистического мастерства, что, казалось, победно вознесся над смертью, как это удалось сделать великому множеству его знаменитых и прославленных, вошедших в Историю предшественников, героизм и подвиги которых описаны в школьных учебниках. Триумф искусства над тленностью человеческой жизни – выражаясь словами одного великого французского писателя – он, казалось, изображал всем телом. Лицо оцепеневшей марионетки, которую Агге Ольсен по-прежнему прижимал к себе, было повернуто в сторону взвода карателей, сигара нацелена на врага. Теперь она повернулась к чревовещателю.
– Что ж, здесь, пожалуй, не соскучишься, – молвила кукла.
Господин Манулеско продолжал увлеченно играть на скрипке. Из-под толстого слоя белил на его лице прорывалась торжествующая улыбка: он был абсолютно уверен в том, что приказ приостановить казнь – а может быть, даже вообще пощадить всех – был отдан под влиянием его артистического дарования, очарования, восхищения и восторга, вызванных его игрой.
Великих музыкантов не убивают, каков бы ни был политический строй. Перед ними склоняются в уважении; большому искусству свойственно таинственным, но бесспорным образом пробуждать инстинктивное уважение даже в самых примитивных натурах. Он был уверен в том, что нашел в сердцах этих зверей в военной форме человеческую струнку и коснулся ее.
Отправься в свое время величайшие виртуозы-евреи в Берлин играть перед Гитлером, так, может быть, судьба их народа сложилась бы совсем иначе.
Кубинское чудовище, несмотря на то что д-р Хорват старательно избегал встречаться с ним глазами, радостно улыбалось ему, но миссионер с суровым видом отвернулся: он все-таки не докатился еще до того, чтобы брататься с этим дегенератом.
Первым, что пришло на ум мистеру Шелдону, адвокату, пребывавшему в состоянии почти полного отупения, была мысль о том, что если чуть-чуть повезет, то теперь хватит времени на то, чтобы подействовало успокоительное. Затем он увидел нечто вроде сна наяву: вспышка, длившаяся не более секунды, но в результате нее столица этой проклятой страны превращается в руины и в облаках черного дыма разорвавшихся американских снарядов не остается ни единого живого существа. Когда думаешь о том, что в этот самый момент десятки тысяч студентов требуют заключения мира с вьетконговцами, то отдаешь себе отчет в том, до какой степени так называемые интеллектуалы невежественны относительно положения дел в третьем мире. Все это с несвойственной ему разговорчивостью он и изложил д-ру Хорвату, одновременно борясь с непреодолимым желанием помочиться, которое ему приходилось сдерживать из опасения, что в противном случае это будет истолковано как признак расстройства организма, вызванного страхом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Нет, больше он никогда не встречался с Альмайо, сказал он, поднимаясь из-за стола в знак того, что сказал уже достаточно и беседа закончена; затем, опустив глаза, молча замер на мгновение, сложив восковые руки на своей монашеской рясе, – высокая хрупкая фигура, с лицом, на которое вечность уже наложила свой отпечаток, не имевшим уже ничего общего с жизнью, как те мумии из монастырского склепа, что можно лицезреть за тридцать центаво.
Нет, он ни разу больше не видел Хосе. Но конечно, как и все, много слышал о своем бывшем воспитаннике.
Ухватив обезьяну за лапы, Радецки надежно зажал их, дабы предотвратить какое-нибудь новое злодеяние с ее стороны, и животное горестно пищало, сморщив от гнева черное личико и пытаясь укусить его или зубами вырвать ему волосы.
– Поверьте, еще есть время. Вы еще можете отменить приказ. Послушайтесь на этот раз моего совета. Черт подери, Хосе, беритесь за телефон и спасайте свою шкуру.
– Не волнуйтесь, amigo. He знаю, что на вас нашло нынче утром. Говорю я вам: все будет прекрасно. Позвольте папочке заняться этим.
– Выслушайте меня, Хосе. Такого рода сделку еще никому не удавалось заключить. С тех пор как земля вертится, ни одному человеку еще не удавалось живьем вылезти из своей шкуры, дабы обменять ее на нечто лучшее. На то, что вы намерены продать, покупателя не найдется…
– Не понимаю, amigo. He могу уразуметь, что вы пытаетесь мне растолковать. Я всего лишь кужон. Мы люди простые, не забывайте об этом. Добрые крестьяне. Я вам говорю, что все пройдет прекрасно. Все будет о’кей, о’кей. Кончайте портить себе кровь и выпейте еще стаканчик. Это придаст вам смелости. О’кей?
Обезьяна по-прежнему кривлялась, и Радецки охватило внезапное желание схватить ее и свернуть ей шею: в этой стране определенно становишься суеверным – эта черная морда своими абсурдными гримасами и в самом деле уже казалась ему напоминанием о зверской могучей силе, игравшей судьбами людей и теперь, должно быть, с удовлетворением склонившейся над семью трупами, поверженными во имя обеспечения Альмайо его protecciґon.
Глава VIII
Миссионер наконец осознал тот факт, что все еще жив. И хотя, открыв глаза, он опять увидел направленные в его грудь ружейные дула, что-то, похоже, задержало казнь: солдаты, прижав к щеке приклады, тщетно ждали приказа. Он взглянул в сторону Гарсиа, этого кошмарного животного, и увидел, что тот оживленно разговаривает с солдатом, только что прибежавшим со стороны шоссе. Должно быть, эта дискуссия длилась уже несколько секунд, но д-р Хорват мысленно успел оторваться от этой земли настолько, что нельзя было требовать от него внимания к тем, кого она все еще носила. Капитан Гарсиа прокричал приказ, и солдаты опустили оружие; потом офицер – если только можно таким словом назвать обыкновенного бандита – сделал извиняющийся жест в сторону пленников.
«Один momentico», – произнес он вежливо, словно желая подбодрить их и заверить в том, что речь идет лишь о небольшой задержке и что через пару минут можно будет наконец приступить к казни, если они проявят любезность и чуть-чуть потерпят. После этого он, на ходу засовывая в кобуру пистолет, стремительно удалился и исчез за зданием кафе, оживленно что-то обсуждая с прибежавшим солдатом.
Проповедник достал носовой платок, вытер лоб и огляделся, причем взгляд его, должно быть, не слишком отличался от взгляда полузадушенного цыпленка.
Первым, что попало в поле его зрения, оказался его ближайший сосед, месье Антуан, продолжавший жонглировать. Он настолько был поглощен своим номером, так опьянен патриотическим порывом и процессом демонстрации своего артистического мастерства, что, казалось, победно вознесся над смертью, как это удалось сделать великому множеству его знаменитых и прославленных, вошедших в Историю предшественников, героизм и подвиги которых описаны в школьных учебниках. Триумф искусства над тленностью человеческой жизни – выражаясь словами одного великого французского писателя – он, казалось, изображал всем телом. Лицо оцепеневшей марионетки, которую Агге Ольсен по-прежнему прижимал к себе, было повернуто в сторону взвода карателей, сигара нацелена на врага. Теперь она повернулась к чревовещателю.
– Что ж, здесь, пожалуй, не соскучишься, – молвила кукла.
Господин Манулеско продолжал увлеченно играть на скрипке. Из-под толстого слоя белил на его лице прорывалась торжествующая улыбка: он был абсолютно уверен в том, что приказ приостановить казнь – а может быть, даже вообще пощадить всех – был отдан под влиянием его артистического дарования, очарования, восхищения и восторга, вызванных его игрой.
Великих музыкантов не убивают, каков бы ни был политический строй. Перед ними склоняются в уважении; большому искусству свойственно таинственным, но бесспорным образом пробуждать инстинктивное уважение даже в самых примитивных натурах. Он был уверен в том, что нашел в сердцах этих зверей в военной форме человеческую струнку и коснулся ее.
Отправься в свое время величайшие виртуозы-евреи в Берлин играть перед Гитлером, так, может быть, судьба их народа сложилась бы совсем иначе.
Кубинское чудовище, несмотря на то что д-р Хорват старательно избегал встречаться с ним глазами, радостно улыбалось ему, но миссионер с суровым видом отвернулся: он все-таки не докатился еще до того, чтобы брататься с этим дегенератом.
Первым, что пришло на ум мистеру Шелдону, адвокату, пребывавшему в состоянии почти полного отупения, была мысль о том, что если чуть-чуть повезет, то теперь хватит времени на то, чтобы подействовало успокоительное. Затем он увидел нечто вроде сна наяву: вспышка, длившаяся не более секунды, но в результате нее столица этой проклятой страны превращается в руины и в облаках черного дыма разорвавшихся американских снарядов не остается ни единого живого существа. Когда думаешь о том, что в этот самый момент десятки тысяч студентов требуют заключения мира с вьетконговцами, то отдаешь себе отчет в том, до какой степени так называемые интеллектуалы невежественны относительно положения дел в третьем мире. Все это с несвойственной ему разговорчивостью он и изложил д-ру Хорвату, одновременно борясь с непреодолимым желанием помочиться, которое ему приходилось сдерживать из опасения, что в противном случае это будет истолковано как признак расстройства организма, вызванного страхом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95