Если к следующему утру стог заносило свежим снегом, то и летний урожай обещал быть хорошим. Белые кочки тут же покрыли весь город, словно пупырышки замёрзшую кожу. Пришлый славянский народ, не желая лишать себя веселья, придумал вместо каванов снеговиков лепить, вроде тех идолов, каким поклонялись предки. Но в этом получалось больше игры и дурачества.
И те и другие весь день пекли блины, калили орехи, угощали друг друга, зазывая в гости. А вечером хозяйки отправлялись в хлев и в темноте ловили за ноги овец. То был ещё один старинный обряд. Над каждой пойманной овцой читали особый заговор. Считалось, что все пойманные в эту ночь овцы принесут двойной приплод. А бывало, что и другим животным от шартьялских овец удача передавалась. Православные, те святого Онисима за овец просили, но и из них кое-кто шартьялским обычаем не пренебрегал. В таком серьёзном деле лишнего заступничества не бывает.
По случаю праздника многие, даже малознакомые люди, зазывали Сокола в гости, а он считал себя не вправе кому-то отказывать. Потому весь Шартьял чародей дома не появлялся. Вурдам такие заботы об урожае среди зимы казались диковинкой. Их племя, ведь, лесом питалось, а не полем. Но медовых лепёшек, к которым в последнее время сильно пристрастились, они напекли. Так что Соколу, вернувшемуся и без того под завязку набитому угощениями, пришлось и подопечных своих не обидеть. Те остались довольными и опять исчезли в ночи.
* * *
Затяжные ночи отворили путь хищной стуже. Морозы утвердились такие, что под утро покрывалась хрупкой коркой даже обширная полынья под Лысым Холмом, обычно переживавшая зиму.
Застывало само небо. И Луна, пробиваясь тусклым пятном сквозь морозную хмарь, едва освещала усмирённую Оку. Слабый свет окончательно терялся в мощных заносах, лишь изредка отблёскивая там, где снег срывало со льда напором ветра.
В этой полутьме брёл по реке человек. Санный путь был зализан недавней метелью и до утра, до первого поезда, отыскать привычную дорогу не сумел бы даже опытный старожил. Впрочем, припозднившийся путник таковым не являлся. Он вообще завернул в эти края случайно, выполняя просьбу товарища. И теперь, проваливаясь по пояс в рыхлый снег, роптал и на товарища, и на собственную отзывчивость, и на нелёгкую, что занесла его в лесную глушь, да бросила одного посреди полумёртвой реки.
Помимо скрытого санного пути, ближе к берегу бежала тропка, какой пользовались горожане для недалёких вылазок. Её-то и пытался угадать человек среди снежных заносов. Иногда угадывал, но чаще промахивался и попадал в глубокие сугробы, которые долго бороздил, пока не выбирался на чистое место.
Леший его дёрнул так нагрузиться сегодня. А всё эти гостеприимные горожане. В один дом затащат, в другой, везде угощают едой и пивом. Совершенно незнакомого человека угощают. Теперь вот тащись среди ночи, не разбирая пути. И ведь можно было к Сынтульской Крепости через город пройти, так нет, какой-то добрый человек подсказал, как скоротить дорогу.
Вновь сбившись с пути, человек в который раз помянул лихом гостеприимство и принялся пробовать ногой волнистую целину. Тропа должна была быть где-то здесь, но нащупать её под мягким снегом не удавалось. Прохожий огляделся. Заметив шагах в пяти ледяную плешь, рванулся к ней, высоко вскидывая ноги…
И провалился.
Едва с головой не ушёл в чёрную бездну, но успел подать тело вперёд, выбросить в стороны руки. Уцепился, и сразу почувствовал, как вода проникает под одежду, обжигая разгорячённое тело. Хмель слетел в один миг, словно он не пил вовсе. Шуба набухала, потянула вниз. Несчастный ещё держался за край полыньи, но течение затягивало под лёд, а закоченевшие руки слушались уже плохо.
Выбраться на твердь не было никакой возможности. Человек решил сбросить шубу. Чтобы сделать это, он нуждался в свободной руке, но не был уверен, что второй хватит сил удержаться на льду. Тем не менее, другого выхода не оставалось. Орать, звать на помощь, сейчас бессмысленно. Никто в такую пору не то что на реку, а вообще из дома не выходит. Один он дурень попёрся. Шуба наконец соскочила с плеч, но не ушла сразу на дно, а как бы обняла, охватила ноги, сковывая движения. Пришлось долго спихивать её в бездну, брыкая ногами. Освободился. Не вышло у шубы хозяина погубить. Он попытался подтянуться, но сил не хватило. Руки оцепенели, пальцы едва чувствовались.
Совершенно отчетливо прохожий понял, что наступает конец. Вот соскользнула с кромки одна рука, вот пошла скользить вторая. И тут третья, совсем непредвиденная рука схватила ещё не ушедшее в воду запястье.
Рука оказалась мохнатой с внушительными когтями и больше напоминала звериную, нежели человечью. Несчастный попытался рассмотреть того, кто так внезапно пришёл на выручку. Но холод и напряжение сделали своё дело, сознание замутилось и он почувствовал, что умирает.
Очнулся человек, сидя на льду. Очнулся от холода и только теперь понял, что это значит, когда мороз продирает до костей. Вода стекала с него ручьями, а на её место пробиралась стужа. Кожу жгло нестерпимо, будто огнём пыточным, так что сводило до боли скулы. Полынья казалась теперь тёплым уютным местечком.
Рядом стояли два вурда. Один помоложе (в котором можно было признать Быстронога), другой постарше (никто иной, как Власорук). Оба внимательно разглядывали вытащенного из полыньи человека.
— Смотри, как зубами от страха клацает, — заметил Быстроног. — Словно вурдёныш оголодавший.
— Дурень ты, — возразил товарищ. — Он от холода клацает, а не от страха. На нём шерсти почти нет никакой, а мороз добрый сегодня.
— Надо бы скорее тащить его, а то чего хорошего помрёт от простуды, и зря мы получается, надрывались.
Человек молчал. Теперь он молчал от страха, а не от холода. Угораздило же спастись из реки, чтобы к вурдам на ужин попасть. Вот уж если не везёт, так не везёт. Слыхал он, будто в городе объявились лесные зверюги, что людей не трогают, а служат какому-то там колдуну, для его тёмных треб. Видимо, лишённые свежей добычи в городе, вурды, тайком от властей, промышляли на реке. И то сказать, какой с них спрос, если ему и так судьбой уготовано было помереть.
Там, откуда он родом, тонущих людей вообще не спасали — не позволял обычай. Окажись в воде хоть лучший друг, хоть единственное дитя на глазах у матери — всё равно не спасали. Помощь была столь редким явлением, что о подобных проступках вспоминали потом годами, а спасателей вместе со спасёнными непременно изгоняли из деревень. Ибо считалось, что спасать утопленников, означало лишать богов их законной жертвы, которую те взимали через посредничество духов реки или озера. Так что если каким-то чудом кто и сам умудрялся выбраться из воды, его до конца дней сторонились, как человека живущего не по праву, живущего с печатью смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
И те и другие весь день пекли блины, калили орехи, угощали друг друга, зазывая в гости. А вечером хозяйки отправлялись в хлев и в темноте ловили за ноги овец. То был ещё один старинный обряд. Над каждой пойманной овцой читали особый заговор. Считалось, что все пойманные в эту ночь овцы принесут двойной приплод. А бывало, что и другим животным от шартьялских овец удача передавалась. Православные, те святого Онисима за овец просили, но и из них кое-кто шартьялским обычаем не пренебрегал. В таком серьёзном деле лишнего заступничества не бывает.
По случаю праздника многие, даже малознакомые люди, зазывали Сокола в гости, а он считал себя не вправе кому-то отказывать. Потому весь Шартьял чародей дома не появлялся. Вурдам такие заботы об урожае среди зимы казались диковинкой. Их племя, ведь, лесом питалось, а не полем. Но медовых лепёшек, к которым в последнее время сильно пристрастились, они напекли. Так что Соколу, вернувшемуся и без того под завязку набитому угощениями, пришлось и подопечных своих не обидеть. Те остались довольными и опять исчезли в ночи.
* * *
Затяжные ночи отворили путь хищной стуже. Морозы утвердились такие, что под утро покрывалась хрупкой коркой даже обширная полынья под Лысым Холмом, обычно переживавшая зиму.
Застывало само небо. И Луна, пробиваясь тусклым пятном сквозь морозную хмарь, едва освещала усмирённую Оку. Слабый свет окончательно терялся в мощных заносах, лишь изредка отблёскивая там, где снег срывало со льда напором ветра.
В этой полутьме брёл по реке человек. Санный путь был зализан недавней метелью и до утра, до первого поезда, отыскать привычную дорогу не сумел бы даже опытный старожил. Впрочем, припозднившийся путник таковым не являлся. Он вообще завернул в эти края случайно, выполняя просьбу товарища. И теперь, проваливаясь по пояс в рыхлый снег, роптал и на товарища, и на собственную отзывчивость, и на нелёгкую, что занесла его в лесную глушь, да бросила одного посреди полумёртвой реки.
Помимо скрытого санного пути, ближе к берегу бежала тропка, какой пользовались горожане для недалёких вылазок. Её-то и пытался угадать человек среди снежных заносов. Иногда угадывал, но чаще промахивался и попадал в глубокие сугробы, которые долго бороздил, пока не выбирался на чистое место.
Леший его дёрнул так нагрузиться сегодня. А всё эти гостеприимные горожане. В один дом затащат, в другой, везде угощают едой и пивом. Совершенно незнакомого человека угощают. Теперь вот тащись среди ночи, не разбирая пути. И ведь можно было к Сынтульской Крепости через город пройти, так нет, какой-то добрый человек подсказал, как скоротить дорогу.
Вновь сбившись с пути, человек в который раз помянул лихом гостеприимство и принялся пробовать ногой волнистую целину. Тропа должна была быть где-то здесь, но нащупать её под мягким снегом не удавалось. Прохожий огляделся. Заметив шагах в пяти ледяную плешь, рванулся к ней, высоко вскидывая ноги…
И провалился.
Едва с головой не ушёл в чёрную бездну, но успел подать тело вперёд, выбросить в стороны руки. Уцепился, и сразу почувствовал, как вода проникает под одежду, обжигая разгорячённое тело. Хмель слетел в один миг, словно он не пил вовсе. Шуба набухала, потянула вниз. Несчастный ещё держался за край полыньи, но течение затягивало под лёд, а закоченевшие руки слушались уже плохо.
Выбраться на твердь не было никакой возможности. Человек решил сбросить шубу. Чтобы сделать это, он нуждался в свободной руке, но не был уверен, что второй хватит сил удержаться на льду. Тем не менее, другого выхода не оставалось. Орать, звать на помощь, сейчас бессмысленно. Никто в такую пору не то что на реку, а вообще из дома не выходит. Один он дурень попёрся. Шуба наконец соскочила с плеч, но не ушла сразу на дно, а как бы обняла, охватила ноги, сковывая движения. Пришлось долго спихивать её в бездну, брыкая ногами. Освободился. Не вышло у шубы хозяина погубить. Он попытался подтянуться, но сил не хватило. Руки оцепенели, пальцы едва чувствовались.
Совершенно отчетливо прохожий понял, что наступает конец. Вот соскользнула с кромки одна рука, вот пошла скользить вторая. И тут третья, совсем непредвиденная рука схватила ещё не ушедшее в воду запястье.
Рука оказалась мохнатой с внушительными когтями и больше напоминала звериную, нежели человечью. Несчастный попытался рассмотреть того, кто так внезапно пришёл на выручку. Но холод и напряжение сделали своё дело, сознание замутилось и он почувствовал, что умирает.
Очнулся человек, сидя на льду. Очнулся от холода и только теперь понял, что это значит, когда мороз продирает до костей. Вода стекала с него ручьями, а на её место пробиралась стужа. Кожу жгло нестерпимо, будто огнём пыточным, так что сводило до боли скулы. Полынья казалась теперь тёплым уютным местечком.
Рядом стояли два вурда. Один помоложе (в котором можно было признать Быстронога), другой постарше (никто иной, как Власорук). Оба внимательно разглядывали вытащенного из полыньи человека.
— Смотри, как зубами от страха клацает, — заметил Быстроног. — Словно вурдёныш оголодавший.
— Дурень ты, — возразил товарищ. — Он от холода клацает, а не от страха. На нём шерсти почти нет никакой, а мороз добрый сегодня.
— Надо бы скорее тащить его, а то чего хорошего помрёт от простуды, и зря мы получается, надрывались.
Человек молчал. Теперь он молчал от страха, а не от холода. Угораздило же спастись из реки, чтобы к вурдам на ужин попасть. Вот уж если не везёт, так не везёт. Слыхал он, будто в городе объявились лесные зверюги, что людей не трогают, а служат какому-то там колдуну, для его тёмных треб. Видимо, лишённые свежей добычи в городе, вурды, тайком от властей, промышляли на реке. И то сказать, какой с них спрос, если ему и так судьбой уготовано было помереть.
Там, откуда он родом, тонущих людей вообще не спасали — не позволял обычай. Окажись в воде хоть лучший друг, хоть единственное дитя на глазах у матери — всё равно не спасали. Помощь была столь редким явлением, что о подобных проступках вспоминали потом годами, а спасателей вместе со спасёнными непременно изгоняли из деревень. Ибо считалось, что спасать утопленников, означало лишать богов их законной жертвы, которую те взимали через посредничество духов реки или озера. Так что если каким-то чудом кто и сам умудрялся выбраться из воды, его до конца дней сторонились, как человека живущего не по праву, живущего с печатью смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87