Он часто приносил мне рыбу.
Юноша встал:
– Что это за слово вы тогда сказали?
– Какое слово? Я не говорил никакого слова. Не надо быть суеверным, как эти деревенские люди, которые носят дары своим прежним идолам. Думают, что я не знаю об этом. Слово есть только одно: Господь.
– Нет, другое. Которое означает самый страшный грех. Который так радует Дьявола.
– Ты не должен так много думать о Дьяволе. Оставь Дьявола тем, кто правит нами. Думай о Господе.
– До свиданья, старик. Умри с миром.
– До свиданья, Педро. Я рад, что ты пришел. Рад, что не забыл меня. Может быть, сам того не ведая, я все-таки сотворил какое-нибудь добро.
Хосе вытащил из кармана пистолет. В лампе оставалось уже совсем мало масла, и Хосе знал, что старый священник, будучи почти слепым, ничего не увидит. Так лучше.
Но, может быть, в этом и заключалась ошибка, – думал он теперь, столько лет спустя, – и снова повернулся к окну, высматривая в небе самолеты. Может быть, именно из-за этого теперь все, того и гляди, рухнет – из-за тогдашней слабости и жалости: ведь он не захотел, чтобы старик узнал, что он собирается убить его.
Держа пистолет в руке, он выждал пару секунд, затем тщательно прицелился и нажал на спуск. Старик так и остался сидеть – по-прежнему неподвижно и прямо – руки его покоились на коленях, словно ничего не произошло; а может быть, действительно ничего не произошло, и вообще ничего никогда не происходит, ничто не идет в счет, никого нет, ни грех, ни преступление, ни Добро, ни Зло не существуют – все только пустые слова.
Он почувствовал, как на висках холодными каплями выступил пот: ведь если и существовала на свете единственная вещь, всегда страшившая того, кого вся страна считала выше всякой слабости и тревоги, так это была мысль о том, что земля принадлежит людям, что они – ее единственные хозяева, что нет помощи извне, нет тайного источника власти и таланта, а есть лишь акробаты да иллюзионисты и плуты вроде тех, кому в «Эль Сеньоре» удавалось подчас на какой-то миг его заморочить.
Альмайо нередко вспоминал о том, как замер тогда, глядя, как спокойно сидит старик, в которого он всадил пулю; он не падал. Может быть, от него уже почти не осталось ничего, что могло бы упасть, – конечно, он был слишком легок. Лишь голова чуть склонилась набок – и все.
Юноша долго стоял в темноте, прислушиваясь, но слышен был лишь шорох ночных птиц, треск насекомых в пламени да звон лодочных колокольчиков на озере, когда дул ветер. Он ждал. Обязательно должно быть какое-то знамение, какой-нибудь знак благосклонности и расположения. Он чувствовал, что лучше и придумать было невозможно. Он убил служителя Господа, человеческое существо, которое всегда любил и чтил, которого слушал, которому верил, и если то, что священник всегда говорил ему, – правда, если добрые наследуют небо, а злые – землю, то выбор обязательно должен пасть на него.
Он огляделся и увидел, что в углу что-то тихонько шевелится: два неподвижных фосфоресцирующих огонька. Он расплылся было в улыбке, но кот с мяуканьем сиганул к дверям и исчез, а Хосе остался один подле трупа, один во вселенной, внезапно показавшейся лишенной всякого смысла – не было в ней ни таланта, ни магии, ни тайной власти.
Опять закричала какая-то ночная птица, колокольчики все позванивали, скрипели дверные петли, ветер пробежал по розовым кустам – мирные, знакомые звуки; знамения не было.
Похоже, никто его не заметил, не раздался некий благосклонный голос, говоривший ему;
"Очень хорошо, мальчик мой. Теперь ты действительно сделал самое худшее из возможного.
Ты подаешь надежды. Мне нужны такие парни, как ты. Я покупаю то, что ты предлагаешь, а взамен ты получишь талант, могущество и славу, станешь великим человеком, которого все уважают и боятся. У тебя будут все самые лучшие на земле вещи. Ты умен: понял, что земля принадлежит мне, как небо – Богу. Здесь только я могу что-то дать".
На мгновение ему почудился звук шагов, он быстро повернулся к двери, хотя знал, что Дьяволу для того, чтобы войти, дверь не нужна. Его надежда и глубокая вера еще не истощились. Не может такого быть – это без конца твердили и учителя в Сан-Мигеле – не может такого быть, чтобы люди были одиноки и свободны, чтобы у них не было хозяев. Такие мысли в стране распространяли только коммунисты.
Может быть, все сгубила именно та мгновенная слабость, тот стыд, из-за которого он не посмел заявить старику, что намерен убить его. Может быть, именно эта щепетильность была истолкована как знак того, что в нем оставалась какая-то доля доброты, что он еще не совсем плох, а стало быть, недостоин быть допущенным на почетное место. Но он был еще молод, ему было всего семнадцать. Было еще достаточно времени на то, чтобы ожесточиться, и когда-нибудь он станет гордостью своей деревни, своей страны. Его портреты будут висеть повсюду. Но он нуждается в том, чтобы ему немножко помогли.
Хосе вышел и увидел озеро, увидел луну – она плыла к лодкам, словно собираясь забраться в одну из них; увидел статую Освободителя, сжигавшего в свое время церкви и монастыри.
Когда-нибудь он увидит памятник и себе он прикажет поставить его здесь же, в том месте, где святой человек впервые открыл ему глаза. В зарослях розовых кустов было безлюдно, небо было усеяно звездами и выглядело так безмятежно, что он почувствовал себя оскорбленным и стиснул кулаки. Мгновение он размышлял о том, не следует ли помолиться Господу для того, чтобы встретить Дьявола. Затем воздел кулаки к небу и стал выкрикивать непристойности звездам, высившимся за озером вулканам с их лежащими в руинах храмами и мертвыми ликами бессильных идолов, от которых этот мир был укрыт лепестками цветов, покрывавшими их глаза.
Когда в нем иссякло все, кроме усталости и жажды, а голова понемногу стала делаться пустой, он пошел к деревне.
Там не было ни полиции, ни телефона, ни электричества. Тело обнаружат быстро – будут похороны, но никто не станет выяснять, кто и почему совершил преступление. Все знают, что он был любимым учеником старого священника и относился к нему всегда с почтением, – никому и в голову не может прийти, что он оказался способен убить его. Он спокойно шел к деревне. Улыбнулся, вспомнив о том, как старик забыл имя своей собаки, а он смог напомнить ему его. Он был доволен тем, что ему удалось сделать для старика хотя бы это.
Глава X
Входя в дом, ему пришлось пригнуть голову – он был выше других кужонов. Замер на пороге, обводя взглядом знакомые лица вокруг стола – они все были темнее, чем его собственное, – будто вылеплены из той же грязи, что и их дом.
Все они были здесь и почти не изменились. Мать склонилась над очагом; когда он вошел, она обернулась, перестала на мгновение жевать масталу, затем отвела глаза, как если бы он оказался чужим, и вновь зажевала;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Юноша встал:
– Что это за слово вы тогда сказали?
– Какое слово? Я не говорил никакого слова. Не надо быть суеверным, как эти деревенские люди, которые носят дары своим прежним идолам. Думают, что я не знаю об этом. Слово есть только одно: Господь.
– Нет, другое. Которое означает самый страшный грех. Который так радует Дьявола.
– Ты не должен так много думать о Дьяволе. Оставь Дьявола тем, кто правит нами. Думай о Господе.
– До свиданья, старик. Умри с миром.
– До свиданья, Педро. Я рад, что ты пришел. Рад, что не забыл меня. Может быть, сам того не ведая, я все-таки сотворил какое-нибудь добро.
Хосе вытащил из кармана пистолет. В лампе оставалось уже совсем мало масла, и Хосе знал, что старый священник, будучи почти слепым, ничего не увидит. Так лучше.
Но, может быть, в этом и заключалась ошибка, – думал он теперь, столько лет спустя, – и снова повернулся к окну, высматривая в небе самолеты. Может быть, именно из-за этого теперь все, того и гляди, рухнет – из-за тогдашней слабости и жалости: ведь он не захотел, чтобы старик узнал, что он собирается убить его.
Держа пистолет в руке, он выждал пару секунд, затем тщательно прицелился и нажал на спуск. Старик так и остался сидеть – по-прежнему неподвижно и прямо – руки его покоились на коленях, словно ничего не произошло; а может быть, действительно ничего не произошло, и вообще ничего никогда не происходит, ничто не идет в счет, никого нет, ни грех, ни преступление, ни Добро, ни Зло не существуют – все только пустые слова.
Он почувствовал, как на висках холодными каплями выступил пот: ведь если и существовала на свете единственная вещь, всегда страшившая того, кого вся страна считала выше всякой слабости и тревоги, так это была мысль о том, что земля принадлежит людям, что они – ее единственные хозяева, что нет помощи извне, нет тайного источника власти и таланта, а есть лишь акробаты да иллюзионисты и плуты вроде тех, кому в «Эль Сеньоре» удавалось подчас на какой-то миг его заморочить.
Альмайо нередко вспоминал о том, как замер тогда, глядя, как спокойно сидит старик, в которого он всадил пулю; он не падал. Может быть, от него уже почти не осталось ничего, что могло бы упасть, – конечно, он был слишком легок. Лишь голова чуть склонилась набок – и все.
Юноша долго стоял в темноте, прислушиваясь, но слышен был лишь шорох ночных птиц, треск насекомых в пламени да звон лодочных колокольчиков на озере, когда дул ветер. Он ждал. Обязательно должно быть какое-то знамение, какой-нибудь знак благосклонности и расположения. Он чувствовал, что лучше и придумать было невозможно. Он убил служителя Господа, человеческое существо, которое всегда любил и чтил, которого слушал, которому верил, и если то, что священник всегда говорил ему, – правда, если добрые наследуют небо, а злые – землю, то выбор обязательно должен пасть на него.
Он огляделся и увидел, что в углу что-то тихонько шевелится: два неподвижных фосфоресцирующих огонька. Он расплылся было в улыбке, но кот с мяуканьем сиганул к дверям и исчез, а Хосе остался один подле трупа, один во вселенной, внезапно показавшейся лишенной всякого смысла – не было в ней ни таланта, ни магии, ни тайной власти.
Опять закричала какая-то ночная птица, колокольчики все позванивали, скрипели дверные петли, ветер пробежал по розовым кустам – мирные, знакомые звуки; знамения не было.
Похоже, никто его не заметил, не раздался некий благосклонный голос, говоривший ему;
"Очень хорошо, мальчик мой. Теперь ты действительно сделал самое худшее из возможного.
Ты подаешь надежды. Мне нужны такие парни, как ты. Я покупаю то, что ты предлагаешь, а взамен ты получишь талант, могущество и славу, станешь великим человеком, которого все уважают и боятся. У тебя будут все самые лучшие на земле вещи. Ты умен: понял, что земля принадлежит мне, как небо – Богу. Здесь только я могу что-то дать".
На мгновение ему почудился звук шагов, он быстро повернулся к двери, хотя знал, что Дьяволу для того, чтобы войти, дверь не нужна. Его надежда и глубокая вера еще не истощились. Не может такого быть – это без конца твердили и учителя в Сан-Мигеле – не может такого быть, чтобы люди были одиноки и свободны, чтобы у них не было хозяев. Такие мысли в стране распространяли только коммунисты.
Может быть, все сгубила именно та мгновенная слабость, тот стыд, из-за которого он не посмел заявить старику, что намерен убить его. Может быть, именно эта щепетильность была истолкована как знак того, что в нем оставалась какая-то доля доброты, что он еще не совсем плох, а стало быть, недостоин быть допущенным на почетное место. Но он был еще молод, ему было всего семнадцать. Было еще достаточно времени на то, чтобы ожесточиться, и когда-нибудь он станет гордостью своей деревни, своей страны. Его портреты будут висеть повсюду. Но он нуждается в том, чтобы ему немножко помогли.
Хосе вышел и увидел озеро, увидел луну – она плыла к лодкам, словно собираясь забраться в одну из них; увидел статую Освободителя, сжигавшего в свое время церкви и монастыри.
Когда-нибудь он увидит памятник и себе он прикажет поставить его здесь же, в том месте, где святой человек впервые открыл ему глаза. В зарослях розовых кустов было безлюдно, небо было усеяно звездами и выглядело так безмятежно, что он почувствовал себя оскорбленным и стиснул кулаки. Мгновение он размышлял о том, не следует ли помолиться Господу для того, чтобы встретить Дьявола. Затем воздел кулаки к небу и стал выкрикивать непристойности звездам, высившимся за озером вулканам с их лежащими в руинах храмами и мертвыми ликами бессильных идолов, от которых этот мир был укрыт лепестками цветов, покрывавшими их глаза.
Когда в нем иссякло все, кроме усталости и жажды, а голова понемногу стала делаться пустой, он пошел к деревне.
Там не было ни полиции, ни телефона, ни электричества. Тело обнаружат быстро – будут похороны, но никто не станет выяснять, кто и почему совершил преступление. Все знают, что он был любимым учеником старого священника и относился к нему всегда с почтением, – никому и в голову не может прийти, что он оказался способен убить его. Он спокойно шел к деревне. Улыбнулся, вспомнив о том, как старик забыл имя своей собаки, а он смог напомнить ему его. Он был доволен тем, что ему удалось сделать для старика хотя бы это.
Глава X
Входя в дом, ему пришлось пригнуть голову – он был выше других кужонов. Замер на пороге, обводя взглядом знакомые лица вокруг стола – они все были темнее, чем его собственное, – будто вылеплены из той же грязи, что и их дом.
Все они были здесь и почти не изменились. Мать склонилась над очагом; когда он вошел, она обернулась, перестала на мгновение жевать масталу, затем отвела глаза, как если бы он оказался чужим, и вновь зажевала;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95