Федор поравнялся с возницей — им оказался незнакомый, давно небритый мужчина, и спросил:
— Подбросите до Барсуков?
— Садись, — равнодушно сказал мужчина,
Федор устроился на повозке полулежа. Ныла спина, и хотелось немного отдохнуть. Он смотрел на колесо телеги, обутое в железный обод. Оно вертелось, поднимая с колеи серый рассыпчатый песок, и, поднимаясь кверху, разбрызгивало его по спицам. Это движение колеса было однообразным и утомительным, но оно напоминало Федору годы детства, когда вот так же лежал он в повозке и смотрел на колесо, то утопающее в песке, то увязающее в грязи, и в этом движении было постоянное стремление вперед.
Федор часто ездил с отцом-землемером то в город, то в деревни — близкие и далекие. Федор не помнит, чтобы у отца было свободное время поиграть с ним или поговорить, — отец всегда куда-нибудь спешил. Когда Федор был где-то в классе пятом, отец взял его с собой на собрание и сказал:
— Будешь писать протокол.
— А что такое протокол?
— Люди будут выступать, а ты запишешь самое главное. Вот послушай...
Всю дорогу отец втолковывал Феде азы канцелярии, и Федя с удовольствием слушал отца, которого считал самым умным человеком на свете.
Отец Федора в империалистическую был унтер-офицером, в гражданскую командовал ротою и сохранил военную выправку, суконный френч, на котором латунные пуговицы сменил на обыкновенные. В разгаре спора отец быстро распалялся и, доказывая правоту, потел от возбуждения. Лицо его покрывалось розовыми пятнами, он доставал выданный матерью носовой платок и начинал им вытираться. От этого лицо его розовело еще больше.
Подъехали к деревне. Федор спросил:
— Папа, а зачем этот протокол?
— Понимаешь, сынок, это будет, может, пятое, а может, шестое собрание, насчет колхоза.
— А, знаю про этот колхоз, — сказал Федя, — Там все будут под одним одеялом спать. — Что ты плетешь? — зло спросил отец.
— А я не плету, — огрызнулся Федя. — Витька Севастьянов говорил.
— Дурак твой Витька, — сказал отец. — А батька его кулацкий прихвостень. Как это все под одним одеялом? Это же сколько километров материи надо на такое одеяло, да и как столько людей положить в одном месте? Разве что на выгоне где-нибудь,
Федор засмеялся,
— Ты чего?
— Вот было бы здорово! Я лег бы поближе к Витьке да как пнул его ногой во сне...
— Дитя ты горькое... Так вот про этот самый протокол. Надо, чтобы там было записано, о чем будут говорить люди. Это там, где раздел — слушали, а где постановили — надо записать, что именно постановили. Сдается мне, что сегодня примут правильное постановление.
Отцовские слова не оправдались. Собрание гудело на сотни голосов. В школьном клубе собрались и мужчины и женщины и даже, заметил Федор, между рядами шмыгали ребятишки.
Выступление отца встретили шумом.
— Товарищи! — пытался успокоить людей отец. — Товарищи... Не поддавайтесь на провокации. Я вижу — некоторые хотели бы сорвать сегодняшнее собрание, потому что чувствуют — не сегодня-завтра народ будет работать и жить по-новому. А они не желают этого. Наоборот — если все останется, как было, — у них по-прежнему и богатство, и достаток, а вы живите как хотите.
— Хватит, слыхали! — раздался из угла визгливый женский голос.
— Тихо! — пытался кто-то в зале навести порядок, но часть женщин и мужчин, словно сговорившись, орали что-то непонятное, и в этом хаосе звуков можно было разобрать только одно:
— Не хотим!
— Закрывай собрание!
— Пошли!
Федор с испугом и недоумением посмотрел на отца, Видя, что собрание срывается, он начал нервничать, кричать, стучать кулаком по столу, Это словно подлило масла в огонь.
— Ты на нас не ори! Не запряг еще в хомут, комиссар!
— Пошли, бабоньки!
Дверь клуба распахнулась, народ хлынул на улицу, Правда, несколько мужчин задержались. Они потоптались у порота, закурили и тоже начали расходиться. Один из них сказал отцу:
— Ты не серчай, землемер. Горяч ты больно... А тут, брат, все рассчитали, чтобы тебя выбить из колеи... Ничего, не огорчайся, приезжай еще.
Отец хотел что-то сказать, а потом махнул рукой, сел и начал сворачивать цигарку. Руки его дрожали, табак рассыпался. Наконец он свернул козью ножку, прикурил ее над большой лампой, что стояла на столе, и сказал полному мужчине, который молча сидел за столом:
— Ну, что, местная власть? Начнем все сначала?., А потом отца выбрали председателем колхоза. И это были самые страшные для семьи дни. Мать плакала и просила его отказаться от этой работы, потому что в дом подбросили уже несколько записок с угрозами, и с вечера мать завешивала окна чем только могла, чтобы с улицы ничего не было видно.
В свободное от школы время Федор тенью ходил за отцом — он твердо решил охранять его и, если надо будет, — предупредить об опасности. Отец заметил это и строго приказал ему сидеть за уроками, а не слоняться по колхозной усадьбе без надобности.
И все-таки то, чего опасались мать с Федором, случилось. Поздней ночью, когда отец возвращался из правления, возле дома раздался выстрел. Мать, а за ней Федор в одном белье выскочили на улицу. Отец стоял за углом дома и держался за плечо.
— Ничего... Ничего... — успокаивал их отец, с трудом входя в хату.
На пороге он потерял сознание и не приходил в себя, пока мать с Федором делали перевязку.
Отца увезли в больницу, а в деревню приехал милиционер. Он неделю прожил в правлении, ходил по селу, расспрашивал, да так ни с чем и уехал. Только через полгода, когда из деревни уезжал обоз с раскулаченными, отец услышал предостерегающее признание:
— Жаль, промазали по тебе. Но ничего, даст бог свидимся... Федор думал, что отец бросится к повозке, стащит преступника, позовет милиционера. Но отец как-то скупо улыбнулся и проговорил:
— Скатертью дорожка...
Девять лет без перерыва работает в колхозе отец, работает на ферме мать. Когда Федор окончил школу, семейный совет был коротким — дело в том, что отец с матерью да и сам Федор давно решили, что он пойдет в педагогический. А решение это родилось еще в пятом классе.
Федор много читал. Правда, чтение это было бессистемным — рядом с детскими книжками попадались книжки для взрослых, в которых Федору не все было понятно, но читал он быстро, как говорят в школе, — бегло.
Однажды учитель литературы из седьмого класса пришел за Федором прямо на урок и увел его к старшим ученикам.
— Вот, — сказал учитель. — Это Федя Осмоловский. Из пятого класса. Сейчас он сядет за стол и прочитает вслух несколько отрывков из хрестоматии. Постыдитесь— вам, семиклассникам, дает урок ученик пятого класса, и поучитесь, как надо читать.
Федя рассказал об этом дома. Он не заметил, обрадовался отец или нет, но в доме стало правилом — в свободное время Федор читал вслух газетные новости, статьи и даже рассказы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Подбросите до Барсуков?
— Садись, — равнодушно сказал мужчина,
Федор устроился на повозке полулежа. Ныла спина, и хотелось немного отдохнуть. Он смотрел на колесо телеги, обутое в железный обод. Оно вертелось, поднимая с колеи серый рассыпчатый песок, и, поднимаясь кверху, разбрызгивало его по спицам. Это движение колеса было однообразным и утомительным, но оно напоминало Федору годы детства, когда вот так же лежал он в повозке и смотрел на колесо, то утопающее в песке, то увязающее в грязи, и в этом движении было постоянное стремление вперед.
Федор часто ездил с отцом-землемером то в город, то в деревни — близкие и далекие. Федор не помнит, чтобы у отца было свободное время поиграть с ним или поговорить, — отец всегда куда-нибудь спешил. Когда Федор был где-то в классе пятом, отец взял его с собой на собрание и сказал:
— Будешь писать протокол.
— А что такое протокол?
— Люди будут выступать, а ты запишешь самое главное. Вот послушай...
Всю дорогу отец втолковывал Феде азы канцелярии, и Федя с удовольствием слушал отца, которого считал самым умным человеком на свете.
Отец Федора в империалистическую был унтер-офицером, в гражданскую командовал ротою и сохранил военную выправку, суконный френч, на котором латунные пуговицы сменил на обыкновенные. В разгаре спора отец быстро распалялся и, доказывая правоту, потел от возбуждения. Лицо его покрывалось розовыми пятнами, он доставал выданный матерью носовой платок и начинал им вытираться. От этого лицо его розовело еще больше.
Подъехали к деревне. Федор спросил:
— Папа, а зачем этот протокол?
— Понимаешь, сынок, это будет, может, пятое, а может, шестое собрание, насчет колхоза.
— А, знаю про этот колхоз, — сказал Федя, — Там все будут под одним одеялом спать. — Что ты плетешь? — зло спросил отец.
— А я не плету, — огрызнулся Федя. — Витька Севастьянов говорил.
— Дурак твой Витька, — сказал отец. — А батька его кулацкий прихвостень. Как это все под одним одеялом? Это же сколько километров материи надо на такое одеяло, да и как столько людей положить в одном месте? Разве что на выгоне где-нибудь,
Федор засмеялся,
— Ты чего?
— Вот было бы здорово! Я лег бы поближе к Витьке да как пнул его ногой во сне...
— Дитя ты горькое... Так вот про этот самый протокол. Надо, чтобы там было записано, о чем будут говорить люди. Это там, где раздел — слушали, а где постановили — надо записать, что именно постановили. Сдается мне, что сегодня примут правильное постановление.
Отцовские слова не оправдались. Собрание гудело на сотни голосов. В школьном клубе собрались и мужчины и женщины и даже, заметил Федор, между рядами шмыгали ребятишки.
Выступление отца встретили шумом.
— Товарищи! — пытался успокоить людей отец. — Товарищи... Не поддавайтесь на провокации. Я вижу — некоторые хотели бы сорвать сегодняшнее собрание, потому что чувствуют — не сегодня-завтра народ будет работать и жить по-новому. А они не желают этого. Наоборот — если все останется, как было, — у них по-прежнему и богатство, и достаток, а вы живите как хотите.
— Хватит, слыхали! — раздался из угла визгливый женский голос.
— Тихо! — пытался кто-то в зале навести порядок, но часть женщин и мужчин, словно сговорившись, орали что-то непонятное, и в этом хаосе звуков можно было разобрать только одно:
— Не хотим!
— Закрывай собрание!
— Пошли!
Федор с испугом и недоумением посмотрел на отца, Видя, что собрание срывается, он начал нервничать, кричать, стучать кулаком по столу, Это словно подлило масла в огонь.
— Ты на нас не ори! Не запряг еще в хомут, комиссар!
— Пошли, бабоньки!
Дверь клуба распахнулась, народ хлынул на улицу, Правда, несколько мужчин задержались. Они потоптались у порота, закурили и тоже начали расходиться. Один из них сказал отцу:
— Ты не серчай, землемер. Горяч ты больно... А тут, брат, все рассчитали, чтобы тебя выбить из колеи... Ничего, не огорчайся, приезжай еще.
Отец хотел что-то сказать, а потом махнул рукой, сел и начал сворачивать цигарку. Руки его дрожали, табак рассыпался. Наконец он свернул козью ножку, прикурил ее над большой лампой, что стояла на столе, и сказал полному мужчине, который молча сидел за столом:
— Ну, что, местная власть? Начнем все сначала?., А потом отца выбрали председателем колхоза. И это были самые страшные для семьи дни. Мать плакала и просила его отказаться от этой работы, потому что в дом подбросили уже несколько записок с угрозами, и с вечера мать завешивала окна чем только могла, чтобы с улицы ничего не было видно.
В свободное от школы время Федор тенью ходил за отцом — он твердо решил охранять его и, если надо будет, — предупредить об опасности. Отец заметил это и строго приказал ему сидеть за уроками, а не слоняться по колхозной усадьбе без надобности.
И все-таки то, чего опасались мать с Федором, случилось. Поздней ночью, когда отец возвращался из правления, возле дома раздался выстрел. Мать, а за ней Федор в одном белье выскочили на улицу. Отец стоял за углом дома и держался за плечо.
— Ничего... Ничего... — успокаивал их отец, с трудом входя в хату.
На пороге он потерял сознание и не приходил в себя, пока мать с Федором делали перевязку.
Отца увезли в больницу, а в деревню приехал милиционер. Он неделю прожил в правлении, ходил по селу, расспрашивал, да так ни с чем и уехал. Только через полгода, когда из деревни уезжал обоз с раскулаченными, отец услышал предостерегающее признание:
— Жаль, промазали по тебе. Но ничего, даст бог свидимся... Федор думал, что отец бросится к повозке, стащит преступника, позовет милиционера. Но отец как-то скупо улыбнулся и проговорил:
— Скатертью дорожка...
Девять лет без перерыва работает в колхозе отец, работает на ферме мать. Когда Федор окончил школу, семейный совет был коротким — дело в том, что отец с матерью да и сам Федор давно решили, что он пойдет в педагогический. А решение это родилось еще в пятом классе.
Федор много читал. Правда, чтение это было бессистемным — рядом с детскими книжками попадались книжки для взрослых, в которых Федору не все было понятно, но читал он быстро, как говорят в школе, — бегло.
Однажды учитель литературы из седьмого класса пришел за Федором прямо на урок и увел его к старшим ученикам.
— Вот, — сказал учитель. — Это Федя Осмоловский. Из пятого класса. Сейчас он сядет за стол и прочитает вслух несколько отрывков из хрестоматии. Постыдитесь— вам, семиклассникам, дает урок ученик пятого класса, и поучитесь, как надо читать.
Федя рассказал об этом дома. Он не заметил, обрадовался отец или нет, но в доме стало правилом — в свободное время Федор читал вслух газетные новости, статьи и даже рассказы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116