— Много грязных фотографий, профессиональных и совсем непрофессиональных, то есть любительских.
— И кто любитель?
— Вася, кто же еще.
— А где он снимал?
— Да везде. На улице под женские юбки объективом залезал. В общественных туалетах. Он и в раздевалках снимал, и на пляже. Много фотографий, сделанных здесь, в институте.
— Как? — Ахнула я. — И кто же на них?
— Все вы.
— Все? — я застучала по своей груди. — Даже я?
— И вы.
— А меня-то он где умудрился…
— Вы сняты в раздевалке в момент примерки какой-то обновки. Кажется… гм… бюстгалтера.
— Все равно не понимаю, я же в комнате была одна.
— Это вы так думали, а Вася ведь не только по туалетам любил прятаться, он и в комнатах засады устраивал. В вашей, например, кроме раздевалки, есть еще и кладовка, так?
— Так.
— Вот в ней он иногда и хоронился, там, между прочим, в стене дырка есть, через которую он и смотрел, и вас снимал.
— Так вот кто там шуршал! — выкрикнула я, негодуя. — А мы думали — мыши.
— Не волнуйтесь, там и мыши есть, он их мышеловкой для своих любимцев ловит именно в вашей кладовке.
— Но откуда он узнает коды? У нас же все комнаты на замках?
— Он же электрик, значит, часто бывает в разных комнатах для того, чтобы лампочки поменять. Вы ему открываете, он запоминает код, а потом проникает уже без вас.
— Какой кошмар! — я, закрыв глаза ладонями, села на стул. — Моя фотография в стиле «ню» есть у какого-то маньяка.
— Теперь нет. — После моего недоуменного взгляда, он добавил. — Теперь она вместе с другими уликами в следственном отделе.
— Успокоили, спасибо. Это значит, что теперь на нее пялится не только Васька, но и весь следственный отдел.
— Что вы, я не даю.
— Один любуетесь?
— Да я одним глазком, — не слишком убедительно успокоил он.
— И как я вам?
— Могу вас заверить, что у вас самые роскошные формы из всех институтских дам, — горячо выпалил он.
Я зарделась, как кисейная барышня, от этого пусть и не очень приличного, но зато искреннего комплимента. Мне было приятно его принять, потому что даже человеку с таким раздутым самомнением, как у меня, радостно получать подтверждение своей исключительности. Но мою эйфорию неожиданно задушила одна уж очень неприятная мысль.
— Так что же получается? Получается, что Васька очень даже мог попасть к нам в комнату и подбросить эту анонимку?
— Запросто. Правда, он это отрицает, как и многое другое. Например…
— Стоп, — я предостерегающе взмахнула рукой. — Мы же с вами решили, что убийца кто-то из наших. А Васька…
— Вы знаете, что электрики имеют совсем другие пропуска, нежели вы?
— Как так другие?
— Они не оставляют их на проходной, когда входят и выходят. Их пропуска предъявительские, то есть…
— Поняла я, поняла. Они просто их показывают вахтеру, когда проходят через вертушку, оставляя при этом у себя.
— А это значит, что в момент второго убийства, если вы помните, произошло оно во время вашей вечеринки, он вполне мог быть в здании.
— Как это?
— Очень просто, — начал сердиться Геркулесов. — Вы все, когда уходите, сдаете пропуска, вахтер их раскладывает в ячейки, если какая-то ячейка пуста, он выясняет какая, сверяет со списком работников, что лежит у него под стеклом, звонит диспетчеру и докладывает, что работник такой-то, такой-то не покинул здания, а уж диспетчер либо находит зазевавшегося, после чего выдворяет, либо выясняет, зачем тот задержался, и докладывает на вахту.
— Это еще зачем?
— Зачем докладывает?
— Зачем вообще все эти глупые игры в засекреченную правительственную организацию? Что у нас филиал КГБ что ли?
— Ах вот вы о чем.. Ну это очень просто. В застойные времена этот НИИ и впрямь был секретным объектом, здесь какие-то отравляющие химические соединения изобретали.
— А сейчас?
— Сейчас, как будто, перестали, но порядки остались прежние.
— Ага, — удовлетворенно кивнула я, а потом до меня дошло, что с этими разговорами про конспирацию, я потеряла нить беседа. — А о чем мы до этого говорили?
— О том, что электриков часто вызывают в неурочное время, чтобы починить, например, сигнализацию. Или проводку, или пробки какие, вылетевшие, именно по этому у них особые пропуска.
— И это доказывает, что он мог убить уборщицу в то время, когда мы веселились? — с сомнением протянула я.
— Нет, это доказывает, что он мог убить, потому что учет предъявительских пропусков никто не ведет.
— Не поняла, — с сожалением призналась я.
— Тьфу ты! — разозлился Геркулесов. — Он просто мог остаться в институте на ночь, и никто бы этого не заметил, ведь пропуск на проходную он не сдает, а если он его не сдает, значит, вахтер его не хватится…
— Все! Поняла! — торжественно воскликнула я.
— Фу, — он облегченно вздохнул и картинно вытер лоб рукавом, будто я своей тупостью его замотала до пота.
Я напряженно молчала минуты две, пока не выдала вот что:
— Но это даже косвенными уликами не назовешь, скорее вашими догадками.
— Может и так, но вместе с этим. — И он достал из кармана завернутый в полиэтилен длинный тонкий нож.
— Где нашли?
— Здесь, — он кивнул на тумбочку. — Заметьте, на лезвие запекшаяся кровь.
— Это он для кошек мясо резал.
— А вот и нет! — торжественно воскликнул наш Шерлок Холмс. — Кошкин нож мы изъяли вчера, он лежал на видном месте, поэтому его обнаружили сразу. А вот этот, — он потряс перед моим носом пакетом, — был спрятан за тумбочкой, его я нашел только сегодня. И, как мне кажется, эти сгустки на лезвие, — вновь пакет мне в нос, — говорят о многом.
Я недоуменно уставилась на него, не уяснив, о чем могут говорить сгустки.
— Вы что про сворачиваемость крови ничего не слышали? — удивился Геркулесов. — Кровь, вытекшая из живого человека, и кровь из… ну допустим… замороженной говяжьей печени имеет разную консенстенуцию. Первая еще не свернулась, когда попала на лезв…
— Ну, хватит, — возмутилась я. — Давайте обойдемся без этой тошнотворной лекции. Я вам верю на слово.
— Что и требовалось доказать, — изрек очень довольный собой Геркулесов.
— Значит, это Васька.
— Васька, — уверенно подтвердил он.
— Хм, — я все еще не верила в это, но, скорее, лишь из упрямства — мне претила мысль, что я на Бодяго даже подозрение не распространяла. — Да, пожалуй, вы правы. Больше не кому. А он что говорит на это?
— Естественно, в несознанке.
— В чем?
— Отпирается, значит, не признает своей вины. Но это было вчера, вчера у нас не было этого, — он вновь вскинул пакет с ножом, но на этот раз я отстранилась, хватит, на сгустки я уже насмотрелась.
— Думаете, сегодня сознается?
— Не знаю, от него чего угодно можно ожидать, он же того, — Геркулесов свистнул и покрутил пальцем у виска.
— Да ладно, никакой он ни того, — я повторила свист, — обычный маньяк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68