От созерцания в сумрачном свете округлых плеч, стройных изгибов спины и, наконец, неописуемого вида зада, его прошиб холодный пот. Он подскочил и, ударившись о потолок, понял, что лежит на печи. Несколько раз перекрестившись, Евлампий резво соскочил на пол. Ощутив под ногами прохладные половицы, немного пришёл в себя и вопрошающе уставился на вчерашнего приятеля.
— А я ведь тебя отговаривал, — с сожалением произнёс Рыжий. — А ты не слушал меня, дурной. Срам-то какой. Что теперь делать будешь?
То, что кто-то его отговаривал, монах, хоть убей, не мог вспомнить. Ему, напротив, казалось, что парень этот вчера подливал ему то и дело.
— Где я? — просипел Евлампий пересохшим ртом. — Кто это? — он показал пальцем на печь.
— На-ка выпей, — знакомец протянул ковш, от которого несло брагой.
Монах, ещё раз перекрестившись, схватил посудину и сделал несколько жадных глотков. Увидев, что первый испуг прошел, Рыжий усадил монаха за стол и зачерпнул ему ещё браги. После чего начал разговор:
— Я ведь чего с утра-то пришел. Даже дела бросил в убыток себе. — Рыжий пригладил волосы на голове, морщась от запаха, что исходил от монаха. — То, что серебро ты спустил монастырское, ещё не самое страшное…
«Бульк», — отозвалось монашье чрево.
— Многое ты мне поведал прошлым вечером, брат Евлампий.
— Чего поведал? — испуганно спросил инок, тут же забыв про бабу.
— Многое! — резко и грубо заявил Рыжий.
Монах поперхнулся, уставился на парня.
— Да считай, что все тайны монастыря вашего и выдал. Про укромное место, где мечами звенят круглый день. Про викария, Алексия, много рассказывал, чего не каждому знать положено. Вот я и думаю, что с тобой братья твои учинят?
— Ты же не выдашь меня, добрый человек? — взмолился монах.
— Ещё как выдам, — возразил Рыжий. — Тебя выдам, глядишь, и мне кое-какие грехи простят. Признаюсь, водятся за мной грешки-то. Ну, не то чтобы дюже серьёзные, но водятся…
— Меня же прибьют, — заныл монах. — Шкуру живьём сдерут.
— Убить тебя, положим, не убьют — можешь быть спокоен, — произнёс Рыжий. — На их месте я длинный язык тебе укоротил бы. Может и они так сделают. Да точно сделают. Отрежут язык, как пить дать. А может и уши, чтобы впредь не слышал лишнего. Наложат на тебя епитимью. Сошлют на север куда-нибудь, будешь там грехи замаливать. А на севере холодища. Нынешний мороз тебе оттепелью покажется.
Рыжий подумал и добавил
— Но зато ушей не обморозишь, не будет у тебя ушей-то, — хохотнул он от собственной шутки. — Будешь епитимствовать в нужде до конца дней своих. Но, думаю, не долго. С твоим везением ты в тех краях долго не протянешь. Говорят, там всю зиму солнца не видно, а мороз стоит такой, что птицы замертво падают.
— Если до конца дней, то это не епитимья, а покаяние, — непроизвольно поправил Евлампий, но, вспомнив, к чему всё говорилось, заскулил.
— Но могу тебя выручить, — ободряюще добавил Рыжий. — Если ты мне с одним делом подсобишь.
Скуление враз прекратилось, а монах с большой готовностью спросил:
— Чем? Чем могу отплатить тебе за спасение? Какой службой?
— Так, пустяк, — Рыжий махнул рукой. — Ищу мухрыжника одного. Не сам ищу, человек большой попросил. Такой большой, каким не отказывают. И есть у меня подозрение, что мухрыжник тот в вашей обители затаился. Под чужой личиной скрывается, чтобы, значит, злодеяния свои без ответа оставить.
— И как зовут его? — с готовностью спросил монах.
— Кабы я знал!? — воскликнул Рыжий. — Говорю же тебе — под чужой личиной.
— А как я сыщу его? — удивился монах. — Мало ли у нас приблудных?
— Сам ты его не найдёшь, это верно, — согласился Рыжий. — А мне ходу в монастырь нет.
Он задумался.
— Сделаем вот как. Ты мне расскажешь, кто да чем у вас там занимается, за кем, что странное подмечают, что говорят послушаешь… А я уж, с божьей подмогой, разберусь, который из них мне нужен.
— Щекотливое дело, — испугался монах.
— А ты как хотел? — удивился Рыжий. — Малым откупиться? Так не бывает. Не за медяк усердствовать будешь, язык и уши спасаешь…
Он помолчал.
— А может и голову. Вдруг да ошибаюсь я на счёт доброты наставников твоих.
Приуныл Евлампий. Долго терзался сомнениями, шевелил непослушными губами, призывая на помощь своего святого, да заступницу всеобщую Богородицу. Но святые выжидали и никакого иного выхода, кроме согласия, монах так и не нашёл.
— А как же быть с опозданием к службе? — спросил он, затягивая время.
— Ничего, — обнадёжил знакомец. — Есть у меня одна задумка.
Замолчали оба. Монах теребил бородёнку, а Рыжий принялся будто бы чистить рукав.
— А девка? — вдруг вспомнил монах и кивнул на печь. — Она откуда взялась? И с нею как быть?
— Девка? — переспросил Рыжий, взглянув в ту сторону, и успокоил. — Девку-то не бойся, она не выдаст.
Проклиная собственные слабости, недобрую судьбу, Евлампий рубанул рукой по столу и дал согласие. После чего потянулся к ковшу.
— Только мне подстраховаться требуется, чтобы ты не передумал потом, — сказал Рыжий. — Уж прости, не доверяю я тебе. Письмо напишешь…
Он протянул загодя приготовленный чистый свиток, выставил чернила с пером.
— Давай пиши, — приказал он. — Эх, кожу дорогую на тебя изводить. Боком мне выйдет доброта моя. А, может, ну его к лешему…
— Что писать? — испугавшись, как бы парень не передумал, монах схватил перо.
Рыжий поднял взгляд к потолку, как бы задумавшись, и начал:
— Великому князю Ольгерду, от Евлампия-чернеца, с низким поклоном…
— Ольгерду? — ужаснулся монах.
— Да чего с тобой возиться, с дурнем таким? — в сердцах воскликнул Рыжий. — Плюнуть на тебя и выбирайся сам как знаешь…
— Великому князю Ольгерду… — тут же повторяя вслух, начал писать монах. — От Евлампия-чернеца, с низким поклоном.
— Третьего дня вернулся с рязанской стороны инок… — Рыжий запнулся. — Как звали инока-то?
— Хлыст, — ответил Евлампий.
— О, как! — удивился Рыжий. — Однако, странное для монаха имя… да ты пиши, пиши…
* * *
Чуть в стороне от владимирского тракта, в небольшом отдалении от суетной и шумной Москвы, расположился Богоявленский монастырь. Но и в этом спокойном месте он отгородился от мира стеной. Не простой городьбой — высотой и толщиной не уступала она стенам, что возводились вокруг княжеских или боярских дворов, а незаметные с первого взгляда, прикрытые мешковиной бойницы, превращали монастырь в настоящую твердыню. Не поленились соорудить вокруг обители и некое подобие рва.
За стенами теснилось множество низких, лишённых окон, избёнок, срубленных на четыре угла. Даже стоящие тут же среди них сараи выглядели куда пристойнее. Эти убогие жилища были монашескими кельями. Наряду с хижинами в монастыре возвели и настоящие хоромы. Там жили и трудились иерархи, там останавливались сановные гости, что в последнее время зачастили в обитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
— А я ведь тебя отговаривал, — с сожалением произнёс Рыжий. — А ты не слушал меня, дурной. Срам-то какой. Что теперь делать будешь?
То, что кто-то его отговаривал, монах, хоть убей, не мог вспомнить. Ему, напротив, казалось, что парень этот вчера подливал ему то и дело.
— Где я? — просипел Евлампий пересохшим ртом. — Кто это? — он показал пальцем на печь.
— На-ка выпей, — знакомец протянул ковш, от которого несло брагой.
Монах, ещё раз перекрестившись, схватил посудину и сделал несколько жадных глотков. Увидев, что первый испуг прошел, Рыжий усадил монаха за стол и зачерпнул ему ещё браги. После чего начал разговор:
— Я ведь чего с утра-то пришел. Даже дела бросил в убыток себе. — Рыжий пригладил волосы на голове, морщась от запаха, что исходил от монаха. — То, что серебро ты спустил монастырское, ещё не самое страшное…
«Бульк», — отозвалось монашье чрево.
— Многое ты мне поведал прошлым вечером, брат Евлампий.
— Чего поведал? — испуганно спросил инок, тут же забыв про бабу.
— Многое! — резко и грубо заявил Рыжий.
Монах поперхнулся, уставился на парня.
— Да считай, что все тайны монастыря вашего и выдал. Про укромное место, где мечами звенят круглый день. Про викария, Алексия, много рассказывал, чего не каждому знать положено. Вот я и думаю, что с тобой братья твои учинят?
— Ты же не выдашь меня, добрый человек? — взмолился монах.
— Ещё как выдам, — возразил Рыжий. — Тебя выдам, глядишь, и мне кое-какие грехи простят. Признаюсь, водятся за мной грешки-то. Ну, не то чтобы дюже серьёзные, но водятся…
— Меня же прибьют, — заныл монах. — Шкуру живьём сдерут.
— Убить тебя, положим, не убьют — можешь быть спокоен, — произнёс Рыжий. — На их месте я длинный язык тебе укоротил бы. Может и они так сделают. Да точно сделают. Отрежут язык, как пить дать. А может и уши, чтобы впредь не слышал лишнего. Наложат на тебя епитимью. Сошлют на север куда-нибудь, будешь там грехи замаливать. А на севере холодища. Нынешний мороз тебе оттепелью покажется.
Рыжий подумал и добавил
— Но зато ушей не обморозишь, не будет у тебя ушей-то, — хохотнул он от собственной шутки. — Будешь епитимствовать в нужде до конца дней своих. Но, думаю, не долго. С твоим везением ты в тех краях долго не протянешь. Говорят, там всю зиму солнца не видно, а мороз стоит такой, что птицы замертво падают.
— Если до конца дней, то это не епитимья, а покаяние, — непроизвольно поправил Евлампий, но, вспомнив, к чему всё говорилось, заскулил.
— Но могу тебя выручить, — ободряюще добавил Рыжий. — Если ты мне с одним делом подсобишь.
Скуление враз прекратилось, а монах с большой готовностью спросил:
— Чем? Чем могу отплатить тебе за спасение? Какой службой?
— Так, пустяк, — Рыжий махнул рукой. — Ищу мухрыжника одного. Не сам ищу, человек большой попросил. Такой большой, каким не отказывают. И есть у меня подозрение, что мухрыжник тот в вашей обители затаился. Под чужой личиной скрывается, чтобы, значит, злодеяния свои без ответа оставить.
— И как зовут его? — с готовностью спросил монах.
— Кабы я знал!? — воскликнул Рыжий. — Говорю же тебе — под чужой личиной.
— А как я сыщу его? — удивился монах. — Мало ли у нас приблудных?
— Сам ты его не найдёшь, это верно, — согласился Рыжий. — А мне ходу в монастырь нет.
Он задумался.
— Сделаем вот как. Ты мне расскажешь, кто да чем у вас там занимается, за кем, что странное подмечают, что говорят послушаешь… А я уж, с божьей подмогой, разберусь, который из них мне нужен.
— Щекотливое дело, — испугался монах.
— А ты как хотел? — удивился Рыжий. — Малым откупиться? Так не бывает. Не за медяк усердствовать будешь, язык и уши спасаешь…
Он помолчал.
— А может и голову. Вдруг да ошибаюсь я на счёт доброты наставников твоих.
Приуныл Евлампий. Долго терзался сомнениями, шевелил непослушными губами, призывая на помощь своего святого, да заступницу всеобщую Богородицу. Но святые выжидали и никакого иного выхода, кроме согласия, монах так и не нашёл.
— А как же быть с опозданием к службе? — спросил он, затягивая время.
— Ничего, — обнадёжил знакомец. — Есть у меня одна задумка.
Замолчали оба. Монах теребил бородёнку, а Рыжий принялся будто бы чистить рукав.
— А девка? — вдруг вспомнил монах и кивнул на печь. — Она откуда взялась? И с нею как быть?
— Девка? — переспросил Рыжий, взглянув в ту сторону, и успокоил. — Девку-то не бойся, она не выдаст.
Проклиная собственные слабости, недобрую судьбу, Евлампий рубанул рукой по столу и дал согласие. После чего потянулся к ковшу.
— Только мне подстраховаться требуется, чтобы ты не передумал потом, — сказал Рыжий. — Уж прости, не доверяю я тебе. Письмо напишешь…
Он протянул загодя приготовленный чистый свиток, выставил чернила с пером.
— Давай пиши, — приказал он. — Эх, кожу дорогую на тебя изводить. Боком мне выйдет доброта моя. А, может, ну его к лешему…
— Что писать? — испугавшись, как бы парень не передумал, монах схватил перо.
Рыжий поднял взгляд к потолку, как бы задумавшись, и начал:
— Великому князю Ольгерду, от Евлампия-чернеца, с низким поклоном…
— Ольгерду? — ужаснулся монах.
— Да чего с тобой возиться, с дурнем таким? — в сердцах воскликнул Рыжий. — Плюнуть на тебя и выбирайся сам как знаешь…
— Великому князю Ольгерду… — тут же повторяя вслух, начал писать монах. — От Евлампия-чернеца, с низким поклоном.
— Третьего дня вернулся с рязанской стороны инок… — Рыжий запнулся. — Как звали инока-то?
— Хлыст, — ответил Евлампий.
— О, как! — удивился Рыжий. — Однако, странное для монаха имя… да ты пиши, пиши…
* * *
Чуть в стороне от владимирского тракта, в небольшом отдалении от суетной и шумной Москвы, расположился Богоявленский монастырь. Но и в этом спокойном месте он отгородился от мира стеной. Не простой городьбой — высотой и толщиной не уступала она стенам, что возводились вокруг княжеских или боярских дворов, а незаметные с первого взгляда, прикрытые мешковиной бойницы, превращали монастырь в настоящую твердыню. Не поленились соорудить вокруг обители и некое подобие рва.
За стенами теснилось множество низких, лишённых окон, избёнок, срубленных на четыре угла. Даже стоящие тут же среди них сараи выглядели куда пристойнее. Эти убогие жилища были монашескими кельями. Наряду с хижинами в монастыре возвели и настоящие хоромы. Там жили и трудились иерархи, там останавливались сановные гости, что в последнее время зачастили в обитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87