— Это возможно, но зато он задачи выполняет.
— Смотря как выполняет. Я считаю, что правильный принцип распределения пополнения уравнительный. Задачи надо выполнять теми силами и средствами, которые тебе даны. Тому кто гробит людей без толку надо даже меньше давать. Пусть учится беречь людей.
— Ну хорошо. Мы над этим подумаем с вами вместе. А сейчас я прошу оставить так. Я уже сказал командирам полков — кто сколько получит. Леусенко недоволен — высказал то же, что и ты говоришь.
— Что ж, Леусенко умный командир полка.
— Да действительно. Если бы все были такие.
Я проникался все большим уважением к этому ком. полка. Любил бывать у него и у Веры не только потому, что тянулась старая дружба, но и была необходимость посоветоваться по практическим вопросам. Одним из этих вопросов был вопрос о касках.
К каскам во всей Советской Армии отношение было пренебрежительное. И восьмая наша дивизия не составляла исключения. Объезжая и обходя части, в том числе на переднем крае, я не встречал ни одного человека, кто носил бы каску. А я помнил разговор с киевским хирургом — профессором Костенко. Обрабатывая мою кость, он бил молотком по зубилу, как в свое время делал и я сам, снимая заусеницы с шейки паровозного ската. При этом он все время говорил, как будто я здесь присутствовал лишь в качестве его собеседника. И особенно его волновала каска. «Почти 80 процентов — говорил он — убитых и умерших от ран имеют поражения в голову. И все это люди не имевшие каски. Те, кто поражался в голову через каску, отделывались царапинами и контузиями, иногда тяжелыми. Но смерть при поражении головы через каску, исключение. Очень, очень редкое исключение. Выходит мы гибнем из-за отсутствия дисциплины. По сути мы самоубийцы, самоубийцы по расхлябанности».
И я решил тогда еще, как только попаду на фронт, в подчиненных мне войсках наведу порядок в отношении касок. Вот об этом я и заговорил с Леусенко. Рассказал все, что узнал от Костенко и добавил: «Да и на немцев посмотри. Ты видел, на передовой хоть одну немецкую голову без каски. Я обползал весь передний край — не видел ни одной».
— Ну, у немцев дисциплина. А у нас даже бравируют открытой головой. Вот я с вами говорю и поддерживаю идею, но по своей инициативе в полку каски не введу. Сразу же на всю армию прославлюсь как трус. А будет приказ, сумею заставить носить.
— А каски есть?
— Да, безусловно. Хозяйственники, что из брошенного собрали, а, что получили на пополнение утрат, и теперь берегут. Для них же это имущество.
— А нам надо, чтобы это не было имущество, а стало боевым обеспечивающим жизнь солдата средством.
— Эта теория, а я буду спрашивать как за имущество, боевое имущество, ибо иначе каски снова побросают.
Мы тогда оба не знали, что у немцев спрос за каски был более строгий. Там, за появление на передовой без каски на голове, судили как за членовредительство. Если б я знал это, то действовал бы более уверенно. Но узнал я сие только после войны. Тогда же, после разговора с Леусенко, я подготовил приказ, по которому весь рядовой состав и офицеры дивизии кроме штаба и тыла обязаны постоянно носить каски и положенное оружие. Офицеры кроме личного оружия должны иметь автоматы. Личный состав штаба и тыла дивизии при выезде в части и по тревоге одевают каски; офицеры, кроме личного оружия, берут автомат. Но легко было отдать приказ. Смирнов не спорил и сразу подписал. Но насколько же тяжелее было внедрить все это. Я ежедневно по нескольку часов проводил на передовой в каске и с автоматом на груди. Беседовал с солдатами и офицерами о значении касок. Приводил известные мне примеры. Строго взыскивал за нарушения. И Леусенко оказался прав. В тылах заговорили о начальнике штаба 3-й дивизии, как о человеке необстрелянном, трусоватом, как о чудаке, который, натягивая каску и навешивая на себя автомат хочет выглядеть старым закаленным воякой. Вскоре я узнал откуда и ветер этот дует.
Зам. по политической части командира дивизии был полковник Паршин. Есть такие люди — надменные по природе. Таким и был Паршин. Он и «носил» себя, как нечто высоко ценное. Но кроме этих природных качеств были и благоприобретенные. Он старый политработник, а эта порода в массе считает, что они самый важный элемент армии. Так нас и учили всех. «Политсостав скрепляет, цементирует ряды армии». Старые политработники верили в это, требовали повиновения от всех, подчинения — не по существу, т.к. по делу они ничего не могли приказать умного. Все организовывалось вокруг решения командира. Но им сущность и не важна была. Они добивались, чтоб внешне по форме им подчинялись и выказывали почет.
Когда я прибыл в дивизию, то на правах вновь прибывшего обходил всех. Зашел и к Паршину. Он, не зная, что я совершаю общий обход, был очень доволен моим появлением и «в поощрение» даже «ознакомил» меня с «Морально-политическим состоянием дивизии». Но после этого началась обычная работа. Двумя-тремя днями позже я позвонил ему: «Ты не хочешь ознакомиться с общей оперативной обстановкой? Я как раз разобрался со всеми сводками».
— Да, конечно, с удовольствием послушаю.
— Ну так заходи!
— Я думаю, что к начальнику политотдела ты и сам мог бы зайти.
— Обязательно зайду, когда у меня будут дела к политотделу. А сейчас политотделу нужно получить информацию. И я собираюсь дать ее тебе, из уважения лично, хотя, по закону, такую информацию все получают в оперативном отделении штаба.
— Такого порядка у нас не было. Все, что положено докладывать командиру, докладывалось и мне.
— Если так было, то больше не будет. Я намерен строго придерживаться положений штабной службы. Не доволен, обращайся к командиру.
В общем за информацией ему пришлось ходить, но по «совместительству» начал распространять всяческие сплетни обо мне. Между тем продолжали все ухудшаться отношения Смирнова с Гастиловичем, что создавало в дивизии обстановку нервоза. Гастилович придирался ко всему, везде где возможно. Вмешивался в дела, в которые командиру корпуса вмешиваться не следовало. Так, вскоре после того, как я достаточно ознакомился с делами в дивизии, мы со Смирновым подготовили указание подчиненным войскам. Там в основном говорилось об общеизвестном. Их смысл был не в том, чтобы указать, что-то до этого неизвестное, а чтобы подхлестнуть длительно обороняющиеся части, — мобилизовывать их бдительность и боеготовность. Таких указаний можно дать больше или меньше — это совершенно не существенно. И критиковать такие указания корпусу просто не к лицу. Корпус может дать свои аналогичные указания и дивизия должна будет их принять. А доказывать, что одно указание глупо, а другое важное пропущено — это значит придираться, создавать конфликтную ситуацию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297