Своеобразие дальневосточной природы я описывать не буду. Специфика моей работы приучила меня смотреть на природу с особой, непривычной для подавляющего большинства людей, точки зрения. Природу эту я весьма подробно описал с помощью трех офицеров, работавших под моим руководством, в фундаментальном труде «Маньчжурский театр военных действий», который издан (закрытым изданием) в 1942 году.
Описывать красоты природы и трудности передвижения с общечеловеческой точки зрения мне трудно, как в силу вышесказанного, так и потому, что я был на Дальнем Востоке после того еще дважды, каждый раз с большим перерывом во времени. За время перерыва все сильно изменялось. Поэтому в моем воображении все перемешалось и мне часто бывает трудно сказать от которого времени то или иное впечатление. Твердо от первой поездки по Дальнему Востоку запомнились пустые станицы амурских и уссурийских казаков и обилие овощей во Владивостоке. Опустелые станицы нагоняли тоску и вызывали недоумение. Везде следы поспешного ухода. Болтающиеся двери, бездомные коровы, лошади, овцы. На улицах станиц одичавшие собаки, разбросанные во дворах и на улицах различные домашние вещи и утварь, брошенный как попало, сельскохозяйственный инвентарь. Почему ушли эти люди с родной земли, от родных очагов, из страны — родины трудящихся всего мира, в какую-то Маньчжурию, которая в моем представлении была страной отсталой, полудикой. Я все время думал об этом и осаждал вопросами сопровождающего нас штабного командира из 3-го колхозного корпуса, в который мы и были командированы.
— Ну как же они ушли? — допытывался я.
— Очень просто, — отвечал он. — Как только «стали» Амур и Уссури, так они по льду и пошли. Со всем скарбом, со скотом. Я сам всего этого не видел, конечно. Наш корпус сформирован на Западе и переброшен сюда уже после ухода казаков, для их замены. Это пограничники рассказали нам об их уходе.
— А что ж пограничники смотрели? Почему не остановили?
— Попробуй, останови. Это же казаки. Обученные воевать и вооруженные. А пограничников — сколько их тут. Застава от заставы на сотню километров. Казаки прекрасно знают их расположение. Блокировали заставы. Пограничники думали больше о том, как бы самим не попасть в руки казакам. Тем более, что у казаков было все сговорено. Их с той стороны встречали свои.
— Так может те, с другой стороны, запугали этих, принудили уходить, — хватаюсь я за первую возможность оправдать уход чьей-то злой волей, а не личным желанием. Но собеседник мой отбивает эту попытку.
— Кто их там запугивал? Они сами туда посылали своих гонцов, просили помочь им.
— Да как же так? Что им здесь не понравилось? Как же так, бросить все завоевания революции и идти на чужбину.
— Какие там у них завоевания?! Начали чуть не сплошное раскулачивание и высылку на север. Разве вольный казак это потерпит? Убегали, прятались, а потом уходили в Маньчжурию. Появилась статья Сталина «Головокружение от успехов». Немного изменилось. Потом потихоньку стали снова зажимать. И снова побеги в Маньчжурию. Оттуда и стали приходить вести, что ранее ушедшие туда «кулаки» получили землю и живут как в старину. А тут хлебозаготовки страшные. Забрали весь хлеб. Нависла угроза голода. И вот, сговорившись с земляками в Маньчжурии, чтоб те встречали на том берегу и, в случае чего, помогли, в одну ночь все казачество перемахнуло по льду Амура и Уссури, бросив все, что взять не смогли или забыли.
Меня эти объяснения не удовлетворяли. Получалось, что виновата Советская власть, а я этого воспринять не мог. Поэтому дальше расспрашивать не стал.
Сразу с Дальнего Востока направился в Москву для подыскания квартиры. Потом поехал за семьей в Ленинград. Затем началась учеба. Совесть моя ничем не была потревожена. Ленинград и Москва жили относительно благополучной жизнью, хотя и при карточной системе. Об остальной стране я знал только по газетам. А там всегда все было «о'кэй».
Лицо академии резко изменилось. Вместо спокойных, тихих, малолюдных помещений, строгой тишины библиотек, читален, лабораторий, подтянутых, строгих и в большинстве уже пожилых военных, — переполненные студенческой молодежью коридоры и классы. Военная форма сидит на них кое-как, шумят и галдят они как и все студенты мира. Их в 5-6, а может и в 7 раз больше, чем было у нас на факультете в Ленинграде и мы, «кадровики», потонули среди них. Но учеба шла, юноши мужали, новые наборы наполняли академию иным — военным контингентом и все приходило «на круги своя» — академия становилась военной во всех отношениях.
Два оставшихся года учебы пролетели незаметно. Было много всего, но это будни учебы, все не перескажешь. Я остановлюсь лишь на эпизоде, связанном с моей производственной практикой 1933 года. В этом году, видимо, ЦК поставил задачу привести УР'ы в боеготовное состояние. Технических руководителей в самих УР'ах для этого не хватало, да и квалификация их, как увидел я впоследствии, была явно не на высоте. Эти кадры удовлетворительно справлялись со своей задачей пока шли земляные работы, опалубка, армирование, бетон. Справились они и с маскировочными работами. А вот внутреннее оборудование застопорилось, и весьма существенно. Многие прорабы — люди гражданские: не знакомые ни с баллистикой, ни с техническими данными оружия, ни с противохимической защитой — избегая незнакомого дела, увольнялись, а те, кого не увольняли, опускали руки. Люди предпочитали получить любое административное взыскание за невыполнение плана, т. е. за ничегонеделание, чем сесть в тюрьму за вредительство, т. е. за неправильную установку оружия и других технических средств.
Поэтому уже ранней весной академия получила указание на высылку в УР'ы всего состава моего (фортификационного) факультета. Меня, во главе группы из шести человек, направили в Минский Укрепленный Район. Сюда же были направлены еще 3 или 4 группы слушателей. Все прибывшие погруппно были направлены на участки. Моя группа поехала в Плещеницы. Начальник участка Целуйко, сугубо гражданский человек, к тому же без высшего образования (я даже сомневаюсь, имел ли он среднее) направил меня на подучасток Саладзиневичи заместителем начальника подучастка, остальных 5 моих товарищей он оставил в своем распоряжении. Саладзиневичи — наиболее удаленный от Плещениц пункт. К тому же большую часть года отрезан от управления участка полным бездорожьем.
По объему работы подучасток Саладзиневичи охватывал большую половину всего участка. Руководил подучастком гражданский строительный техник Васильев. Он был абсолютно самостоятелен. Целуйко никогда к нему не приезжал. И даже телефонная (совсем никудышная) связь была надежнее с Минском, с управлением УР'а, чем с участком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297