у г.д. ч. д» и еще какая-то околесица такого же рода. Что за «г.д.» и «ч.д» не ясно. Скорее всего, ерунда какая-нибудь, типа рецепта пирога.
— Оставлю у себя, — наконец, решила я, — пусть лежит, а если никто не хватится за эту неделю, выбросим.
После этого, я засунула документ в верхний ящик стола и благополучно о нем забыла.
Вечер вторника
Что-то в кустах, но не рояль
Возвращалась я домой в седьмом часу, что уже было событием исключительным, ибо до конца рабочего дня никто в нашем НИИ не досиживал. Шла не спеша. Гуляла, приводила в порядок свои нервы.
Вот и дом мой показался. Был он длинным-предлинным — начинался на одной улице и заканчивался на другой — при этом извивался так, что в народе его именовали не иначе, как пьяным.
Я вошла в арку. Проследовала к подъезду. Стряхнула палые листья с бампера горбатого «Запорожца», который годы назад припарковали у песочницы и там же забыли. Немного подумав, я взгромоздилась на покатую крышу автомобиля, брякнула рядом с собой сумку и застыла в бездеятельном созерцании.
Двор наш мне всегда нравился. Уютный, закрытый с трех сторон пьяными стенами. Помню, как мы гоняли по нему в детстве, как прятались в зарослях шиповника, что растет в каждом палисаднике, как взбирались на тополя, как ломали качели… Помню, как за деревянным столиком резались в домино мужики и потом пили в беседке портвейн, прячась от вездесущих жениных глаз. Теперь двор уже не тот: не смотря на пышность шиповника, в нем никто не прячется, на тополя никто не лазит — современные детишки увлекаются «ниндендами» и орейрами, их из дома не вытащишь, качели поломать они бы еще согласились, но их с наших времен так и не починили, так что ломать нечего. Да и мужики уже не режутся в домино, вечерами они тупо пялятся в телек и ругают правительство. Осталась только последняя традиция — распитие спиртных напитков в беседке, но и она опошлена залетными алкашами, которые вместо «Агдама» глушат вонючий самогон, вместо ливерной колбасы закусывают листьями тополя, а прятаться не думают не только от женщин, но и от детей.
Я вытянула шею и глянула сквозь поредевшую листву на беседку. Точно так. Пьют-с, сволочи. Я сползла со своего трона и хмуро направилась в их направлении. Вот ЩА-А-А-С как устрою им головомойку, будут знать.
В принципе, с местной пьянью у меня отношения почти дружеские, благодаря соседу Коляну, с которым в детстве я приятельствовала. Тогда он был вполне приличным пареньком, не сильно умным, конечно, но работящим и не злым. Попивал он в меру — по пятница и субботам, когда принимал пару стаканов сваливался под лавку и благополучно там засыпал. Мы, соседи, с годами привыкли к неизменному аксессуару нашего двора и длинную фигуру под скамейкой воспринимали как должное. Но пять лет назад Коляна выгнали с работы, и от нечего делать он запил по серьезному. Теперь под лавкой он почти живет. Почти, потому что иногда он живет у каких-то «синеглазок», таких же несчастных и вечно пьяных. С ними травится самогоном, ворует драгметаллы, дерется и мирится.
За пять лет таких принцесс у него было не меньше десятка.
Меня Колян любит, как сестру. Называет Леленчиком. Весело приветствует в каком бы состоянии не был. Благодаря ему все местные алкаши знают, как меня зовут. И теперь частенько, возвращаясь домой, я слышу от совершенно незнакомых «синяков»: «Леленчик, дай стаканчик!».
… Тем временем я уже приблизилась к многострадальной беседке. На ее деревянном столике разглядела почти опорожненную бутылку «Анапы» (изысканного напитка, воспринимаемого алкашами как портвейн урожая 1854 года), ломаную горбушку и соленый огурец. На лавке же обнаружила приснопамятного Коляна со своим другом-врагом Вованом.
Завидев меня, мужики заулыбались своими беззубыми ртами, закивала, заохали. Колян даже потянулся к бутылке, решив, наверное, угостить меня своим любимым пойлом, но, обнаружив, что там им сами маловато будет, передумал и просто предложил присесть.
Что я и сделала.
Колян привалился с одной стороны, Вован с другой, и мы завели светский разговор.
— С работы? — поинтересовался вежливый Вован, придвигаясь ближе.
— Ясно, что с работы, — буркнул Колян и хмуро уставился на друга.
— И не надоело тебе? — сочувственно спросил Вован. Он жалел всех, кому приходилось ходить на работу. Сам-то он до этого не опускался.
— А тебе не надоело ничего не делать? — вступился за меня Колян, он, как бывший пролетарий, к труду относился с уважением.
— А ты чего встряешь? Не тебя спрашивают!
— А ты чего?
Похоже, опять они что-то не поделили, и я даже подозреваю что — мое внимание.
Мне стало смешно. Такими поклонниками могу похвастаться только я! Ну да ладно, уж какие есть.
Вообще эта парочка была на удивление занятной. Сначала они друг без друга жить не могут, потом начинают ссорится — типа, ты меня уважаешь? — затем драться, а в заключении клянутся друг друга век не видеть, но проходит неделя-другая, и мы вновь встречаем их вместе.
Удивительнее всего то, что стычки между ними чаще всего происходят из-за женщин, так как оба считают себя неотразимыми и по этому очень болезненно переживают, когда очередная «синеглазка», пометавшись, предпочитает ему другого. В принципе, я понимаю растерянность девушек. Колян с Вованом мужчины колоритные. Оба длинные, сухие, беззубые. Только первый лохматый блондин с огромными ушами, а второй кудреватый брюнет, голову которого украшает загорелая лысина.
Я потрепала своих верных рыцарей по загривкам. Они расцвели, Колян продемонстрировал мне два своих роскошных клыка, Вован еще и пару нижних зубов. И только тут я заметила, как Вован похож… на … да простят меня женщины… на Ричарда Гира.
Вот это открытие! Те же маленькие черные глаза, тот же крупный нос, те же губы. Конечно, у нашего Вована плешь на пол головы, морщины, синяк под глазом. И выглядит он в свои 45, на все 60, а о печени его я не говорю, но все равно похож, до чего похож!
Мне стало смешно. Я представила, во что мог превратиться лощеный седовласый красавец, родись он не в Америке, а в нашем дворе. И как знать, был бы так же безобразен наш Вован, появись он на свет где-то в другом месте…
Вот об этом я размышляла, когда покидала беседку. Наверное, по этому и не заметила, кто копошился в кустах, рядом с подъездной лавочкой.
Очнулась я только тогда, когда чья-то рука (мертвенно бледная в свете уличного фонаря) не выпросталась из зарослей шиповника и не схватила меня за запястье, на котором болталась моя модная лаковая сумочка — в это время я как раз доставала из нее ключ.
Я пискнула от боли и с силой дернула руку с сумкой на себя. Хватка партизана не ослабла, он даже крепче обхватил мое запястье. Я разозлилась, напрягла свои тренированные в цирковой студии мышцы и дернула сильнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
— Оставлю у себя, — наконец, решила я, — пусть лежит, а если никто не хватится за эту неделю, выбросим.
После этого, я засунула документ в верхний ящик стола и благополучно о нем забыла.
Вечер вторника
Что-то в кустах, но не рояль
Возвращалась я домой в седьмом часу, что уже было событием исключительным, ибо до конца рабочего дня никто в нашем НИИ не досиживал. Шла не спеша. Гуляла, приводила в порядок свои нервы.
Вот и дом мой показался. Был он длинным-предлинным — начинался на одной улице и заканчивался на другой — при этом извивался так, что в народе его именовали не иначе, как пьяным.
Я вошла в арку. Проследовала к подъезду. Стряхнула палые листья с бампера горбатого «Запорожца», который годы назад припарковали у песочницы и там же забыли. Немного подумав, я взгромоздилась на покатую крышу автомобиля, брякнула рядом с собой сумку и застыла в бездеятельном созерцании.
Двор наш мне всегда нравился. Уютный, закрытый с трех сторон пьяными стенами. Помню, как мы гоняли по нему в детстве, как прятались в зарослях шиповника, что растет в каждом палисаднике, как взбирались на тополя, как ломали качели… Помню, как за деревянным столиком резались в домино мужики и потом пили в беседке портвейн, прячась от вездесущих жениных глаз. Теперь двор уже не тот: не смотря на пышность шиповника, в нем никто не прячется, на тополя никто не лазит — современные детишки увлекаются «ниндендами» и орейрами, их из дома не вытащишь, качели поломать они бы еще согласились, но их с наших времен так и не починили, так что ломать нечего. Да и мужики уже не режутся в домино, вечерами они тупо пялятся в телек и ругают правительство. Осталась только последняя традиция — распитие спиртных напитков в беседке, но и она опошлена залетными алкашами, которые вместо «Агдама» глушат вонючий самогон, вместо ливерной колбасы закусывают листьями тополя, а прятаться не думают не только от женщин, но и от детей.
Я вытянула шею и глянула сквозь поредевшую листву на беседку. Точно так. Пьют-с, сволочи. Я сползла со своего трона и хмуро направилась в их направлении. Вот ЩА-А-А-С как устрою им головомойку, будут знать.
В принципе, с местной пьянью у меня отношения почти дружеские, благодаря соседу Коляну, с которым в детстве я приятельствовала. Тогда он был вполне приличным пареньком, не сильно умным, конечно, но работящим и не злым. Попивал он в меру — по пятница и субботам, когда принимал пару стаканов сваливался под лавку и благополучно там засыпал. Мы, соседи, с годами привыкли к неизменному аксессуару нашего двора и длинную фигуру под скамейкой воспринимали как должное. Но пять лет назад Коляна выгнали с работы, и от нечего делать он запил по серьезному. Теперь под лавкой он почти живет. Почти, потому что иногда он живет у каких-то «синеглазок», таких же несчастных и вечно пьяных. С ними травится самогоном, ворует драгметаллы, дерется и мирится.
За пять лет таких принцесс у него было не меньше десятка.
Меня Колян любит, как сестру. Называет Леленчиком. Весело приветствует в каком бы состоянии не был. Благодаря ему все местные алкаши знают, как меня зовут. И теперь частенько, возвращаясь домой, я слышу от совершенно незнакомых «синяков»: «Леленчик, дай стаканчик!».
… Тем временем я уже приблизилась к многострадальной беседке. На ее деревянном столике разглядела почти опорожненную бутылку «Анапы» (изысканного напитка, воспринимаемого алкашами как портвейн урожая 1854 года), ломаную горбушку и соленый огурец. На лавке же обнаружила приснопамятного Коляна со своим другом-врагом Вованом.
Завидев меня, мужики заулыбались своими беззубыми ртами, закивала, заохали. Колян даже потянулся к бутылке, решив, наверное, угостить меня своим любимым пойлом, но, обнаружив, что там им сами маловато будет, передумал и просто предложил присесть.
Что я и сделала.
Колян привалился с одной стороны, Вован с другой, и мы завели светский разговор.
— С работы? — поинтересовался вежливый Вован, придвигаясь ближе.
— Ясно, что с работы, — буркнул Колян и хмуро уставился на друга.
— И не надоело тебе? — сочувственно спросил Вован. Он жалел всех, кому приходилось ходить на работу. Сам-то он до этого не опускался.
— А тебе не надоело ничего не делать? — вступился за меня Колян, он, как бывший пролетарий, к труду относился с уважением.
— А ты чего встряешь? Не тебя спрашивают!
— А ты чего?
Похоже, опять они что-то не поделили, и я даже подозреваю что — мое внимание.
Мне стало смешно. Такими поклонниками могу похвастаться только я! Ну да ладно, уж какие есть.
Вообще эта парочка была на удивление занятной. Сначала они друг без друга жить не могут, потом начинают ссорится — типа, ты меня уважаешь? — затем драться, а в заключении клянутся друг друга век не видеть, но проходит неделя-другая, и мы вновь встречаем их вместе.
Удивительнее всего то, что стычки между ними чаще всего происходят из-за женщин, так как оба считают себя неотразимыми и по этому очень болезненно переживают, когда очередная «синеглазка», пометавшись, предпочитает ему другого. В принципе, я понимаю растерянность девушек. Колян с Вованом мужчины колоритные. Оба длинные, сухие, беззубые. Только первый лохматый блондин с огромными ушами, а второй кудреватый брюнет, голову которого украшает загорелая лысина.
Я потрепала своих верных рыцарей по загривкам. Они расцвели, Колян продемонстрировал мне два своих роскошных клыка, Вован еще и пару нижних зубов. И только тут я заметила, как Вован похож… на … да простят меня женщины… на Ричарда Гира.
Вот это открытие! Те же маленькие черные глаза, тот же крупный нос, те же губы. Конечно, у нашего Вована плешь на пол головы, морщины, синяк под глазом. И выглядит он в свои 45, на все 60, а о печени его я не говорю, но все равно похож, до чего похож!
Мне стало смешно. Я представила, во что мог превратиться лощеный седовласый красавец, родись он не в Америке, а в нашем дворе. И как знать, был бы так же безобразен наш Вован, появись он на свет где-то в другом месте…
Вот об этом я размышляла, когда покидала беседку. Наверное, по этому и не заметила, кто копошился в кустах, рядом с подъездной лавочкой.
Очнулась я только тогда, когда чья-то рука (мертвенно бледная в свете уличного фонаря) не выпросталась из зарослей шиповника и не схватила меня за запястье, на котором болталась моя модная лаковая сумочка — в это время я как раз доставала из нее ключ.
Я пискнула от боли и с силой дернула руку с сумкой на себя. Хватка партизана не ослабла, он даже крепче обхватил мое запястье. Я разозлилась, напрягла свои тренированные в цирковой студии мышцы и дернула сильнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68