она ощущала чуть ли не физический трепет: ее бедра, груди, плечи требовали его рук; это был новорожденный вождь; иногда, сидя вот так в зале и с нежностью разглядывая Хосе, она замечала вдруг поразительное сходство его лица с лицом Авраама Линкольна. Глаза, конечно, у них были разные, черты лица у Хосе – определенно испанские – индейцем был его дед, и как раз этим он очень гордился, – бороды у него тоже не было, но, бесспорно, было нечто – она сама толком не знала, что именно, – что наводило на мысль о молодом Линкольне; может быть, это было всего лишь предчувствие того, что ему предстояло сделать для родины.
Теперь правительство всеми способами пыталось дискредитировать Хосе. Пустили слух о том, будто «Эль Сеньор» – штаб-квартира всякого рода бандитов, вместилище пороков, что основной источник средств существования оппозиции – торговля наркотиками. Все это явно было абсолютной ложью, но ей уже случалось заметить, что бармен действительно снабжает девочками некоторых политических деятелей и офицеров, им же преспокойно продает и наркотики. Она попыталась обсудить это с Хосе – конечно, ни в чем его не обвиняя, не раздувая из мухи слона, но он лишь пожал плечами:
– Как там, в Америке, говорят? «Политика – штука грязная», да? Надо так надо.
Она, естественно, не могла с этим согласиться, но сама переживала тогда психологически и морально трудный период, потому что отдавала себе отчет в том, что слишком много пьет и никак не может остановиться. Не то чтобы ей силы воли не хватало – просто она тратила слишком много энергии, чтобы помочь Хосе в этот решающий момент, к тому же была так разочарована многими вещами – хотя и не знала толком, какими именно, – что просто необходимо было иногда расслабиться: сражаться на нескольких фронтах сразу она не могла; все чаще случалось так, что день ее начинался с бокала мартини. И опять же, не следует забывать о том, какие драматические это были времена для них обоих; ясно, что все это не могло не сказаться на нервах. Впрочем, и нельзя было расценивать все это с позиции гражданки США: торговля наркотиками процветала в этой стране издревле, была одной из главных статей местной экономики. Все это объяснил ей друг Хосе, один из высших полицейских чинов, изо всех сил старавшийся доказать свою преданность оппозиции; он еще добавил, что очередное падение уровня жизни и экономический застой сыграют на руку лишь коммунистам, а коммунизм – наркотик похуже героина. Потом он сказал:
– Наш народ очень беден. Великие державы никогда не помогали нам, мы всегда подвергались жестокой эксплуатации. Нельзя в ожидании социального обновления лишать население страны того, что дает ему силы и способность работать. Крестьяне в долинах веками жуют листья масталы – на местном диалекте их называют «пожирателями звезд». Это позволяет им чувствовать себя очень счастливыми и всем довольными, компенсирует недостаточное питание; нельзя отнимать у них это, ничего не давая взамен.
Она вынуждена была признать, что в подобных рассуждениях есть определенная доля истины, хотя с точки зрения морали вопрос остается весьма спорным. Но пришла к выводу о том, что следует допустить возможность существования здесь некоей совершенно иной – весьма, пожалуй, специфической – морали и что отнюдь не всегда и не все можно четко разделить на Добро и Зло. Тем не менее адаптироваться здесь, отказаться от моральных предрассудков оказалось крайне трудно – в результате чувство вины, преследовавшее ее, несомненно, с детских лет, становилось все острее, вынуждая пить все больше и больше. И по-прежнему не было никого, кому она могла бы довериться. Консул Соединенных Штатов был заинтересован лишь в получении от нее информации о том, что происходит в стране, а большая часть подруг не способна была ее понять. Их интересовали лишь платья, которые она заказывала в Париже, да парикмахер – больше с ними и разговаривать было не о чем. Она очень страдала от некоторой жесткости, вдруг обнаружившейся в Хосе, от той презрительности, с которой он подчас относился к своему народу – словно сердился на него за его нищету, а еще больше – за то, что сам из него вышел. Он был очень закомплексован. Нужно было набраться терпения. Она знала, что, как только Хосе займет достойное положение, она сможет оказывать на него благотворное воздействие. Они вместе очистят страну от зла, направят ее на путь строительства демократии и прогресса. Как бы там ни было, но ведь он обожал ее. По-прежнему буквально осыпал роскошными вещами – дарил драгоценности, машины, туалеты. Живи они в Америке, она никогда не допустила бы этого, но следует еще раз подчеркнуть: здесь принято жить совершенно иначе; кроме того, она была не столько его любовницей, сколько товарищем по политической борьбе – как Эвита Перон или миссис Рузвельт. Ее, между прочим, всюду охотно принимали, все относились к ней с подчеркнутым уважением; глупо было с ее стороны постоянно чувствовать себя виноватой, да еще и пить от этого. Надежды в один прекрасный день стать первой дамой государства она не теряла, хотя он ни разу и не заводил речи о женитьбе; но когда он пристально, с каким-то невысказанным вопросом в глазах, смотрел на нее, она прекрасно понимала, что его мучают эти глупые расовые предрассудки вперемешку с комплексом неполноценности, привитые испанцами его несчастному народу. Ведь она знала, что его родители – индейцы, и, между прочим, очень этим гордилась.
Враги у Хосе были очень страшные; его заведение много раз обстреливали, и его жизнь постоянно была в опасности. Она умоляла его быть поосторожнее, а он лишь с презрением пожимал плечами.
– Они могут стрелять в меня сколько угодно, – спокойно говорил он. – Ну пошумят немного – подумаешь. Со мной ничего не случится. У меня лучшая из всех возможных protecciґon – самая лучшая!
Он подмигивал ей, пожевывая сигару, и она смеялась.
Он верил в свою счастливую звезду.
Своей любви и нежности он никогда не проявлял открыто. В этом отношении он был страшно стыдлив, поэтому чувств своих никогда не выражал явно. Умел сдерживать все свои порывы, что очень характерно для здешних мужчин с твердым характером и сугубо испанскими понятиями о мужественности. Эта его манера прятать все в себе, по-своему целомудренная замкнутость были даже как-то трогательны. Ей очень хотелось помочь ему как-то открыться, немножко забыться, расслабиться. Ведь этот постоянный контроль над эмоциями – настоящее подавление своего "я"; такая замкнутость в себе характерна для людей, которых жизнь частенько ранила. Было очевидно, что немного психотерапии совсем не повредило бы ему – как раз наоборот; но здесь об этом и речи быть не могло. Она знала, что он счастлив с ней, привязан к ней интеллектуально и особенно духовно куда больше, чем физически;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Теперь правительство всеми способами пыталось дискредитировать Хосе. Пустили слух о том, будто «Эль Сеньор» – штаб-квартира всякого рода бандитов, вместилище пороков, что основной источник средств существования оппозиции – торговля наркотиками. Все это явно было абсолютной ложью, но ей уже случалось заметить, что бармен действительно снабжает девочками некоторых политических деятелей и офицеров, им же преспокойно продает и наркотики. Она попыталась обсудить это с Хосе – конечно, ни в чем его не обвиняя, не раздувая из мухи слона, но он лишь пожал плечами:
– Как там, в Америке, говорят? «Политика – штука грязная», да? Надо так надо.
Она, естественно, не могла с этим согласиться, но сама переживала тогда психологически и морально трудный период, потому что отдавала себе отчет в том, что слишком много пьет и никак не может остановиться. Не то чтобы ей силы воли не хватало – просто она тратила слишком много энергии, чтобы помочь Хосе в этот решающий момент, к тому же была так разочарована многими вещами – хотя и не знала толком, какими именно, – что просто необходимо было иногда расслабиться: сражаться на нескольких фронтах сразу она не могла; все чаще случалось так, что день ее начинался с бокала мартини. И опять же, не следует забывать о том, какие драматические это были времена для них обоих; ясно, что все это не могло не сказаться на нервах. Впрочем, и нельзя было расценивать все это с позиции гражданки США: торговля наркотиками процветала в этой стране издревле, была одной из главных статей местной экономики. Все это объяснил ей друг Хосе, один из высших полицейских чинов, изо всех сил старавшийся доказать свою преданность оппозиции; он еще добавил, что очередное падение уровня жизни и экономический застой сыграют на руку лишь коммунистам, а коммунизм – наркотик похуже героина. Потом он сказал:
– Наш народ очень беден. Великие державы никогда не помогали нам, мы всегда подвергались жестокой эксплуатации. Нельзя в ожидании социального обновления лишать население страны того, что дает ему силы и способность работать. Крестьяне в долинах веками жуют листья масталы – на местном диалекте их называют «пожирателями звезд». Это позволяет им чувствовать себя очень счастливыми и всем довольными, компенсирует недостаточное питание; нельзя отнимать у них это, ничего не давая взамен.
Она вынуждена была признать, что в подобных рассуждениях есть определенная доля истины, хотя с точки зрения морали вопрос остается весьма спорным. Но пришла к выводу о том, что следует допустить возможность существования здесь некоей совершенно иной – весьма, пожалуй, специфической – морали и что отнюдь не всегда и не все можно четко разделить на Добро и Зло. Тем не менее адаптироваться здесь, отказаться от моральных предрассудков оказалось крайне трудно – в результате чувство вины, преследовавшее ее, несомненно, с детских лет, становилось все острее, вынуждая пить все больше и больше. И по-прежнему не было никого, кому она могла бы довериться. Консул Соединенных Штатов был заинтересован лишь в получении от нее информации о том, что происходит в стране, а большая часть подруг не способна была ее понять. Их интересовали лишь платья, которые она заказывала в Париже, да парикмахер – больше с ними и разговаривать было не о чем. Она очень страдала от некоторой жесткости, вдруг обнаружившейся в Хосе, от той презрительности, с которой он подчас относился к своему народу – словно сердился на него за его нищету, а еще больше – за то, что сам из него вышел. Он был очень закомплексован. Нужно было набраться терпения. Она знала, что, как только Хосе займет достойное положение, она сможет оказывать на него благотворное воздействие. Они вместе очистят страну от зла, направят ее на путь строительства демократии и прогресса. Как бы там ни было, но ведь он обожал ее. По-прежнему буквально осыпал роскошными вещами – дарил драгоценности, машины, туалеты. Живи они в Америке, она никогда не допустила бы этого, но следует еще раз подчеркнуть: здесь принято жить совершенно иначе; кроме того, она была не столько его любовницей, сколько товарищем по политической борьбе – как Эвита Перон или миссис Рузвельт. Ее, между прочим, всюду охотно принимали, все относились к ней с подчеркнутым уважением; глупо было с ее стороны постоянно чувствовать себя виноватой, да еще и пить от этого. Надежды в один прекрасный день стать первой дамой государства она не теряла, хотя он ни разу и не заводил речи о женитьбе; но когда он пристально, с каким-то невысказанным вопросом в глазах, смотрел на нее, она прекрасно понимала, что его мучают эти глупые расовые предрассудки вперемешку с комплексом неполноценности, привитые испанцами его несчастному народу. Ведь она знала, что его родители – индейцы, и, между прочим, очень этим гордилась.
Враги у Хосе были очень страшные; его заведение много раз обстреливали, и его жизнь постоянно была в опасности. Она умоляла его быть поосторожнее, а он лишь с презрением пожимал плечами.
– Они могут стрелять в меня сколько угодно, – спокойно говорил он. – Ну пошумят немного – подумаешь. Со мной ничего не случится. У меня лучшая из всех возможных protecciґon – самая лучшая!
Он подмигивал ей, пожевывая сигару, и она смеялась.
Он верил в свою счастливую звезду.
Своей любви и нежности он никогда не проявлял открыто. В этом отношении он был страшно стыдлив, поэтому чувств своих никогда не выражал явно. Умел сдерживать все свои порывы, что очень характерно для здешних мужчин с твердым характером и сугубо испанскими понятиями о мужественности. Эта его манера прятать все в себе, по-своему целомудренная замкнутость были даже как-то трогательны. Ей очень хотелось помочь ему как-то открыться, немножко забыться, расслабиться. Ведь этот постоянный контроль над эмоциями – настоящее подавление своего "я"; такая замкнутость в себе характерна для людей, которых жизнь частенько ранила. Было очевидно, что немного психотерапии совсем не повредило бы ему – как раз наоборот; но здесь об этом и речи быть не могло. Она знала, что он счастлив с ней, привязан к ней интеллектуально и особенно духовно куда больше, чем физически;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95