В перерывах между неизменно захлебывавшимися атаками велись переговоры. Раббани гарантировал восставшим жизнь и возможность уехать в любую страну по желанию. Но пленные не в теории, а на своем опыте уже знали, что для мусульманина обмануть неверного — не грех, а заслуга перед аллахом. Возможно, Раббани — не самый кровожадный человек из пешаварской семерки, выполнил бы обещание. Но восставшие не знали ни его, ни других главарей оппозиции, и у них не было оснований верить слову мусульманина, данному шурави, тем более данному вынужденно. В своем неверии они оказались правы.
Пленные потребовали пригласить советского или афганского посла и выдать предателя. В ответ начался очередной безуспешный штурм. Восставшие заявили, что будут вести переговоры только в присутствии представителя ООН или Международного Красного Креста. Раббани пообещал пригласить их, продемонстрировал никчемность слова, данного неверным, поскольку заранее знал, что не сможет выполнить обещание, даже если бы хотел этого. А он и не мог, и не хотел. Всему миру было известно лицемерие пакистанского правительства, заявившего о своем нейтралитете в афганской войне. Оно, собственно, и не пыталось скрыть лживость этого заявления. Однако выполнить требование восставших значило официально признать себя государством, попирающим нормы международного права, о чем свидетельствовало содержание на его территории советских и афганских военнопленных, то есть по существу признать себя воюющей стороной. Снова атака следовала за атакой. Подгоняемые командирами, моджахеды то ползли, то рвались вперед по трупам своих товарищей и каждый раз откатывались, оставляя за собой новые десятки трупов. Видя всю бесплодность попыток сломить упорство восставших, Раббани с согласия его пакистанских покровителей, решился на крайнюю меру — пожертвовать дорого обошедшимися оппозиции складами оружия и боеприпасов. Прямой наводкой ударила тяжелая артиллерия. Один за другим с грохотом вздымались в небо заполненные всем необходимым для борьбы склады и арсеналы.
В кромешном огне под обломками были погребены восставшие военнопленные — как оказалось, отличные воины и люди высокого мужества.
Полковник мог кое-что возразить относительно захлестнувшей армию всеобщей, по мнению Кондратюка, эпидемии дедовщины, и возразил.
— Когда во время смены войск армия могла остаться почти с одними не нюхавшими пороха молодыми солдатами, командование попросило увольняющихся «стариков» остаться еще на полгода, — сказал он. — И, насколько мне известно, они остались, чтобы спасти молодняк и научить его воевать. А ведь это те самые «деды», о которых ты говорил. Многие так и остались, не уволившись, в афганской земле. Другим предстоит еще долго кочевать по госпиталям Союза.
— Правильно, остались, — кивнул Кондратюк. — Но это не помешало им, может быть, с еще большей жестокостью издеваться над молодыми. Теперь они вроде бы даже имели на это какое-то моральное право.
—9-
Далеко не обо всем мог говорить с майором Иван Кондратович — согласно временному псевдониму, а по паспорту — Геннадий Иванович Ярмош.
Полковник был ознакомлен с имеющейся в Главном разведывательном управлении информацией о племяннике короля, премьер-министре Афганистана Дауде, свергнувшем в июле 1973 года с престола своего дядю Захир-Шаха и провозгласившем республику Афганистан. Это он заявил, что если хоть один волос упадет с головы советского офицера, виновный поплатится жизнью. Заявление понятно, если учесть, что все в вооруженных силах Афганистана — от ракет ПВО до пистолетов, было советским. Он же в ночь на 28 апреля 1978 года на предложение сдаться гордо заявил: «Я коммунистам не сдаюсь», и выстрелом из пистолета ранил офицера, зная, что тем самым обрекает себя на смерть. И пал скошенный автоматной очередью.
Какие великолепные отношения были у СССР во время правления Афганистаном этого отпрыска королевской семьи и каким кошмаром стали они после захвата власти людьми, считавшими, что исповедуют марксизм-ленинизм и решившими, перепрыгнув через эпоху, построить в стране социализм.
Знал Ярмош и о яростной грызне за верховенство, разгоревшееся чуть ли не в первый день, вернее ночь, создания народно-демократической партии Афганистана, когда начались взаимные обвинения в фальсификации подсчета голосов при выборах ЦК партии. Некоторые, не найдя себя в списке избранных, тут же покинули партийные ряды.
О первом — в календарном и политическом смысле — секретаре ЦК НДПА Тарики полковник думал как об умном человеке, взявшемся не за свое дело. Он был недостаточно волевым и слишком доверчивым человеком для главы государства, был больше глашатаем, чем вождем. Лесть, как известно, словно ржа, разъедает и сильные, и очень сильные души. Он был широк, но не силен душой. Его прохиндейскому окружению стоило немного труда, чтобы с помощью не хитрых фокусов — деньги с его портретом, крупные фотографии и славословие в газетах, превращенный в музей дом, где он родился — убедить писателя-президента во всенародной любви. В провинциях зрели, вспыхивали, разгорались очаги мятежей. Бездумно угнетаемое правительством духовенство раздувало пожар гражданской войны, сзывая под свои знамена «воинов ислама». В орбиту противодействия новой власти втягивались партии, обойденные министерскими портфелями. А президент упивался властью. Наиболее умные советники из СССР призывали его к объединению нации, разумному отношению к имеющему громадное влияние в стране духовенству, к компромиссам с интеллигенцией. Убеждали, вопреки желанию по-тихому страшненького, опасного как змея Суслова видеть в Афганистане форпост социализма на Среднем Востоке, — что на афганской почве социализм не приживется, что марксистско-ленинская партия может успешно поднимать экономику страны и при буржуазном социальном строе. Тараки со всем соглашался, благодарил, однако ничего не делал, а просил советское правительство прислать войска для охраны его лично, сохранения его власти и, следовательно, для защиты завоеваний социализма в Афганистане.
Его отношения с Амином напоминали отношения Робеспьера с Фуше и закончились одинаково. Те, кого они защищали, поддерживали и, даже убедившись в их предательстве, не решались призвать к ответу, призвали их самих — одного под нож гильотины, другого под автоматную очередь.
Амин не был агентом ЦРУ уже хотя бы потому, что иначе призвал бы в страну не советские, а американские войска и вряд ли получил бы отказ. Он был болезненно властолюбивым пуштунским националистом, мечтающим о мировой известности; редкостным честолюбцем, видимо, не допускавшим мысли, что мир может существовать и без него;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Пленные потребовали пригласить советского или афганского посла и выдать предателя. В ответ начался очередной безуспешный штурм. Восставшие заявили, что будут вести переговоры только в присутствии представителя ООН или Международного Красного Креста. Раббани пообещал пригласить их, продемонстрировал никчемность слова, данного неверным, поскольку заранее знал, что не сможет выполнить обещание, даже если бы хотел этого. А он и не мог, и не хотел. Всему миру было известно лицемерие пакистанского правительства, заявившего о своем нейтралитете в афганской войне. Оно, собственно, и не пыталось скрыть лживость этого заявления. Однако выполнить требование восставших значило официально признать себя государством, попирающим нормы международного права, о чем свидетельствовало содержание на его территории советских и афганских военнопленных, то есть по существу признать себя воюющей стороной. Снова атака следовала за атакой. Подгоняемые командирами, моджахеды то ползли, то рвались вперед по трупам своих товарищей и каждый раз откатывались, оставляя за собой новые десятки трупов. Видя всю бесплодность попыток сломить упорство восставших, Раббани с согласия его пакистанских покровителей, решился на крайнюю меру — пожертвовать дорого обошедшимися оппозиции складами оружия и боеприпасов. Прямой наводкой ударила тяжелая артиллерия. Один за другим с грохотом вздымались в небо заполненные всем необходимым для борьбы склады и арсеналы.
В кромешном огне под обломками были погребены восставшие военнопленные — как оказалось, отличные воины и люди высокого мужества.
Полковник мог кое-что возразить относительно захлестнувшей армию всеобщей, по мнению Кондратюка, эпидемии дедовщины, и возразил.
— Когда во время смены войск армия могла остаться почти с одними не нюхавшими пороха молодыми солдатами, командование попросило увольняющихся «стариков» остаться еще на полгода, — сказал он. — И, насколько мне известно, они остались, чтобы спасти молодняк и научить его воевать. А ведь это те самые «деды», о которых ты говорил. Многие так и остались, не уволившись, в афганской земле. Другим предстоит еще долго кочевать по госпиталям Союза.
— Правильно, остались, — кивнул Кондратюк. — Но это не помешало им, может быть, с еще большей жестокостью издеваться над молодыми. Теперь они вроде бы даже имели на это какое-то моральное право.
—9-
Далеко не обо всем мог говорить с майором Иван Кондратович — согласно временному псевдониму, а по паспорту — Геннадий Иванович Ярмош.
Полковник был ознакомлен с имеющейся в Главном разведывательном управлении информацией о племяннике короля, премьер-министре Афганистана Дауде, свергнувшем в июле 1973 года с престола своего дядю Захир-Шаха и провозгласившем республику Афганистан. Это он заявил, что если хоть один волос упадет с головы советского офицера, виновный поплатится жизнью. Заявление понятно, если учесть, что все в вооруженных силах Афганистана — от ракет ПВО до пистолетов, было советским. Он же в ночь на 28 апреля 1978 года на предложение сдаться гордо заявил: «Я коммунистам не сдаюсь», и выстрелом из пистолета ранил офицера, зная, что тем самым обрекает себя на смерть. И пал скошенный автоматной очередью.
Какие великолепные отношения были у СССР во время правления Афганистаном этого отпрыска королевской семьи и каким кошмаром стали они после захвата власти людьми, считавшими, что исповедуют марксизм-ленинизм и решившими, перепрыгнув через эпоху, построить в стране социализм.
Знал Ярмош и о яростной грызне за верховенство, разгоревшееся чуть ли не в первый день, вернее ночь, создания народно-демократической партии Афганистана, когда начались взаимные обвинения в фальсификации подсчета голосов при выборах ЦК партии. Некоторые, не найдя себя в списке избранных, тут же покинули партийные ряды.
О первом — в календарном и политическом смысле — секретаре ЦК НДПА Тарики полковник думал как об умном человеке, взявшемся не за свое дело. Он был недостаточно волевым и слишком доверчивым человеком для главы государства, был больше глашатаем, чем вождем. Лесть, как известно, словно ржа, разъедает и сильные, и очень сильные души. Он был широк, но не силен душой. Его прохиндейскому окружению стоило немного труда, чтобы с помощью не хитрых фокусов — деньги с его портретом, крупные фотографии и славословие в газетах, превращенный в музей дом, где он родился — убедить писателя-президента во всенародной любви. В провинциях зрели, вспыхивали, разгорались очаги мятежей. Бездумно угнетаемое правительством духовенство раздувало пожар гражданской войны, сзывая под свои знамена «воинов ислама». В орбиту противодействия новой власти втягивались партии, обойденные министерскими портфелями. А президент упивался властью. Наиболее умные советники из СССР призывали его к объединению нации, разумному отношению к имеющему громадное влияние в стране духовенству, к компромиссам с интеллигенцией. Убеждали, вопреки желанию по-тихому страшненького, опасного как змея Суслова видеть в Афганистане форпост социализма на Среднем Востоке, — что на афганской почве социализм не приживется, что марксистско-ленинская партия может успешно поднимать экономику страны и при буржуазном социальном строе. Тараки со всем соглашался, благодарил, однако ничего не делал, а просил советское правительство прислать войска для охраны его лично, сохранения его власти и, следовательно, для защиты завоеваний социализма в Афганистане.
Его отношения с Амином напоминали отношения Робеспьера с Фуше и закончились одинаково. Те, кого они защищали, поддерживали и, даже убедившись в их предательстве, не решались призвать к ответу, призвали их самих — одного под нож гильотины, другого под автоматную очередь.
Амин не был агентом ЦРУ уже хотя бы потому, что иначе призвал бы в страну не советские, а американские войска и вряд ли получил бы отказ. Он был болезненно властолюбивым пуштунским националистом, мечтающим о мировой известности; редкостным честолюбцем, видимо, не допускавшим мысли, что мир может существовать и без него;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89