Топая своими тяжелыми ботинками, по лестницам совершали марш-броски ОМОНовцы и пугали впечатлительных сотрудниц своими автоматами. И замыкала это сумасшедшее шествие усталая собака — она все никак не могла взять след.
Словом, переполох был еще тот.
Когда, набегавшись, умученная процессия притормозила у выгоревшего кабинета, мы опасливо выползли из укрытий — кто из-за угла, кто из-под стола, кто из-за спины другого — и начали, перебивая друг друга, каяться.
— Мы не виноваты… Мы не поняли… А она лежит, вся обгоревшая… А кто-то дверь запер… И мы вас… И чтобы обязательно ОМОН… И все… А то боимся….
— А ну заткнулись все! — рявкнул багровый от злости следователь Русов. Мы разом замолкли. — Хорошо. А теперь по порядку.
— Мы пришли… Нет, сначала услышали сирену… А в туалете у нас маньяк… — Вновь начали докладывать мы.
— Стоп! — вновь перебил Русов, уже зеленый от еле сдерживаемого гнева. — Ты. — Он ткнул своим кривоватым перстом в мою сторону. — Докладывай. По порядку. Только без маньяков и сирен. По существу.
Ну я и доложила. По существу и порядку. Когда моя речь завершилась фразой «Не подходите, я злая, как рысь!», все присутствующие представители служб спасения набросились на нас с таким остервенением, будто мы вражеские оккупанты. Они орали и ругались, обзывали нас глупыми курицами (всех, даже Кузина, хоть он по половым признакам больше тянет на петуха), грозились засадить нас за решетки, оштрафовав предварительно за ложный вызов. Даже от пожарных нам досталось. Им, видите ли, не понравилось, чем мы тушили, у нас-де, сели верить отчетам, имеются гораздо более современные средства тушения, нежели кружки и сахарницы, наполненные водой.
Обруганные и запуганные, мы сбились в угол. Наши глаза просили пощады. И выпросили. Как ни странно, первым сжалился над нами на вид самый грозный, но как оказалось, более отходчивый, чем другие крикуны — старший следователь Русов.
— Ладно, хорош орать! Поняли они все. Больше не будут.
Повинуясь командирскому басу, замолкли даже визгливые пожарные. В наступившей тишине, нарушаемой только капаньем воды со столов, раздалось хмыканье старшего следователя.
— А ведь подожгли кабинетик-то, — пробурчал он. — И подожгли не бездумно. Смотри, — он кивнул Геркулесову. Коленька подошел к указываемому начальником стеллажу, посмотрел, потом с умным видом кивнул. Я с еле скрываемым любопытством придвинулась к ним поближе, но к своему разочарованию в куске горелого дерева ничего интересного не узрела — головешки, как головешки, тут полно таких.
А Русов все не унимался. Он кружил по комнате, заглядывал под столы, приподнимал коврики, нюхал, зачем-то плевал, тер, вновь кружил. Наконец, он увидел то, что искал — улику. А именно обгорелый коробок спичек.
— Видал! — сунул он улику под нос Коленьке. Держал он ее бережно, двумя пальцами за углышек. — Надеюсь, его никто не трогал?
— Э… М. М-у… — со страху я потеряла дар речи, от чего ответ мой прозвучал, как мычание глухо-немомого Герасима.
— Что — му? Трогал или нет?
— М… Да, — наконец выговорила я. — Но я не нарочно… Увидела и не произвольно…
— Марш отсюда!
Я пулей вылетела из комнаты. Следом за мной понеслись все остальные дилетанты, подгоняемые громовым голосом Русова.
— Все вон! Чтобы духу вашего не было. Сыщики любители. И никуда не отлучаться из комнат, к вам придут показания снимать.
Мы дунули по лестнице так, что пятки засверкали.
Перевели дух, только когда добежали до фойе. Отдышались, огляделись, заметили, что во время гонки потеряли Кузина и двух дебоширок (первый, наверняка, спрятался в своей комнате, она недалеко от погоревшего бюро, а последних, скорее всего, уже допрашивает Геркулесов). Первой нарушила молчание Эмма Петровна.
— Нас арестуют да?
— Ща-а-с, — фыркнула Маруся. — Не имеют права. Мы все сделали по закону. И нечего было на нас орать. Тоже мне, напугали! — Горячилась она, размахивая руками в опасной близости от моего носа. — Да они вообще нам медаль обязаны дать.
— За что? — не поняла я.
— За охрану правопорядка. За бдительность. И за борьбу с огнем.
— Тебе не медаль. Тебе орден дадут, — заверила я подружку.
— «Защитника отечества»? — с придыханием спросила Маруся. — Первой степени?
— Нет, «Орден дураков».
— Сама дура, — ни сколько не обидевшись, изрекла несостоявшаяся орденоноска, разворачиваясь в сторону двери. — Пошли чай допивать!
Мы и пошли.
Вернувшись в свою тихую и показавшуюся даже уютной комнатку мы расслабились. Расселись, вытянули ноги. Я лениво обвела взглядом периметр и тут увидела… Черта! Да, да. Самого настоящего черта с чумазой физиономией и острыми рожками меж вздыбленных волос.
— А-а! — заверещала я, вглядываясь в угольные глаза незваного гостя.
Гость почему-то тоже открыл пасть, блеснув белыми зубами, показавшимися просто ослепительными на грязной физиономии. Я ткнула в него пальцем, а он в меня. Я в него, он в меня… И только тут до меня дошло, что за чертенка я приняла свое собственное отражение. Что и не мудрено. Рожа чумазая, волосы дыбом, а темные приколки-крокодильчики, которыми я с утра заколола челку, чтобы в глаза не лезла, очень сильно смахивают на аккуратненькие рожки.
Короче, выглядела я ужасающе, впрочем, как и все остальные. Даже вечно аккуратная Эмма Петровна поражала чумазостью и лохматостью. Не говоря уже о главной пожаротушительнице — Марусе, которая была не просто грязна и всклокочена, она была грязна и всклокочена до безобразия, и до неприличия полуодета. То есть, кофта на ней была расстегнута, так как пуговицы поотлетали еще в первые минуты борьбы с огнем, разрез на юбке разорвался до самого пояса, колготки продрались и потерялась одна туфля.
Все остальные выглядели чуть пристойнее, но все равно сильно смахивали на бомжей. Да и пахло от нас почти так же — гарью и чем-то кислым, может, пеной из огнетушителя.
Следующий час мы приводили себя в порядок: мылись, оттирались, зашивались, расчесывались, обливались духами, хоть это мало помогало, ибо бомжевый душек сдаваться иноземным врагам не собирался, и перебивал французский парфюм без всяких усилий.
Наконец, более менее пристойный вид был восстановлен. Мы, бледные от усталости, сверкающие чисто умытыми, естественными лицами, расселись вокруг электрочайника, взяли по конфетке, то-о-лько приготовились испить бодрящей жидкости, как…
Тук-тук-тук.
— Открыть? — испуганно пискнула Маринка, ставя свою чашку на стол.
— Открой.
— Да-а? А вдруг это Русов?
— И что?
— Заругает. Я его боюсь.
— И что теперь? — хорохорилась Маруся, но сама не подумала даже привстать.
— Я открою. — Сказала я и смело распахнула дверь.
Страшного ничего не произошло. В сумраке коридора я разглядела очертание мужской фигуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Словом, переполох был еще тот.
Когда, набегавшись, умученная процессия притормозила у выгоревшего кабинета, мы опасливо выползли из укрытий — кто из-за угла, кто из-под стола, кто из-за спины другого — и начали, перебивая друг друга, каяться.
— Мы не виноваты… Мы не поняли… А она лежит, вся обгоревшая… А кто-то дверь запер… И мы вас… И чтобы обязательно ОМОН… И все… А то боимся….
— А ну заткнулись все! — рявкнул багровый от злости следователь Русов. Мы разом замолкли. — Хорошо. А теперь по порядку.
— Мы пришли… Нет, сначала услышали сирену… А в туалете у нас маньяк… — Вновь начали докладывать мы.
— Стоп! — вновь перебил Русов, уже зеленый от еле сдерживаемого гнева. — Ты. — Он ткнул своим кривоватым перстом в мою сторону. — Докладывай. По порядку. Только без маньяков и сирен. По существу.
Ну я и доложила. По существу и порядку. Когда моя речь завершилась фразой «Не подходите, я злая, как рысь!», все присутствующие представители служб спасения набросились на нас с таким остервенением, будто мы вражеские оккупанты. Они орали и ругались, обзывали нас глупыми курицами (всех, даже Кузина, хоть он по половым признакам больше тянет на петуха), грозились засадить нас за решетки, оштрафовав предварительно за ложный вызов. Даже от пожарных нам досталось. Им, видите ли, не понравилось, чем мы тушили, у нас-де, сели верить отчетам, имеются гораздо более современные средства тушения, нежели кружки и сахарницы, наполненные водой.
Обруганные и запуганные, мы сбились в угол. Наши глаза просили пощады. И выпросили. Как ни странно, первым сжалился над нами на вид самый грозный, но как оказалось, более отходчивый, чем другие крикуны — старший следователь Русов.
— Ладно, хорош орать! Поняли они все. Больше не будут.
Повинуясь командирскому басу, замолкли даже визгливые пожарные. В наступившей тишине, нарушаемой только капаньем воды со столов, раздалось хмыканье старшего следователя.
— А ведь подожгли кабинетик-то, — пробурчал он. — И подожгли не бездумно. Смотри, — он кивнул Геркулесову. Коленька подошел к указываемому начальником стеллажу, посмотрел, потом с умным видом кивнул. Я с еле скрываемым любопытством придвинулась к ним поближе, но к своему разочарованию в куске горелого дерева ничего интересного не узрела — головешки, как головешки, тут полно таких.
А Русов все не унимался. Он кружил по комнате, заглядывал под столы, приподнимал коврики, нюхал, зачем-то плевал, тер, вновь кружил. Наконец, он увидел то, что искал — улику. А именно обгорелый коробок спичек.
— Видал! — сунул он улику под нос Коленьке. Держал он ее бережно, двумя пальцами за углышек. — Надеюсь, его никто не трогал?
— Э… М. М-у… — со страху я потеряла дар речи, от чего ответ мой прозвучал, как мычание глухо-немомого Герасима.
— Что — му? Трогал или нет?
— М… Да, — наконец выговорила я. — Но я не нарочно… Увидела и не произвольно…
— Марш отсюда!
Я пулей вылетела из комнаты. Следом за мной понеслись все остальные дилетанты, подгоняемые громовым голосом Русова.
— Все вон! Чтобы духу вашего не было. Сыщики любители. И никуда не отлучаться из комнат, к вам придут показания снимать.
Мы дунули по лестнице так, что пятки засверкали.
Перевели дух, только когда добежали до фойе. Отдышались, огляделись, заметили, что во время гонки потеряли Кузина и двух дебоширок (первый, наверняка, спрятался в своей комнате, она недалеко от погоревшего бюро, а последних, скорее всего, уже допрашивает Геркулесов). Первой нарушила молчание Эмма Петровна.
— Нас арестуют да?
— Ща-а-с, — фыркнула Маруся. — Не имеют права. Мы все сделали по закону. И нечего было на нас орать. Тоже мне, напугали! — Горячилась она, размахивая руками в опасной близости от моего носа. — Да они вообще нам медаль обязаны дать.
— За что? — не поняла я.
— За охрану правопорядка. За бдительность. И за борьбу с огнем.
— Тебе не медаль. Тебе орден дадут, — заверила я подружку.
— «Защитника отечества»? — с придыханием спросила Маруся. — Первой степени?
— Нет, «Орден дураков».
— Сама дура, — ни сколько не обидевшись, изрекла несостоявшаяся орденоноска, разворачиваясь в сторону двери. — Пошли чай допивать!
Мы и пошли.
Вернувшись в свою тихую и показавшуюся даже уютной комнатку мы расслабились. Расселись, вытянули ноги. Я лениво обвела взглядом периметр и тут увидела… Черта! Да, да. Самого настоящего черта с чумазой физиономией и острыми рожками меж вздыбленных волос.
— А-а! — заверещала я, вглядываясь в угольные глаза незваного гостя.
Гость почему-то тоже открыл пасть, блеснув белыми зубами, показавшимися просто ослепительными на грязной физиономии. Я ткнула в него пальцем, а он в меня. Я в него, он в меня… И только тут до меня дошло, что за чертенка я приняла свое собственное отражение. Что и не мудрено. Рожа чумазая, волосы дыбом, а темные приколки-крокодильчики, которыми я с утра заколола челку, чтобы в глаза не лезла, очень сильно смахивают на аккуратненькие рожки.
Короче, выглядела я ужасающе, впрочем, как и все остальные. Даже вечно аккуратная Эмма Петровна поражала чумазостью и лохматостью. Не говоря уже о главной пожаротушительнице — Марусе, которая была не просто грязна и всклокочена, она была грязна и всклокочена до безобразия, и до неприличия полуодета. То есть, кофта на ней была расстегнута, так как пуговицы поотлетали еще в первые минуты борьбы с огнем, разрез на юбке разорвался до самого пояса, колготки продрались и потерялась одна туфля.
Все остальные выглядели чуть пристойнее, но все равно сильно смахивали на бомжей. Да и пахло от нас почти так же — гарью и чем-то кислым, может, пеной из огнетушителя.
Следующий час мы приводили себя в порядок: мылись, оттирались, зашивались, расчесывались, обливались духами, хоть это мало помогало, ибо бомжевый душек сдаваться иноземным врагам не собирался, и перебивал французский парфюм без всяких усилий.
Наконец, более менее пристойный вид был восстановлен. Мы, бледные от усталости, сверкающие чисто умытыми, естественными лицами, расселись вокруг электрочайника, взяли по конфетке, то-о-лько приготовились испить бодрящей жидкости, как…
Тук-тук-тук.
— Открыть? — испуганно пискнула Маринка, ставя свою чашку на стол.
— Открой.
— Да-а? А вдруг это Русов?
— И что?
— Заругает. Я его боюсь.
— И что теперь? — хорохорилась Маруся, но сама не подумала даже привстать.
— Я открою. — Сказала я и смело распахнула дверь.
Страшного ничего не произошло. В сумраке коридора я разглядела очертание мужской фигуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68