Уха, шашлыки, блины на природе — моя давняя любовь. Особенно люблю завидовскую уху, по специальному егерскому рецепту. В ведре варится чуть не десять сортов рыбы, потом, помимо всего прочего, закладываются огромные помидоры, и в самом конце в ведро на секунду с шипением опускается большая дымящаяся головешка, чтобы был запах костра, и заодно специфический вкус рыбьего жира отбивается.
… На островках посреди завидовских озёр летом стоят копны сена. Иногда забирался туда, забывал обо всем на свете. Засыпал.
И напряжение уходило.
Вообще охота, рыбалка — дело особое. Я начал охотиться в Свердловске, там пристрастился. Был у нас специально оборудованный «уазик» с двумя печками, чтобы зимой отогреваться. Охотился на лося. Как обычно, охотники строятся в линию, стоят «на номерах». На чей номер лось выйдет, тому повезло — стреляй. Там научился и ходить на глухаря.
Но приехал в Москву и за политическими страстями напрочь забыл об охоте. Хватало для психологической разгрузки нового увлечения — тенниса.
… А в 91-м году с мужем Тани, моим зятем Лёшей, в небольшой компании, впервые поехали в Завидово. Лёша тоже оказался страстным охотником. Вот тогда я и увидел, какое это уникальное, потрясающее место — Завидово. Благородный олень, марал, лесной кабан — всех этих животных здесь разводят в охотхозяйстве. Озера, болота. Утиная и гусиная охота. Охота на глухарей с подхода.
Весной, когда глухарь поёт брачную песню, нужно в лесу ждать рассвета, выбрать место, чтобы в первых солнечных лучах он запел где-то рядом с тобой. И когда глухарь токует, в самом конце, когда он уже захлёбывается от любви и перестаёт слышать весь мир от своих глухариных чувств, ты делаешь несколько шагов и в предрассветном сумраке видишь его силуэт.
Это очень редкая, очень таинственная и волнующая охота.
Утиная охота на зорьке — самая динамичная. Бьёшь птицу влёт, стараешься достать её точным выстрелом с лодки. Это уже почти спорт. Настолько азартный, что иногда возвращаешься домой с огромным, величиной с ладонь, чёрным синяком на плече.
… Мне подарили за мою жизнь множество ружей, у меня их целая коллекция. Но вот парадокс — ни с одним ружьём мне не было охотиться так комфортно, так удобно, как с первым моим карабином «Чёски-Зброев» («чезет», называют его охотники) калибра 30-0, 6. Охочусь с ним уже двадцать лет. Так привык, столько стрелял из этого карабина, что даже когда ложе приклада у него треснуло, попросил замотать изолентой и продолжал стрелять. Конечно, заказал «чезет» новой модели, привезли мне его — нет, не те ощущения. И вот хожу со старым. Удивительная штука — привычка.
Охота — дело коллективное. Но я не люблю собирать большие мужские компании, езжу в Завидово чаще всего с Наиной. А охочусь с егерями, реже — в обществе Лёши или других гостей. В этом целительном охотничьем одиночестве для меня есть что-то важное. Какая-то компенсация.
Мне нужно побыть одному.
На охоте царит особый, бодрый, здоровый дух. Никогда не забуду, как один зарубежный гость, когда плыли на катере по озеру, все посматривал на чёрный чемоданчик на дне лодки. Думал, что ядерный. Старался держаться от чемоданчика подальше, все норовил на краешек лодки отсесть. Я его не разубеждал. А когда на острове чемоданчик открыли и достали оттуда две бутылки водки и солёные огурчики, гость долго смеялся. Ядерный же чемоданчик «плыл» в соседнем катере, под охраной офицеров.
В своё время я, как и большинство людей, не считал зазорным поднять на празднике рюмку-другую за здоровье. Но какой же вал слухов, сплетён, политической возни поднимался в обществе, на страницах газет по этому поводу! Теперь даже трудно в это поверить…
Традиционно русский образ жизни жёстко диктовал: не пить на дне рождения — нельзя, не пить на свадьбе друга — нельзя, не пить с товарищами по работе — нельзя. Я к этой обязаловке всегда относился с тоской, пьяных людей не выносил, но… в какой-то момент почувствовал, что алкоголь действительно средство, которое быстро снимает стресс.
Кстати, в связи со всем этим в памяти всплывает одна история, 94-го года. Тогда, во время поездки в Берлин, все телекомпании мира передали кадры: нетрезвый Ельцин дирижирует военным оркестром.
Это были тяжёлые для меня дни. Со стороны такое поведение могло показаться диким, нелепым. Но я-то знал, чего не знали ни мои помощники, ни журналисты, ни все яростные обличители. Стресс, пережитый в конце 93-го года, во время путча и после него, был настолько сильным, что я до сих пор не понимаю, как организм вышел из него, как справился. Напряжение и усталость искали выхода. Там, в Берлине, когда вся Европа отмечала вывод наших последних войск, я вдруг почувствовал, что не выдерживаю. Давила ответственность, давила вся заряженная ожиданием исторического шага атмосфера события. Неожиданно для себя не выдержал. Сорвался…
Что я чувствую сейчас, когда показывают ставшие уже журналистским штампом кадры, на которых я дирижирую тем злополучным оркестром? Не стыд, не безразличие, не раздражение, тут другое какое-то чувство. Я кожей начинаю ощущать состояние тревоги, напряжения, безмерной тяжести, которая давила, прижимала меня к земле.
Я помню, что тяжесть отступила после нескольких рюмок. И тогда, в этом состоянии лёгкости, можно было и оркестром дирижировать.
После этого случая группа помощников президента обратилась ко мне с письмом: я своим поведением, своими экспромтами наношу вред самому себе, наношу вред всей нашей совместной работе.
Извиняться перед помощниками не стал. Вряд ли кто-то из них мог помочь мне. Дистанция между нами была слишком велика. Я ходил по сочинскому пляжу и думал: надо жить дальше. Надо восстанавливать силы. Постепенно пришёл в себя.
С тех пор все, что вызывало изменения в моем обычном состоянии — бессонницу, простуду, обычную слабость, — списывали на влияние алкоголя. Я знал об этих разговорах, но отвечать на них считал ниже своего достоинства.
… Ну а что было делать? Доказывать всем, что сердце и давление, которые оказывают влияние на речь и походку, постоянные стрессы и бессонница, лекарства, которые мне приходилось в связи с этим принимать, не стоит путать с алкогольным синдромом? Бить себя в грудь?
Все это было унизительно и противно. И в какой-то момент я понял: что бы я ни говорил по этому поводу — не поверят, сочтут за слабость.
Я понял главное: ненависть, истерику, клевету вызывают сама моя фигура, моя упрямая воля, мой характер. Если бы не пресловутый алкоголь — били бы за что-то другое. Нашли бы другую уязвимую точку. Но били бы все равно обязательно.
Не лучше ли просто не замечать?
И я действительно перестал замечать эти разговоры.
Затем был тяжелейший 95-й год.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109