Цинизм этих людей, их стремление саботировать все, что предстояло сделать Хосе, объясняли – и в определенной мере оправдывали – не то чтобы репрессии – их как таковых не было, это не правда, – но ту жесткость, с которой он старался устранить всех, кто предпринимал попытки строить препятствия на пути к прогрессу. А она уже подумывала о более грандиозных предприятиях. Собиралась позаботиться о том, чтобы в столице появились библиотека и музей современного искусства. Последнее она считала крайне важным, особенно с точки зрения психологической, – как доказательство того, что новая власть намерена порвать с прошлым. Думая о том, что население страны даже не слышало о Браке, Пикассо или хотя бы импрессионистах, она прекрасно отдавала себе отчет в том, до какой степени здесь было принято игнорировать духовные потребности народа. Музей современного искусства был просто необходим. Посещение его можно было бы сделать обязательным для школьников и рабочих. А крестьян из отдаленных районов придется привозить на военных грузовиках. И в их сердцах вспыхнет некая искорка, которая, может быть, вызовет впоследствии настоящее культурное возрождение, восстановит оборванную связь с творческими традициями искусства доколумбовой эпохи. Нужно было найти оригинальное архитектурное решение: здание в современном стиле, но в то же время напоминающее об археологическом прошлом страны. Она сама нарисовала проект и послала его в Институт Форда. Ответ оттуда пришел обнадеживающий. Она, между прочим, была удивлена, когда обнаружила, до какой степени ею теперь интересуются в Соединенных Штатах – губернатор Рокфеллер даже прислал ей фотографию с автографом.
Часами напролет, улыбаясь от счастья, она мечтала. В то, что искусство, архитектура и еще – классическая музыка способны коренным образом изменить условия жизни народа, она верила всегда. Как только вся страна будет застроена архитектурными ансамблями, созданными такими людьми, как Нимейер, сразу же, как некий побочный продукт прекрасного, последует решение социальных и экономических проблем. Нельзя рассуждать о «прожиточном минимуме», полностью отмахиваясь от основной потребности человеческой души. Сама она лучше, чем кто-либо другой, знала это всепожирающее божественное стремление. Но поскольку во всей стране не было ни одной картинной галереи, она довольствовалась тем, что ежедневно ходила в церковь и, обливаясь слезами, отдавалась там пожиравшему ее эстетическому чувству. В Нью-Йорке есть музей Метрополитен, Музей современного искусства, музей Гугенхейма – там-то нетрудно утолить духовную жажду. Но здесь единственным прибежищем были церкви – хоть какой-то суррогат культуры.
Самая крупная ежедневная газета в разделе светской хроники опубликовала ее фотографию. Она уже сама начала воспринимать себя этакой Эвитой Перон, но, конечно, совсем в другом роде – ведь она считает, что во всем нужно неотступно следовать по демократическому пути воспитания и убеждения.
Новое правительство – Хосе в его состав не входил, ибо предпочел оставить ответственность за первые шаги новой власти за генералом Карриедо, – приказало послу Соединенных Штатов в сорок восемь часов покинуть страну, но Вашингтон живо отреагировал на это, увеличив размер американской помощи, и вскоре в столице появился новый посол, который повел себя по отношению к ней очень заискивающе: конечно, стало известно, что с ней следует считаться. Однако она понимала, что первой дамой государства ей не бывать: в такое теперь способны были верить лишь ее горничные да повар. Вполне естественно, если принять во внимание политическую ситуацию. Хосе не мог жениться на американке: в момент, когда повсюду свирепствовали антиамериканские настроения, это было бы настоящим политическим самоубийством. Но относился он к ней по-прежнему с уважением, с какой-то даже застенчивостью, и вел себя так, словно был в церкви; а иногда она ловила на себе его встревоженный взгляд. Однажды даже случайно увидела, как он трижды сплюнул – еще одно проявление индейских суеверий: это якобы отводит беду. Она ничего больше не понимала. Его друзья, между прочим, говорили, что она – святая, а Хосе знал все, о чем говорили люди. Его полиция была вездесуща, особенно с тех пор, как генерал Карриедо был вынужден подать в отставку и в интересах своего здоровья уехал в Швейцарию, а Хосе возглавил военную хунту. Почему он выглядел так, словно боялся ее, тогда как она его обожала, беспрестанно за него молилась и ее единственной в жизни целью было помочь ему вести страну по пути в светлое будущее?
Она уже начала предпринимать попытки убедить его в том, что в столице следует построить публичную библиотеку – большое семиэтажное здание на площади Освободителя, словно возносящийся ввысь символ прогресса и революции. Он и слышать ничего не хотел. Считал, что это – выброшенные на ветер деньги, ведь девяносто пять процентов населения страны не умеют читать. Он не понимал, что речь тут идет о том, чтобы дать народу залог лучшего будущего, дать надежду, и тем самым занять определенную идейно-политическую позицию.
Способ убедить его она нашла совершенно случайно.
Велела шоферу отвезти ее к Хосе, чтобы в очередной раз попытаться переубедить его.
Хосе сказал, что голова у него занята другими вещами: в армии не хватает современного вооружения, младшие офицеры ведут себя неспокойно. В конце концов она расплакалась. Не столько из-за его отказа, сколько из-за того, что опять ее охватило ощущение, будто между ними стоит какая-то стена непонимания.
– Я, наверное, умру, если ты не построишь библиотеку, – в конце концов закричала она, рыдая. – Ты даже не представляешь, насколько это важно. За тобой с пристальным вниманием следит весь мир. Нужно доказать, что ты – совсем не то, что другие. Армия, армия, вечно только армия. А без поддержки масс, широких слоев населения, ничего великого и прочного у тебя не получится. Об этом вчера опять в «Нью-Йорк Тайме» писали. И знаешь, что я сделала утром? Пошла с горничной в церковь Святой Марии и помолилась за тебя Пресвятой Деве.
И вдруг Хосе как будто испугался. Даже сигара изо рта выдала. Внезапно он изо всех сил стукнул кулаком по столу.
– Оставь меня в покое, – зарычал он глухим, как всегда, голосом. – Оставь меня в покое, поняла? Ка-те-го-ри-чес-ки.
Она улыбнулась. Этому слову он научился у нее и употреблял его теперь к месту и не к месту. Так трогательно.
– Запрещаю тебе молиться за меня… Запрещаю ка-те-го-ри-чес-ки.
Но подписал приказ со следующего же дня начать строительство библиотеки, и – а это было для нее почти так же важно – она обнаружила, что действительно имеет над ним какую-то власть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95