Вся группа высыпала из коридора и бросилась в проходную, где за столиком дремал полицай...
Благополучно миновали железнодорожный переезд. Редкие патрули на станции не придали значения этому ночному переходу. Зато на окраине города разгорелся бой — то ли гитлеровцы догадались, что произошло, то ли обнаружили бегство целого госпиталя и выслали заградительный отряд.
Командир группы, в которую входил Эдик, держал бойцов в хвосте колонны, опасаясь удара с тыла.
— Подтянись, подтянись! — подбадривал он раненых. — Нам только вырваться из города...
Скоро впереди стало тихо.
— Теперь жди, что навалятся на нас, — громко сказал командир. Однако вышли в поле, потом свернули в перелесок, а погони не было. Наверное, фашисты побоялись встречи с партизанами. Эдик ускорил шаг и в лощине догнал подводы с медикаментами.
Рассвет наступал медленно. Солнце, словно нехотя, посылало на землю розоватый далекий отблеск, и люди в колоннах торопились уйти от опасности.
Эдик обогнал одну повозку, другую, третью... Маши нигде не было. Он подумал, что она не усидела на медикаментах и ушла вперед. Он пробежал дальше, и когда обогнал колонну, его остановил голос главного врача:
— Вы куда, товарищ? Вернитесь на место...
Эдик шарил испуганным взглядом по молчаливой настороженной колонне. Может быть, второпях не заметил Машу среди персонала. С ним поравнялась санитарная повозка с ранеными. Эдик присмотрелся, и сердце его упало — укрытая старой шинелью, среди других, лежала Маша. Эдик некоторое время шел рядом, держась рукою за край старой шинели. Словно почувствовав взгляд Эдика, Маша открыла глаза и сказала:
— Вот видишь, как получилось..... Девочки перевязали... А у партизан, говорят, свой неплохой госпиталь...
— Машенька, — дрогнувшим голосом спросил Эдик. — Тебе больно?
— Больно, Эдичек... — призналась Маша, — Особенно, когда начинает трясти на дороге...
— Давай я тебя понесу...
— Ну что ты, что ты, нам еще, наверное, далеко... Эдик отвернул шинель и, несмотря на возражения пожилой сестры, взял Машу на руки и понес.
— Тебе больно? — спрашивал Эдик, прижимаясь губами к ее губам.
— Нет, милый, нет... — успокаивала его Маша, а Эдик выбирал дорогу ровнее, чтобы не споткнуться и не толкнуть Машу, и настойчиво шел вперед, надеясь, что Маше скоро полегчает.
А она не могла даже обнять его за шею и лежала у него на руках, как беспомощный ребенок.
— Машенька, ну как ты? — беспокойно спрашивал он.
— Ничего, ничего... — шептала Маша. Он опять касался губами ее губ.
— Скоро будем на месте, скоро. Потерпи, родная. Словно в подтверждение его слов, далеко впереди послышался шум, и по колонне прошло оживление:
— Партизаны...
Это придало Эдику новые силы.
— Машенька, — шептал он, — ты слышишь, мы почти пришли... вот еще немного. Ты слышишь?
Маша не отвечала. Эдик прижался губами к ее лицу — оно было холодным.
— Потерпи, потерпи, родная... — машинально шептал он, чувствуя, как потяжелела его ноша, самая близкая, самая родная, которую несет он последний раз в жизни.
О СЕБЕ
Родился я 6 ноября 1919 года в семье сельского учителя в белорусской деревне Баево Дубровенского района Витебской области. Помню, как переезжали мы семьей из деревни в деревню — то не было медпункта, где могла бы работать мать— акушерка по специальности, то не было школы, где мог бы работать отец, а жить порознь или ходить на работу за десятки километров в соседние деревни было трудно, хотя случалось и такое. Запомнились на Бобруйщине деревни Борки и Добасно. Там я с сельскими ребятишками впервые погнал коней в ночное.
В 1927 году наша семья переехала в деревню Рудобелка Октябрьского сельсовета Глусского района.
Жизнь в Рудобелке была для меня невероятно интересной, наполненной романтикой гражданской войны. В памяти людской были еще свежи события тех незабываемых дней, когда район Рудобелки и соседних с нею деревень был мужественным советским островком на оккупированной врагом территории. В Рудобелке жили воины известной рудобельской республики, и я вместе со своими сверстниками жадно впитывал все, что слышал от взрослых о подвигах бесстрашных партизан.
Я рано пристрастился к чтению. Помню, отец получал много литературы для школьной библиотеки. Ученик 2 класса, я читал все без разбора. Тут были детские журналы «Чиж и Еж», «Искры Ильича» и роман Зарецкого «Стежки-дорожки». Но больше всего меня поразила повесть Якуба Коласа «На просторах жизни». Мне казалось, что герои книги Степка и Аленка живут в нашем селе, я встречаюсь с ними каждодневно, только надо внимательнее посмотреть вокруг. Больше того. Я иногда сам перевоплощался в Степку и искал в своих одноклассницах ту, которую можно было принять за Аленку.
Я знал страницы повести почти наизусть. И поскольку в своем классе слыл человеком читающим, меня однажды пригласил учитель старших классов на урок литературы. Надо было прочесть вслух отрывок из моей любимой повести. С каким вдохновением я преподал старшеклассникам урок любви к литературе! С той поры ребята из пятых и даже шестых классов начали относиться ко мне как к равному. Я гордился этой дружбой и очень ценил ее.
Подражал я не только литературным героям. Рядом со мной всегда, как пример, была моя старшая сестра Лида. Пионерка, а затем комсомолка, активная участница самодеятельности, страстная любительница литературы, она была всегда в центре жизни школы и села. Никогда не забуду детского впечатления от спектакля по пьесе белорусского драматурга Горбацевича «Красные цветы Беларуси». Лида играла в этом спектакле одну из главных ролей. Тема была слишком близка жителям Рудобелки. На спектакле неистово аплодировали, плакали, кого-то выводили из зала, отливали водой... Судьба партизан гражданской войны волновала до глубины души.
В начале лета 1931 года наша семья пережила трагедию — после выпускного вечера, на котором семиклассники праздновали окончание школы, умерла моя сестра Лида, как тогда говорили, от разрыва сердца. Ее похоронили на партизанском кладбище, недалеко от школы. Я видел, как трудно было родителям каждый день проходить мимо дорогой могилы.
Осенью 1931 года мы переехали в Могилев, где в железнодорожной больнице работал в то время врачом брат моего отца.
Впервые очутился я в большом городе. Грохот машин и повозок по булыжной мостовой, гудки паровозов, стук вагонных колес за стенами дома, в котором мы жили по Ульяновской улице, — все казалось необычным, незнакомым, пугающим.
Я пришел в четвертый класс железнодорожной школы. Поначалу мной, провинциалом, ребята заинтересовались. Они с удовольствием слушали мои рассказы о рудобельских партизанах, о жизни в деревне. А потом интерес их пропал, и они долго не принимали меня в свою компанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Благополучно миновали железнодорожный переезд. Редкие патрули на станции не придали значения этому ночному переходу. Зато на окраине города разгорелся бой — то ли гитлеровцы догадались, что произошло, то ли обнаружили бегство целого госпиталя и выслали заградительный отряд.
Командир группы, в которую входил Эдик, держал бойцов в хвосте колонны, опасаясь удара с тыла.
— Подтянись, подтянись! — подбадривал он раненых. — Нам только вырваться из города...
Скоро впереди стало тихо.
— Теперь жди, что навалятся на нас, — громко сказал командир. Однако вышли в поле, потом свернули в перелесок, а погони не было. Наверное, фашисты побоялись встречи с партизанами. Эдик ускорил шаг и в лощине догнал подводы с медикаментами.
Рассвет наступал медленно. Солнце, словно нехотя, посылало на землю розоватый далекий отблеск, и люди в колоннах торопились уйти от опасности.
Эдик обогнал одну повозку, другую, третью... Маши нигде не было. Он подумал, что она не усидела на медикаментах и ушла вперед. Он пробежал дальше, и когда обогнал колонну, его остановил голос главного врача:
— Вы куда, товарищ? Вернитесь на место...
Эдик шарил испуганным взглядом по молчаливой настороженной колонне. Может быть, второпях не заметил Машу среди персонала. С ним поравнялась санитарная повозка с ранеными. Эдик присмотрелся, и сердце его упало — укрытая старой шинелью, среди других, лежала Маша. Эдик некоторое время шел рядом, держась рукою за край старой шинели. Словно почувствовав взгляд Эдика, Маша открыла глаза и сказала:
— Вот видишь, как получилось..... Девочки перевязали... А у партизан, говорят, свой неплохой госпиталь...
— Машенька, — дрогнувшим голосом спросил Эдик. — Тебе больно?
— Больно, Эдичек... — призналась Маша, — Особенно, когда начинает трясти на дороге...
— Давай я тебя понесу...
— Ну что ты, что ты, нам еще, наверное, далеко... Эдик отвернул шинель и, несмотря на возражения пожилой сестры, взял Машу на руки и понес.
— Тебе больно? — спрашивал Эдик, прижимаясь губами к ее губам.
— Нет, милый, нет... — успокаивала его Маша, а Эдик выбирал дорогу ровнее, чтобы не споткнуться и не толкнуть Машу, и настойчиво шел вперед, надеясь, что Маше скоро полегчает.
А она не могла даже обнять его за шею и лежала у него на руках, как беспомощный ребенок.
— Машенька, ну как ты? — беспокойно спрашивал он.
— Ничего, ничего... — шептала Маша. Он опять касался губами ее губ.
— Скоро будем на месте, скоро. Потерпи, родная. Словно в подтверждение его слов, далеко впереди послышался шум, и по колонне прошло оживление:
— Партизаны...
Это придало Эдику новые силы.
— Машенька, — шептал он, — ты слышишь, мы почти пришли... вот еще немного. Ты слышишь?
Маша не отвечала. Эдик прижался губами к ее лицу — оно было холодным.
— Потерпи, потерпи, родная... — машинально шептал он, чувствуя, как потяжелела его ноша, самая близкая, самая родная, которую несет он последний раз в жизни.
О СЕБЕ
Родился я 6 ноября 1919 года в семье сельского учителя в белорусской деревне Баево Дубровенского района Витебской области. Помню, как переезжали мы семьей из деревни в деревню — то не было медпункта, где могла бы работать мать— акушерка по специальности, то не было школы, где мог бы работать отец, а жить порознь или ходить на работу за десятки километров в соседние деревни было трудно, хотя случалось и такое. Запомнились на Бобруйщине деревни Борки и Добасно. Там я с сельскими ребятишками впервые погнал коней в ночное.
В 1927 году наша семья переехала в деревню Рудобелка Октябрьского сельсовета Глусского района.
Жизнь в Рудобелке была для меня невероятно интересной, наполненной романтикой гражданской войны. В памяти людской были еще свежи события тех незабываемых дней, когда район Рудобелки и соседних с нею деревень был мужественным советским островком на оккупированной врагом территории. В Рудобелке жили воины известной рудобельской республики, и я вместе со своими сверстниками жадно впитывал все, что слышал от взрослых о подвигах бесстрашных партизан.
Я рано пристрастился к чтению. Помню, отец получал много литературы для школьной библиотеки. Ученик 2 класса, я читал все без разбора. Тут были детские журналы «Чиж и Еж», «Искры Ильича» и роман Зарецкого «Стежки-дорожки». Но больше всего меня поразила повесть Якуба Коласа «На просторах жизни». Мне казалось, что герои книги Степка и Аленка живут в нашем селе, я встречаюсь с ними каждодневно, только надо внимательнее посмотреть вокруг. Больше того. Я иногда сам перевоплощался в Степку и искал в своих одноклассницах ту, которую можно было принять за Аленку.
Я знал страницы повести почти наизусть. И поскольку в своем классе слыл человеком читающим, меня однажды пригласил учитель старших классов на урок литературы. Надо было прочесть вслух отрывок из моей любимой повести. С каким вдохновением я преподал старшеклассникам урок любви к литературе! С той поры ребята из пятых и даже шестых классов начали относиться ко мне как к равному. Я гордился этой дружбой и очень ценил ее.
Подражал я не только литературным героям. Рядом со мной всегда, как пример, была моя старшая сестра Лида. Пионерка, а затем комсомолка, активная участница самодеятельности, страстная любительница литературы, она была всегда в центре жизни школы и села. Никогда не забуду детского впечатления от спектакля по пьесе белорусского драматурга Горбацевича «Красные цветы Беларуси». Лида играла в этом спектакле одну из главных ролей. Тема была слишком близка жителям Рудобелки. На спектакле неистово аплодировали, плакали, кого-то выводили из зала, отливали водой... Судьба партизан гражданской войны волновала до глубины души.
В начале лета 1931 года наша семья пережила трагедию — после выпускного вечера, на котором семиклассники праздновали окончание школы, умерла моя сестра Лида, как тогда говорили, от разрыва сердца. Ее похоронили на партизанском кладбище, недалеко от школы. Я видел, как трудно было родителям каждый день проходить мимо дорогой могилы.
Осенью 1931 года мы переехали в Могилев, где в железнодорожной больнице работал в то время врачом брат моего отца.
Впервые очутился я в большом городе. Грохот машин и повозок по булыжной мостовой, гудки паровозов, стук вагонных колес за стенами дома, в котором мы жили по Ульяновской улице, — все казалось необычным, незнакомым, пугающим.
Я пришел в четвертый класс железнодорожной школы. Поначалу мной, провинциалом, ребята заинтересовались. Они с удовольствием слушали мои рассказы о рудобельских партизанах, о жизни в деревне. А потом интерес их пропал, и они долго не принимали меня в свою компанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116