«Решение о вводе войск принималось за закрытыми дверями несколькими высшими руководителями страны. Я, в ту пору кандидат в члены Политбюро, как и некоторые другие мои товарищи и коллеги, был просто поставлен перед фактом». Это было сказано много позже свершившегося факта и, видимо, в пику своему предшественнику на посту министра Громыко, который, кстати, утверждал, что Политбюро ЦК КПСС единогласно приняло решение о вводе войск в Афганистан. Ну, а если Шеварднадзе был бы поставлен не перед фактом, а перед голосованием решения могучей четверки? Он, даже среди завзятых льстецов особо выделявшийся славословием в адрес Брежнева, проголосовал бы против? Предположение нелепое и невероятное. Да и весь Верховный Совет в его тогдашнем составе, конечно, единодушно одобрил бы «мудрое» решение Политбюро. И то, что решение не было вынесено на обсуждение номинально Высшего органа государственной власти страны свидетельствует не о боязни отказа в поддержке, а об откровенном пренебрежении к морально выдрессированным депутатам.
Но вероятно и то, что Шеварднадзе поддержал бы идею о вводе войск совершенно искренне. Иначе, почему бы он потом стремился оттянуть вывод 40-й армии из Афганистана? Одним из тех с кем консультировался Наджибулла, перед тем, как исказить настоятельные рекомендации Горбачева, был Шеварднадзе. Намечавшийся на февраль 1988 года вывод войск он встретил в штыки и проект заявления правительства по этому поводу сформулировал преимущественно в сослагательном наклонении с многозначащим в той обстановке союзом «если». Его расплывчатая, конкретно ни к чему не обязывающая формулировка, могла быть окончательной, так как за нее проголосовали все члены Политбюро. Положение спас Горбачев, в последний момент собственноручно изменивший текст, чем значительно приблизил окончательное решение о сроках вывода войск.
Заинтересовавшись информацией, полковник Ярмош проанализировал имеющиеся в Управлении дополнительные данные и для себя пришел к выводу, что на посту министра иностранных дел Шеварднадзе ничего не сделал для пользы страны. Не сумел или не хотел — это было уже вне компетенции и полномочий полковника.
Он мог рассказать этому сидящему рядом симпатичному и грозному боевику удивительнейшую историю о том, как в министерстве обороны самым тщательным образом искали, но так и не нашли ни одного документа — приказа, распоряжения, установки, рекомендации, наконец, — о вводе ограниченного контингента советских войск в Афганистан. Вот уж действительно: очевидное, но совершенно невероятное. Такого просто не может быть, «потому что не может быть никогда».
Обо всем этом Ярмош не стал бы рассказывать, если бы даже ему дали такое право. Утверждение о том, что знания никогда не бывают лишними, правильно в обиходе, но никак не в разведке. Конечно, подобная информация расширила бы кругозор Кондратюка и позволила трезво оценить складывавшуюся все эти годы военно-политическую ситуацию, а также подпирающий ее моральный, а вернее, аморальный базис. Но с этими знаниями стал ли бы майор воевать так же жестко и уверенно, как воюет сейчас, когда считает, что, в общем-то, воюет за правое дело. Ведь войска были введены действительно после многочисленных просьб правительства Афганистана, действительно ставилась цель предотвратить гражданскую войну в стране, видимо, на самом деле существует какой-то интернациональный долг, который по отношению к СССР никто не выполняет, и о котором ему, тем не менее, втолковывали с октябрятских штанишек. Конечно, майор не может не видеть, что все идет не так, как надо бы, а нередко и так, как совсем бы не надо. И все же это много значит — воевать за правое депо. Кому захочется умирать на чужой земле за интересы всех этих — и с той и с другой стороны — передравшихся друг с другом властолюбивых пауков. «А ведь приходится», — с недобрым гнетущим чувством подумал полковник.
—10-
«Лада» уже втиснулась в сплошной поток автомобилей, чуть ли не наползавших друг на друга, словно спешащие на нерест осетры. Сергей вел машину, строго придерживаясь правил движения, и начал нарушать их, когда «Ладу» вынесло на Лубянскую площадь. Мощным рывком обогнув несколько машин, он резко свернул направо, через квартал — налево. Проскочив Неглинную, Петровскую, Пушкинскую, вылетел на улицу Горького, возле «Националя» крутнул на Моховую, миновал улицу Герцена, Манеж, здания университета. По Калининскому проспекту вылетел на Садовое кольцо, снова метнулся влево, через Смоленский бульвар, улицу Щукина, Веснина, Ситцев Вражек, поплутав по переулкам, наконец, остановился на Арбатской, которую миновал пятнадцать минут назад. «Видно, страхуется от возможного „хвоста“, — сообразил Игорь. — Ведь мог бы двинуть прямо по проспекту Маркса и Моховой до проспекта Калинина, а с него перед Смоленским бульваром — на Арбатскую». Для провинциала центр города он знал неплохо, пожалуй, лучше многих, знающих лишь свой житейский маршрут москвичей.
— Приехали, — сказал Сергей. — Дальше пешком.
То и дело сворачивая, они миновали несколько коротких кварталов и вошли в последний подъезд старого девятиэтажного дома, еще не оснащенного внизу переговорным устройством и панелью с цифровым кодом. Пешком поднялись на третий этаж. Иван Никандрович условным сигналом короткими и длинными позывными нажал кнопку звонка.
— Только так, — подмигнув Игорю, тихо сказал Сергей. — Иначе рискуешь схлопотать пулю.
— Через дверь? — спросил Кондратюк.
— Зачем коммунальное достояние портить. В глазок — кстати, из пуленепробиваемого стекла — посмотрят, приоткроют дверь и — пиф-паф, а потом — о-ё-ёй. А вообще-то, между деревянной облицовкой двери здесь всажена тонкая, легкая, но прочнейшая стальная прокладка. Дверь может открываться как обычно или уходить в стену, надо только переключить держатели. Это для экстренных ситуаций. Когда она откатывается в стену, щель можно оставлять какую хочешь, и ничем ее снаружи не сдвинешь. На случай, когда открываешь как обычно, есть, конечно, и цепочка. Все как положено, все путем.
Дверь открылась на длину цепочки — стоявших на лестничной площадке людей несколько секунд рассматривали из темноты прихожей, — потом захлопнулась и почти сразу распахнулась. А когда все вошли, снова закрылась, и вспыхнул свет. В проеме второй, застекленной двери, отделявшей собственно прихожую от уходившего в сторону широкого длинного коридора, на который смотрели четыре двери, стоял высокий седой старик с гладким, без морщин, приятного овала лицом, обрамленным седой ухоженной бородой. Он был из тех, кого старость не уродует, а даже красит, к концу жизни обнажая в лице врожденное благородство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89