За что?..» Марьин на меня — матом. Предлагает покинуть помещение, пока за меня не взялся. Я советую ему взяться, — ухмыльнулся Михаил. — И спровоцировал. Он оставил солдата и кинулся ко мне. Пришлось врезать, прошу учесть, на правах самообороны. Пока ротный лежал, отключившись, я расспросил солдата. Оказывается, капитан изучал восточные единоборства и чтобы не потерять навыки, напившись, закреплял их на своих подчиненных. При этом выбирал самых рослых и сильных. Зверея, избивал их беспощадно и, наверное, не одного успел лишить способности к деторождению. Замполит хоть и не принимал участия в физическом глумлении, но не упускал случая понаблюдать, как легко унизить человеческую природу. Подчиненные были так запуганы, что даже не пытались жаловаться. Да и толку что?.. На меня накатила такая злоба, что когда капитан очухался, я с ним немного позанимался единоборствами. Так, чтобы не доводить до рауша и дать ему возможность испытать на себе всю прелесть болевых ощущений. А когда он ощутил, я попросил наблюдавшего за этим старшего лейтенанта здесь же, при мне, написать правдивое политдонесение, не забывая и о себе.
— И написал? — поинтересовался Кондратюк.
— Еще как живо! Даже дал политическую оценку своему и капитана поведению, хотя я просил оценить только с позиций уголовного кодекса. Затем я отвел его не к замполиту части и не к представителю военной прокуратуры, потому как там бы это дело наверняка замотали, а в особый отдел к Жилину. Подполковник поворчал, поматерился, но настоял на проведении следствия. Нет, нет, — предвидя, что командир собирается задать предугаданный им вопрос, заверил Марьясин, — я ничего капитану не сломал и следов не оставил. В этом смысле предъявить мне он ничего не сможет.
— Это понятно, — сказал Кондратюк. — Но скажите мне, при чем тут учительство, о котором упоминал Дмитриевич.
Ребята расхохотались и вместе с ними Марьясин.
— Понимаешь, какое дело, — посмеиваясь, пояснил Михаил. — Когда старшего лейтенанта срочно вызвали в политотдел дивизии, я уже возле машины стал по наивности толковать ему об отношении Наполеона к физическому оскорблению солдата. Рассказал, что Бонапарт решительно изгнал из армии телесные наказания, что он всегда недоумевал, как, например, англичане не гнушаются пускать в ход плеть в войсках. «Чего же можно ждать от людей обесчещенных!», — возмущался он. Старший лейтенант смиренно слушал и даже соглашался. Но как только машина двинулась, обложил меня таким ужасным матом, что наш Дмитриевич до сих пор мучается завистью. К сожалению, эти охломоны, — кивнул он на парней, — тоже слышали, как он обложил их временного, но все же родного командира. И вместо того, чтобы догнать машину и отшлепать этого очернителя светлого имени своего начальника, стали ржать, как лошади Пржевальского, падающие с отрогов Тибета.
Любовно глядя на заместителя командира, парни снова расхохотались.
— Это что? — начал Мелентьев.
— Погоди, Дмитриевич, — прервал его Сергей Гамов. — А выпить? Не будем уклоняться от своих обязанностей. Как говорится, если мы этого не сделаем, то никто не сделает за нас!
После того, как все выпили с шутками и смехом, Мелентьев продолжал:
— Помнишь, Васильевич, капитана Пытова, начальника штаба второго батальона мотострелков?
— Конечно. Скромный, культурный офицер. Мне он всегда нравился.
— Так вот, этот скромный и культурный, который тебе всегда нравился, накурился анаши до одури, стал по одному вызывать в канцелярию солдат и показывать на них, какой он меткий стрелок. Ставил их к стенке, ставил им на голову гранат, ну, тот, который едят, а не гранату, и сбивал их из пистолета. У троих сбил, а четвертому угодил в лоб.
— Тоже мне Вильгельм Телль нашелся, — не скрывая злости, покачал головой Марьясин. — Рехнулся мужик. От явного наркомана еще можно чего-то ждать, а от тайного?
— Видать не совсем рехнулся, если кинулся бежать к моджахедам, прихватив в машину несколько автоматов, батальонные деньги и ящик гранат, — возразил Мелентьев. — Успел проскочить КПП, положив из автомата всех, кто там находился. Уже когда выскочил на трассу, из танковой пушки достали. И осталось от скромного и культурного офицера одно воспоминание, — сдерживая готовые прорваться омерзение и гнев, закончил старший прапорщик.
— Гнусное воспоминание осталось, — согласился Черных. — Но это еще не все. Вечером, когда офицеры роты за выпивкой обсуждали это событие, кто-то бросил им на стол две гранаты. Из четырех только один уцелел, и тот останется с культями вместо рук. Вот такие у нас новости, командир.
— Стоило ненадолго оставить вас, как… — грустно покачал головой Игорь.
— Есть и другая новости, и тоже хреновые, — усмехнулся Валерий Савченко. — Начальник особого отдела сказал, что «духи» получили новую инструкцию по «идеологической обработке» мусульман. Им предписано: кто поздоровается за руку с «неверным», тому будут отрубать руку.
— У наших убитых давно уже отрубают, — сказал Костя Игнатов. — Говорят, чтобы не смогли отомстить на том свете. Но я видал и отрезанные головы, и отрубленные руки, и вспоротые животы у мертвых. И не говорите мне ничего хорошего об этих скотах, все равно не поверю! — с истеричными нотками закончил он.
— Хорошо им воевать, — пытаясь разрядить начавшую накаляться обстановку, притворно вздохнул неунывающий Гамов. — Убил неверного — милости просим в рай. А в раю, как я слышал на допросе под Кунгузом, — цветут сады, есть разные фрукты, красивые мальчики, прекрасные девочки и все, что захочешь, все, что запрещено мусульманину в этой жизни. В общем, сплошная лафа! Только вот никак не возьму в толк, почему то, что запрещено в мусульманской жизни, разрешено в мусульманском раю.
— Разве в христианской религии иначе? — насмешливо поинтересовался добряк Никита Голицин. — Нечего выпендриваться. В этом отношении все религии одинаковы: чем больше терпишь в этой жизни, тем счастливее будешь в той, загробной.
— Дай же закончить мысль, — возмутился Гамов. — Так вот, у них — убил неверного, открыта дорога в рай. А тут, сколько ни убивай, не то что в рай, в отпуск не попадешь.
— В Коране утверждается, — подхватил Марьясин, — что, убивая, воин выполняет волю Аллаха, заранее все предусмотревшего и предопределившего, позаботившегося о нем на том случай, если воин будет убит. Тогда убитому не придется ожидать ни воскресения, ни страшного суда. Он сразу окажется в раю. В Коране вспоминается воин по имени Омер ибн Алхумам. Услышав об обещании Аллаха, он воскликнул: «Так значит, между мной и раем стоит только смерть!» и бросился в сражение, чтобы скорее убили. Другому, Джафару ибн Абу Талибу, взамен отрубленных в сражении при Мунте в 629-м году рук — заметьте, все указано точно — Аллах дал крылья, и он, наверное, до сих пор летает вместе с ангелами по небу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
— И написал? — поинтересовался Кондратюк.
— Еще как живо! Даже дал политическую оценку своему и капитана поведению, хотя я просил оценить только с позиций уголовного кодекса. Затем я отвел его не к замполиту части и не к представителю военной прокуратуры, потому как там бы это дело наверняка замотали, а в особый отдел к Жилину. Подполковник поворчал, поматерился, но настоял на проведении следствия. Нет, нет, — предвидя, что командир собирается задать предугаданный им вопрос, заверил Марьясин, — я ничего капитану не сломал и следов не оставил. В этом смысле предъявить мне он ничего не сможет.
— Это понятно, — сказал Кондратюк. — Но скажите мне, при чем тут учительство, о котором упоминал Дмитриевич.
Ребята расхохотались и вместе с ними Марьясин.
— Понимаешь, какое дело, — посмеиваясь, пояснил Михаил. — Когда старшего лейтенанта срочно вызвали в политотдел дивизии, я уже возле машины стал по наивности толковать ему об отношении Наполеона к физическому оскорблению солдата. Рассказал, что Бонапарт решительно изгнал из армии телесные наказания, что он всегда недоумевал, как, например, англичане не гнушаются пускать в ход плеть в войсках. «Чего же можно ждать от людей обесчещенных!», — возмущался он. Старший лейтенант смиренно слушал и даже соглашался. Но как только машина двинулась, обложил меня таким ужасным матом, что наш Дмитриевич до сих пор мучается завистью. К сожалению, эти охломоны, — кивнул он на парней, — тоже слышали, как он обложил их временного, но все же родного командира. И вместо того, чтобы догнать машину и отшлепать этого очернителя светлого имени своего начальника, стали ржать, как лошади Пржевальского, падающие с отрогов Тибета.
Любовно глядя на заместителя командира, парни снова расхохотались.
— Это что? — начал Мелентьев.
— Погоди, Дмитриевич, — прервал его Сергей Гамов. — А выпить? Не будем уклоняться от своих обязанностей. Как говорится, если мы этого не сделаем, то никто не сделает за нас!
После того, как все выпили с шутками и смехом, Мелентьев продолжал:
— Помнишь, Васильевич, капитана Пытова, начальника штаба второго батальона мотострелков?
— Конечно. Скромный, культурный офицер. Мне он всегда нравился.
— Так вот, этот скромный и культурный, который тебе всегда нравился, накурился анаши до одури, стал по одному вызывать в канцелярию солдат и показывать на них, какой он меткий стрелок. Ставил их к стенке, ставил им на голову гранат, ну, тот, который едят, а не гранату, и сбивал их из пистолета. У троих сбил, а четвертому угодил в лоб.
— Тоже мне Вильгельм Телль нашелся, — не скрывая злости, покачал головой Марьясин. — Рехнулся мужик. От явного наркомана еще можно чего-то ждать, а от тайного?
— Видать не совсем рехнулся, если кинулся бежать к моджахедам, прихватив в машину несколько автоматов, батальонные деньги и ящик гранат, — возразил Мелентьев. — Успел проскочить КПП, положив из автомата всех, кто там находился. Уже когда выскочил на трассу, из танковой пушки достали. И осталось от скромного и культурного офицера одно воспоминание, — сдерживая готовые прорваться омерзение и гнев, закончил старший прапорщик.
— Гнусное воспоминание осталось, — согласился Черных. — Но это еще не все. Вечером, когда офицеры роты за выпивкой обсуждали это событие, кто-то бросил им на стол две гранаты. Из четырех только один уцелел, и тот останется с культями вместо рук. Вот такие у нас новости, командир.
— Стоило ненадолго оставить вас, как… — грустно покачал головой Игорь.
— Есть и другая новости, и тоже хреновые, — усмехнулся Валерий Савченко. — Начальник особого отдела сказал, что «духи» получили новую инструкцию по «идеологической обработке» мусульман. Им предписано: кто поздоровается за руку с «неверным», тому будут отрубать руку.
— У наших убитых давно уже отрубают, — сказал Костя Игнатов. — Говорят, чтобы не смогли отомстить на том свете. Но я видал и отрезанные головы, и отрубленные руки, и вспоротые животы у мертвых. И не говорите мне ничего хорошего об этих скотах, все равно не поверю! — с истеричными нотками закончил он.
— Хорошо им воевать, — пытаясь разрядить начавшую накаляться обстановку, притворно вздохнул неунывающий Гамов. — Убил неверного — милости просим в рай. А в раю, как я слышал на допросе под Кунгузом, — цветут сады, есть разные фрукты, красивые мальчики, прекрасные девочки и все, что захочешь, все, что запрещено мусульманину в этой жизни. В общем, сплошная лафа! Только вот никак не возьму в толк, почему то, что запрещено в мусульманской жизни, разрешено в мусульманском раю.
— Разве в христианской религии иначе? — насмешливо поинтересовался добряк Никита Голицин. — Нечего выпендриваться. В этом отношении все религии одинаковы: чем больше терпишь в этой жизни, тем счастливее будешь в той, загробной.
— Дай же закончить мысль, — возмутился Гамов. — Так вот, у них — убил неверного, открыта дорога в рай. А тут, сколько ни убивай, не то что в рай, в отпуск не попадешь.
— В Коране утверждается, — подхватил Марьясин, — что, убивая, воин выполняет волю Аллаха, заранее все предусмотревшего и предопределившего, позаботившегося о нем на том случай, если воин будет убит. Тогда убитому не придется ожидать ни воскресения, ни страшного суда. Он сразу окажется в раю. В Коране вспоминается воин по имени Омер ибн Алхумам. Услышав об обещании Аллаха, он воскликнул: «Так значит, между мной и раем стоит только смерть!» и бросился в сражение, чтобы скорее убили. Другому, Джафару ибн Абу Талибу, взамен отрубленных в сражении при Мунте в 629-м году рук — заметьте, все указано точно — Аллах дал крылья, и он, наверное, до сих пор летает вместе с ангелами по небу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89