По моим оценкам, поддержать премьера были готовы подавляющее большинство сенаторов, порядка 120-130 человек.
Голосование по импичменту, поддержка Совета Федерации… Да, такой расклад очень сильно укреплял позиции Евгения Максимовича.
Ну и наконец последнее: существование на политической сцене такой серьёзной фигуры, как Примаков, и психологически, и непосредственно через контакты, различные договорённости очень сильно влияло на настроение депутатов.
Как бы хорошо я ни относился к Евгению Максимовичу, рисковать будущим страны я просто не имел права.
Решение по его отставке было практически предрешено уже в середине апреля.
Первым шагом в этом направлении было назначение Сергея Степашина вице-премьером.
По Конституции исполняющим обязанности премьер-министра может быть назначен только человек, занимающий вице-премьерскую должность. Ни один из замов Примакова меня в этом качестве не устраивал.
К Сергею Степашину, министру внутренних дел, Евгений Максимович относился спокойно, ровно, он был единственным человеком в правительстве, который Примакова называл на ты. Евгений Максимович считал, что Степашин для него не опасен. И дал согласие.
С этого момента в прессе начали спорить о том, кого видит президент в качестве преемника Примакова — хозяйственника Аксененко или силовика Степашина.
Ожидание перемен просто висело в воздухе. Все чего-то ждали. И я на очередном заседании в Кремле (это было заседание Комитета по встрече третьего тысячелетия) решил подыграть, ещё больше разбередить ожидания. Я посреди речи вдруг сделал паузу и попросил Степашина пересесть от меня по правую руку, и перед зрачками телекамер состоялась непонятная для многих, но важная в тот момент процедура пересадки Сергея Вадимовича из одного кресла в другое, ближе ко мне.
Однако было тогда и раздражение от накопившегося чувства неопределённости. Это чувство возникало по одной простой причине: я все ещё не мог принять решение, кто будет следующим премьер-министром! Причём не мог принять до самого последнего дня…
Обсуждать этот вопрос я практически ни с кем не мог, это должно было быть и неожиданное, и, самое главное, максимально точное решение.
Главный парадокс заключался в том, что выбор-то я уже сделал.
Это Владимир Путин, директор ФСБ. Но поставить его на должность премьер-министра я не мог. Ещё рано, рано, рано…
12 мая, в хороший солнечный день, я уезжал на работу в Кремль. Завтракали вместе, как всегда. Я подумал: сегодня жена включит телевизор и узнает об отставке Примакова.
Глядя ей прямо в глаза, уже у самого выхода, я неожиданно для себя сказал: "Ты только не волнуйся, не переживай тут. Все будет хорошо… "
Расставание с Примаковым было чрезвычайно коротким Я сообщил ему об отставке, сказал, что благодарен за его работу.
Примаков помедлил. «Принимаю ваше решение, — сказал он, — по Конституции вы имеете на это право, но считаю его ошибкой».
Ещё раз посмотрел на Евгения Максимовича. Жаль. Ужасно жаль.
Это была самая достойная отставка из всех, которые я видел. Самая мужественная. Это был в политическом смысле очень сильный премьер Масштабная, крупная фигура.
Примаков вышел, тяжело ступая, глядя под ноги. И я пригласил в кабинет Степашина.
Прошло время. Но ничего не изменилось в той моей прежней оценке. Несмотря на различные трудные моменты, которые были в наших отношениях, я продолжаю относиться к Евгению Максимовичу с большим уважением.
Я очень рад, что теперь мы можем не обращать внимания на то, кто из нас по какую сторону политических баррикад. Теперь вместе радуемся за нового президента, переживаем за его первые шаги
… А при желании можем и рыбу поудить. Хотя тогда, 12 мая, это было трудно себе представить.
«ПРЕМЬЕРСКИЙ ПОКЕР»
Подсчёт голосов сопровождал всю мою политическую карьеру. Помню прекрасно, как считали «по головам» в немыслимо огромном зале Дворца съездов, как академик математики ходил по рядам с бумажкой и карандашом на горбачевском съезде народных депутатов СССР. Это когда меня выбирали членом Верховного Совета в 89-м году, а Политбюро этого очень не хотело.
Помню страсти уже в хасбулатовском российском Верховном Совете. Когда мне пытались объявить недоверие, отправить в отставку весной 93-го. Все эти крики из зала. Вытаращенные глаза депутатов, как всегда, с пафосом: «обнищание народа», «разворовали Россию». Сколько лет одно и то же.
Я всегда себя убеждал: и это тоже демократия.
И вот, в самом конце моей политической карьеры, — импичмент. Сколько лет шли к этому коммунисты? Почти восемь лет. Или шесть? Не знаю, с какого момента считать. Я эти бесконечные попытки меня устранить, вычеркнуть помню гораздо раньше 1991-го. Странно, что и они, и я прекрасно понимаем: это уже ничего не решает. Это спектакль. И тем не менее…
И тем не менее в России мышление символическое у всех. Импичмент — символ долгожданного для коммунистов конца ельцинской эпохи. Принудительного конца. Преждевременного. Хоть на месяц, но раньше положенного срока.
Ради этого символа, ради очередного политического шоу ведётся огромная, напряжённая работа.
Процедура импичмента — юридическая. В сущности, это суд. Меня судят люди, никогда не принимавшие крупных политических решений. Не знакомые с механизмом принятия этих решений. И тем не менее в их руках сегодня — судьба президента России. Несмотря на то что голосование поимённое, решение это будет безличным: сотни депутатов прячутся за спины друг друга, в мелькающих на синем экране цифрах нет живых лиц, глаз, голосов. Есть механика политической интриги, вечная, как сама жизнь, переманивание на свою сторону колеблющихся и неустойчивых.
Я столько лет тащу этот груз ответственности за все и за всех, что одно это голосование не может, не должно изменить и не изменит итог всей моей биографии.
Ну, так что там у нас на синем экране для цифр?
Противостояние с парламентом, с законодателями — моя боль. Нет, не моя. Боль всей страны. Поэтому итоги парламентских выборов важны сейчас, в 99-м, не менее, чем выборы президента. Парламент должен наконец представлять реальные общественные интересы.
Все понимают, что эти коммунисты — не хозяева страны, не имеют они ни поддержки в обществе, ни политической воли, ни интеллектуального ресурса. И все-таки им удаётся консолидировать ту часть народа, которая не смогла найти себя в новой жизни, находится в подавленном, неустроенном состоянии.
И благодаря этой «консолидации от противного», консолидации слабых, обездоленных, неуверенных в себе и своей жизни людей, коммунисты получали до 1999-го стабильное большинство в парламенте. Другая, здоровая, более или менее активная часть общества разобщена, разбита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Голосование по импичменту, поддержка Совета Федерации… Да, такой расклад очень сильно укреплял позиции Евгения Максимовича.
Ну и наконец последнее: существование на политической сцене такой серьёзной фигуры, как Примаков, и психологически, и непосредственно через контакты, различные договорённости очень сильно влияло на настроение депутатов.
Как бы хорошо я ни относился к Евгению Максимовичу, рисковать будущим страны я просто не имел права.
Решение по его отставке было практически предрешено уже в середине апреля.
Первым шагом в этом направлении было назначение Сергея Степашина вице-премьером.
По Конституции исполняющим обязанности премьер-министра может быть назначен только человек, занимающий вице-премьерскую должность. Ни один из замов Примакова меня в этом качестве не устраивал.
К Сергею Степашину, министру внутренних дел, Евгений Максимович относился спокойно, ровно, он был единственным человеком в правительстве, который Примакова называл на ты. Евгений Максимович считал, что Степашин для него не опасен. И дал согласие.
С этого момента в прессе начали спорить о том, кого видит президент в качестве преемника Примакова — хозяйственника Аксененко или силовика Степашина.
Ожидание перемен просто висело в воздухе. Все чего-то ждали. И я на очередном заседании в Кремле (это было заседание Комитета по встрече третьего тысячелетия) решил подыграть, ещё больше разбередить ожидания. Я посреди речи вдруг сделал паузу и попросил Степашина пересесть от меня по правую руку, и перед зрачками телекамер состоялась непонятная для многих, но важная в тот момент процедура пересадки Сергея Вадимовича из одного кресла в другое, ближе ко мне.
Однако было тогда и раздражение от накопившегося чувства неопределённости. Это чувство возникало по одной простой причине: я все ещё не мог принять решение, кто будет следующим премьер-министром! Причём не мог принять до самого последнего дня…
Обсуждать этот вопрос я практически ни с кем не мог, это должно было быть и неожиданное, и, самое главное, максимально точное решение.
Главный парадокс заключался в том, что выбор-то я уже сделал.
Это Владимир Путин, директор ФСБ. Но поставить его на должность премьер-министра я не мог. Ещё рано, рано, рано…
12 мая, в хороший солнечный день, я уезжал на работу в Кремль. Завтракали вместе, как всегда. Я подумал: сегодня жена включит телевизор и узнает об отставке Примакова.
Глядя ей прямо в глаза, уже у самого выхода, я неожиданно для себя сказал: "Ты только не волнуйся, не переживай тут. Все будет хорошо… "
Расставание с Примаковым было чрезвычайно коротким Я сообщил ему об отставке, сказал, что благодарен за его работу.
Примаков помедлил. «Принимаю ваше решение, — сказал он, — по Конституции вы имеете на это право, но считаю его ошибкой».
Ещё раз посмотрел на Евгения Максимовича. Жаль. Ужасно жаль.
Это была самая достойная отставка из всех, которые я видел. Самая мужественная. Это был в политическом смысле очень сильный премьер Масштабная, крупная фигура.
Примаков вышел, тяжело ступая, глядя под ноги. И я пригласил в кабинет Степашина.
Прошло время. Но ничего не изменилось в той моей прежней оценке. Несмотря на различные трудные моменты, которые были в наших отношениях, я продолжаю относиться к Евгению Максимовичу с большим уважением.
Я очень рад, что теперь мы можем не обращать внимания на то, кто из нас по какую сторону политических баррикад. Теперь вместе радуемся за нового президента, переживаем за его первые шаги
… А при желании можем и рыбу поудить. Хотя тогда, 12 мая, это было трудно себе представить.
«ПРЕМЬЕРСКИЙ ПОКЕР»
Подсчёт голосов сопровождал всю мою политическую карьеру. Помню прекрасно, как считали «по головам» в немыслимо огромном зале Дворца съездов, как академик математики ходил по рядам с бумажкой и карандашом на горбачевском съезде народных депутатов СССР. Это когда меня выбирали членом Верховного Совета в 89-м году, а Политбюро этого очень не хотело.
Помню страсти уже в хасбулатовском российском Верховном Совете. Когда мне пытались объявить недоверие, отправить в отставку весной 93-го. Все эти крики из зала. Вытаращенные глаза депутатов, как всегда, с пафосом: «обнищание народа», «разворовали Россию». Сколько лет одно и то же.
Я всегда себя убеждал: и это тоже демократия.
И вот, в самом конце моей политической карьеры, — импичмент. Сколько лет шли к этому коммунисты? Почти восемь лет. Или шесть? Не знаю, с какого момента считать. Я эти бесконечные попытки меня устранить, вычеркнуть помню гораздо раньше 1991-го. Странно, что и они, и я прекрасно понимаем: это уже ничего не решает. Это спектакль. И тем не менее…
И тем не менее в России мышление символическое у всех. Импичмент — символ долгожданного для коммунистов конца ельцинской эпохи. Принудительного конца. Преждевременного. Хоть на месяц, но раньше положенного срока.
Ради этого символа, ради очередного политического шоу ведётся огромная, напряжённая работа.
Процедура импичмента — юридическая. В сущности, это суд. Меня судят люди, никогда не принимавшие крупных политических решений. Не знакомые с механизмом принятия этих решений. И тем не менее в их руках сегодня — судьба президента России. Несмотря на то что голосование поимённое, решение это будет безличным: сотни депутатов прячутся за спины друг друга, в мелькающих на синем экране цифрах нет живых лиц, глаз, голосов. Есть механика политической интриги, вечная, как сама жизнь, переманивание на свою сторону колеблющихся и неустойчивых.
Я столько лет тащу этот груз ответственности за все и за всех, что одно это голосование не может, не должно изменить и не изменит итог всей моей биографии.
Ну, так что там у нас на синем экране для цифр?
Противостояние с парламентом, с законодателями — моя боль. Нет, не моя. Боль всей страны. Поэтому итоги парламентских выборов важны сейчас, в 99-м, не менее, чем выборы президента. Парламент должен наконец представлять реальные общественные интересы.
Все понимают, что эти коммунисты — не хозяева страны, не имеют они ни поддержки в обществе, ни политической воли, ни интеллектуального ресурса. И все-таки им удаётся консолидировать ту часть народа, которая не смогла найти себя в новой жизни, находится в подавленном, неустроенном состоянии.
И благодаря этой «консолидации от противного», консолидации слабых, обездоленных, неуверенных в себе и своей жизни людей, коммунисты получали до 1999-го стабильное большинство в парламенте. Другая, здоровая, более или менее активная часть общества разобщена, разбита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109