Они, узнав об аресте священника, догнали карателей в тот момент, когда о. Владимира привязывали к дереву. Угрожая оружием, освободили его и доставили домой. Второй раз о. Владимира арестовала Ч. К. как заложника. О чудесном спасении от расстрела и в этот раз, я расскажу ниже. Всякие унижения пережил о. Владимир, в том числе изъятие церковных ценностей, во время которого подвергались святотатственным действиям также и святыни, сделанные не из благородных металлов.
Настало время, когда и я нанес святотатственный удар по религиозным чувствам верующих. Шел двадцать второй год. Я был одним из организаторов комсомола в селе, и мы решили добиться закрытия нашей церкви, чтобы переоборудовать ее в клуб. Но то было время, когда власть еще не решалась действовать против воли верующих. Чтобы закрыть церковь, требовалось собрать подписи от 90 процентов прихожан. И вот мы начали ходить по хатам — агитировать. А верующие, боясь бандитского захвата церкви, толпами собирались в ограде, и охраняли ее. У меня было пакостно на душе. Я любил о. Владимира, да и глубокая моя религиозность не могла так сразу пройти. Но чем больше протестовал мой внутренний голос, тем похабнее вел я себя внешне.
Однажды мы, группа комсомольцев, подошли к церкви и, остановившись невдалеке от толпы верующих за оградой, начали отпускать «шуточки», задевавшие религиозные чувства. Мне показалось этого мало и, заявив: «если Бог есть, пусть расшибет меня громом на месте», и я грязно выругался. Наказание пришло, но совсем с другой стороны. Когда я вернулся домой, отец уже знал о происшествии у церкви. Избил он меня так, как никогда не избивал. Но еще большее наказание ждало меня. Иду однажды, задумавшись, мимо дома священника. Вдруг: «Петя!». — Голос о. Владимира. Останавливаюсь. Поворачиваю голову: мой бывший законоучитель совсем высох. Только глаза горят
— Однажды, Петя, я тебе сказал, что Бог тебе не нянька. Теперь добавлю, он и не мальчишка, что откликнется на глупые обиды. Я тебе говорил, что Бог дал человеку разум, чтобы оградить его от бед. Так пользуйся разумом. Думай, думай, куда тебя ведут твои новые водители. — Глаза его смотрели на меня сочувственно и проникновенно. Зла в них не было нисколько. Я бросился от него. Больше никуда уже идти я не мог. Вернулся домой, залез среди овец и долго беззвучно плакал. Потом долго молился. Так и уснул в слезах. И всю ночь видел глаза о. Владимира.
Я много еще зла наделал своему народу, думая, что творю добро, но я уже никогда больше не допускал святотатства.
Больше о. Владимира я не видел. Он умер в 1923 году, когда меня в селе уже не было. Приехав на короткое время в село, я неожиданно встретил Симу. Он печально говорил об отце, о его смерти. Рассказал, что похоронить себя тот завещал на кладбище, хотя священников принято хоронить в ограде церкви. Но о. Владимир сказал, что церковь и площадь вокруг нее подвергнутся еще многим издевательствам. «Вместе с ними будет потоптан и мой прах. Поэтому похороните на кладбище в таком месте, чтобы могила затерялась побыстрее». Мы с Симой сходили на кладбище, и я поклонился дорогому праху. Когда в следующий раз, через несколько лет, я приехал в село, то не смог уже найти дорогую могилку. Она, действительно, затерялась, как того хотел сам о. Владимир.
Я спросил Симу, что он собирается делать. В свое время мы с ним мечтали получить образование и мосты строить. Почему именно мосты я и сейчас не понимаю. Но и до сих пор жалею, что не стал мостостроителем и на каждый мост гляжу, как на чудо. Он ответил, что будет продолжать дело отца. Я спросил: «а как же мосты?» Он сказал: «Души людей важнее мостов. Папа сказал, что на веру будет великое гонение, но сильные духом должны выстоять». Рассказал мне Сима и о семье. Аня едет с ним. Будет работать где-нибудь рядом, пока он будет учиться в духовной семинарии. Валя ушел «в приймы» (в усыновление) к одному зажиточному крестьянину и «ехать с нами не хочет». Володя воевал до конца. Эвакуировался одним из последних пароходов. Живет в Болгарии. Об Александре ничего не слышно, он где-то во Франции.
Это была моя последняя встреча с моим самым близким другом детства Симой (Симеоном) Донским. Одно время я, возможно, был очень близко от него. Летом 1929-го или 1930-го года я ехал в Борисовку из Донецка в разболтанном дребезжащем поезде местного сообщения. Поезд был переполнен оборванными, грязными людьми, нагруженными всевозможными мешками, свертками, чемоданами, баулами. Где-то между Волновахой и Пологами я услышал рассказ пожилой женщины о том, что к ним в Ново-Алексеевку приехал молодой священник. Очень красивый и очень хороший. Матушка от него ушла, «не захотела терпеть нужду и насмешки». Оставила четырехлетнего мальчика. За домом смотрит и воспитывает ребенка сестра батюшки — очень строгая красивая женщина, похоже замужем еще не была.
Слушая рассказ, я вдруг подумал: «А не Сима ли с Аней там?» И я невольно спросил: «Тож про яку Ново-Алексеевку росказуете Вы, титко?» Выяснилось, что о ближайшей к Борисовке (25 километров). Решил — заеду. Но… тогда не заехал, а когда перед войной попал туда, то там уже не было не только священника, но и церкви. Никто не мог сказать, куда девался их последний священнослужитель. Но догадаться можно и самому. Времена, особенно для духовенства, были страшные. Надо было либо расстригаться и поносить то, во что верил, даже самого Бога, либо идти на мучения и смерть. Симу я знал. Отступить и предать Бога он не мог. Значит унавозил почву будущего религиозного возрождения. Я преклоняюсь перед его подвигом. Он знал на что шел. Он стал духовным лицом тогда, когда слабые духом уже покидали ряды священнослужителей.
Валю в последний раз видел тогда же, когда и Симу (в 1923 году). Видел накоротке, проезжая через село, где он теперь жил, по пути в Бердянск. В этом загорелом крестьянском пареньке, в латанной-прелатанной одежде и босиком, невозможно было узнать чистенького, аккуратненького Аниного питомца. Он сказал мне, что крестьянский труд ему нравится, и он доволен своей жизнью. Когда вырастет, женится на хозяйской дочери и получит в наследство все хозяйство. В 1940 году мне захотелось выяснить, как сложилась жизнь Вали. Пошел в Лозановку, нашел двор, где жил Валя. Но там теперь обитали совсем неизвестные мне люди. Оказывается, Валин хозяин был раскулачен в 1929 году. Валю признали за батрака, а не за члена семьи кулака. Поэтому он имел право оставаться в селе и поступать в колхоз. Но Валя ушел с приютившей его семьей. Ушел и где-то затерялся в необъятных просторах социалистического рая. А затем была еще и война.
Поэтому искать потомков о. Владимира в СССР бесполезно. Если они и остались где-то, то только за рубежом, по линии старших сыновей о.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297