Он вам не помощник. Это была его идея – сжечь письмо?
– Нет, моя. Он согласился, потому что считал письмо розыгрышем или злой шуткой. Он его не воспринял так серьезно, как я.
– Кто его написал, миссис О'Горман?
Она подставила лицо солнечным лучам и на секунду зажмурилась.
– Подписи не было, а почерка я не узнала. Оно было от человека, который утверждал, что убил моего мужа пять лет назад, в феврале.
Куинн знал, что, если он скажет хотя бы одно слово сочувствия, она разрыдается.
– Откуда оно было отправлено? – спросил он.
– Из Эванстоуна, штат Иллинойс.
– А содержание?
– Этот человек писал, что у него рак легких, он недавно об этом узнал и перед смертью хотел бы очиститься от греха.
– Он описал, как произошло убийство?
– Да.
– И указал причину?
– Да.
– Почему он это сделал?
Она снова зажмурилась, теперь страдальчески, и медленно покачала головой.
– Не могу... Я не могу вам сказать. Мне стыдно.
– Но вам не было стыдно показывать письмо Джорджу Хейвуду?
– Мне был необходим совет опытного человека.
– Джон Ронда тоже опытный человек и к тому же – ваш друг.
– И к тому же, – с иронией сказала она, – редактор местной газеты и неисправимый болтун. В отличие от него мистер Хейвуд умеет держать язык за зубами. Я не сомневаюсь в его порядочности. Кроме того, мистер Хейвуд знал моего мужа и мог... мог... дать оценку обвинению, которое против него выдвигалось.
– Этот человек обвинял вашего мужа?!
– Да. В ужасном поступке... Я ему, конечно, не поверила. Никакая жена не поверила бы такому о своем муже, и все-таки...
Голос ее, который и так уже перешел в шепот, угас окончательно.
– Вы поверили, миссис О'Горман?
– Видит Бог, я не хотела. Но довольно долгое время перед смертью мужа я чувствовала что-то темное между нами, хотя и притворялась, что все в порядке. У меня не было сил зажечь свет и посмотреть, что в этой темноте. А когда я получила письмо, то свет зажегся, – Она потерла глаза, словно пыталась стереть воспоминания. – Мне стало так страшно, что я позвонила Джорджу Хейвуду. Не стоило этого делать, но я была в панике. Я должна была поговорить с человеком, который знал Патрика и работал с ним. С мужчиной. Мне непременно нужно было спросить у мужчины...
– Почему?
Она горько усмехнулась.
– Женщин легко обмануть, даже умных. Особенно умных, наверное. Мистер Хейвуд приехал немедленно. К тому времени я, кажется, уже двух слов связать была не в состоянии. Он вел себя очень спокойно, хотя тоже был взволнован.
– Как он отнесся к письму?
– Сказал, что его нельзя принимать всерьез. После каждого убийства находится душевнобольной, утверждающий, что его совершил он. Он, конечно, прав, но в письме было что-то до ужаса настоящее и горькое. И если человек, который его послал, сумасшедший, то болезнь не отразилась на его памяти – все детали сошлись – и на способности излагать мысль на бумаге.
– Так часто бывает.
– Я не исключила возможности, что Патрик жив и сам его написал. Но тогда получается слишком много расхождений. Во-первых, это не его стиль. Во-вторых, на конверте было написано: Калифорния, Чикото, миссис Патрик О'Горман. Не мог же он забыть название улицы и номер дома! В-третьих, почерк не его. Патрик был левша и писал с сильным наклоном влево, а в письме наклон вправо, и почерк неустоявшийся, как у школьника. Но самое главное – Патрик не мог обвинить себя в этом. Никакой мужчина не написал бы такого о себе.
– Этот человек утверждал, что хорошо знал вашего мужа?
– Нет. Он его в тот вечер видел впервые. Бродяжничал, жил на реке. Когда началась буря, решил укрыться в Бейкерсфилде, это дальше по дороге. Вышел на шоссе и стал голосовать, и Патрик посадил его, а потом... Нет, нет, не верю!
Но Куинн знал, что она верит, и никакие слезы не в состоянии этого смыть. Она плакала почти беззвучно, спрятав лицо в ладонях. Слезы просачивались между пальцами и стекали за обшлага холщовой куртки.
– Миссис О'Горман, – сказал он, – Марта. Послушайте, Марта. Хейвуд, наверное, прав, это письмо садистская шутка.
Она подняла голову и с отчаянием посмотрела на него.
– За что меня можно так ненавидеть? – Ее голос дрожал от детской обиды.
– Больной человек может возненавидеть любого, и без всякой причины. Каков был тон письма, что в нем главное?
– Горечь и сожаление. И страх, страх смерти. И ненависть, но не ко мне, а к себе, за то, что он сделал, и к Патрику, за то, что он заставил его сделать.
– Он обвинял вашего мужа в непристойных намерениях, вы это хотите сказать, Марта?
– Да, – еле слышно выдохнула она.
– Потому вы и сожгли письмо, вместо того чтобы передать его в полицию?
– Я должна была его уничтожить ради детей, себя и... да, ради Патрика тоже. Неужели вы не понимаете?
– Конечно, понимаю.
– Если бы я пошла в полицию, то потеряла бы все, ничего не получив взамен. Я и так уже многое потеряла, но это моя личная потеря, и я справляюсь с ней только потому, что мои дети живут нормальной жизнью и имя Патрика осталось незапятнанным. Поэтому если вы сообщите о письме в полицию, я буду все отрицать, и мистер Хейвуд тоже. Он мне обещал. Письма не было.
– Надеюсь, вы понимаете, какую ответственность берете на себя, скрывая улики тяжелейшего преступления?
– Да, я знаю, что нарушила закон. Но меня это не волнует. Странно, я всегда была законопослушной, но в тот момент меня совершенно не трогала юридическая сторона дела. Если из-за меня убийца останется безнаказанным – Бог с ним. Зато не пострадают невинные люди. Правосудие и справедливость не всегда одно и то же. Или вы еще слишком молоды и мстительны, чтобы это понимать?
– Не так уж я молод, – ответил Куинн. – И никогда не был мстительным.
Она долго изучающе смотрела на него.
– А по-моему, права я, – сказала она серьезно и с оттенком грусти.
– Нет, – сказал он.
– Вам бы, разумеется, хотелось, чтобы я побежала в полицию?
– Нет, просто...
– Хотелось бы, хотелось. Вы считаете, что если закон требует око за око, то столько и получается. Это не так. Простой арифметикой закон не довольствуется. Ему нужно уравнение, где одному оку соответствует множество чьих-то глаз, и если они живые – закону все равно. Так вот, эти глаза не будут принадлежать мне и моим детям. Если понадобится, я поклянусь на десяти Библиях перед Верховным судом, что не получала никакого письма, касающегося смерти мужа.
– И Джордж тоже поклянется?
– Да.
– Потому что любит вас?
– Вы слишком романтично настроены, – холодно ответила она. – Надеюсь, это ненадолго. Нет, мистер Хейвуд в меня не влюблен. Он всего лишь пришел к тому же выводу, что и я. Чем бы ни было письмо – розыгрышем, как считает он, или правдой, как считаю я, – мы оба решили, что обнародовать его было бы безумием. И я его сожгла. Знаете, где? В печке на кухне, и пепел давно вылетел в трубу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
– Нет, моя. Он согласился, потому что считал письмо розыгрышем или злой шуткой. Он его не воспринял так серьезно, как я.
– Кто его написал, миссис О'Горман?
Она подставила лицо солнечным лучам и на секунду зажмурилась.
– Подписи не было, а почерка я не узнала. Оно было от человека, который утверждал, что убил моего мужа пять лет назад, в феврале.
Куинн знал, что, если он скажет хотя бы одно слово сочувствия, она разрыдается.
– Откуда оно было отправлено? – спросил он.
– Из Эванстоуна, штат Иллинойс.
– А содержание?
– Этот человек писал, что у него рак легких, он недавно об этом узнал и перед смертью хотел бы очиститься от греха.
– Он описал, как произошло убийство?
– Да.
– И указал причину?
– Да.
– Почему он это сделал?
Она снова зажмурилась, теперь страдальчески, и медленно покачала головой.
– Не могу... Я не могу вам сказать. Мне стыдно.
– Но вам не было стыдно показывать письмо Джорджу Хейвуду?
– Мне был необходим совет опытного человека.
– Джон Ронда тоже опытный человек и к тому же – ваш друг.
– И к тому же, – с иронией сказала она, – редактор местной газеты и неисправимый болтун. В отличие от него мистер Хейвуд умеет держать язык за зубами. Я не сомневаюсь в его порядочности. Кроме того, мистер Хейвуд знал моего мужа и мог... мог... дать оценку обвинению, которое против него выдвигалось.
– Этот человек обвинял вашего мужа?!
– Да. В ужасном поступке... Я ему, конечно, не поверила. Никакая жена не поверила бы такому о своем муже, и все-таки...
Голос ее, который и так уже перешел в шепот, угас окончательно.
– Вы поверили, миссис О'Горман?
– Видит Бог, я не хотела. Но довольно долгое время перед смертью мужа я чувствовала что-то темное между нами, хотя и притворялась, что все в порядке. У меня не было сил зажечь свет и посмотреть, что в этой темноте. А когда я получила письмо, то свет зажегся, – Она потерла глаза, словно пыталась стереть воспоминания. – Мне стало так страшно, что я позвонила Джорджу Хейвуду. Не стоило этого делать, но я была в панике. Я должна была поговорить с человеком, который знал Патрика и работал с ним. С мужчиной. Мне непременно нужно было спросить у мужчины...
– Почему?
Она горько усмехнулась.
– Женщин легко обмануть, даже умных. Особенно умных, наверное. Мистер Хейвуд приехал немедленно. К тому времени я, кажется, уже двух слов связать была не в состоянии. Он вел себя очень спокойно, хотя тоже был взволнован.
– Как он отнесся к письму?
– Сказал, что его нельзя принимать всерьез. После каждого убийства находится душевнобольной, утверждающий, что его совершил он. Он, конечно, прав, но в письме было что-то до ужаса настоящее и горькое. И если человек, который его послал, сумасшедший, то болезнь не отразилась на его памяти – все детали сошлись – и на способности излагать мысль на бумаге.
– Так часто бывает.
– Я не исключила возможности, что Патрик жив и сам его написал. Но тогда получается слишком много расхождений. Во-первых, это не его стиль. Во-вторых, на конверте было написано: Калифорния, Чикото, миссис Патрик О'Горман. Не мог же он забыть название улицы и номер дома! В-третьих, почерк не его. Патрик был левша и писал с сильным наклоном влево, а в письме наклон вправо, и почерк неустоявшийся, как у школьника. Но самое главное – Патрик не мог обвинить себя в этом. Никакой мужчина не написал бы такого о себе.
– Этот человек утверждал, что хорошо знал вашего мужа?
– Нет. Он его в тот вечер видел впервые. Бродяжничал, жил на реке. Когда началась буря, решил укрыться в Бейкерсфилде, это дальше по дороге. Вышел на шоссе и стал голосовать, и Патрик посадил его, а потом... Нет, нет, не верю!
Но Куинн знал, что она верит, и никакие слезы не в состоянии этого смыть. Она плакала почти беззвучно, спрятав лицо в ладонях. Слезы просачивались между пальцами и стекали за обшлага холщовой куртки.
– Миссис О'Горман, – сказал он, – Марта. Послушайте, Марта. Хейвуд, наверное, прав, это письмо садистская шутка.
Она подняла голову и с отчаянием посмотрела на него.
– За что меня можно так ненавидеть? – Ее голос дрожал от детской обиды.
– Больной человек может возненавидеть любого, и без всякой причины. Каков был тон письма, что в нем главное?
– Горечь и сожаление. И страх, страх смерти. И ненависть, но не ко мне, а к себе, за то, что он сделал, и к Патрику, за то, что он заставил его сделать.
– Он обвинял вашего мужа в непристойных намерениях, вы это хотите сказать, Марта?
– Да, – еле слышно выдохнула она.
– Потому вы и сожгли письмо, вместо того чтобы передать его в полицию?
– Я должна была его уничтожить ради детей, себя и... да, ради Патрика тоже. Неужели вы не понимаете?
– Конечно, понимаю.
– Если бы я пошла в полицию, то потеряла бы все, ничего не получив взамен. Я и так уже многое потеряла, но это моя личная потеря, и я справляюсь с ней только потому, что мои дети живут нормальной жизнью и имя Патрика осталось незапятнанным. Поэтому если вы сообщите о письме в полицию, я буду все отрицать, и мистер Хейвуд тоже. Он мне обещал. Письма не было.
– Надеюсь, вы понимаете, какую ответственность берете на себя, скрывая улики тяжелейшего преступления?
– Да, я знаю, что нарушила закон. Но меня это не волнует. Странно, я всегда была законопослушной, но в тот момент меня совершенно не трогала юридическая сторона дела. Если из-за меня убийца останется безнаказанным – Бог с ним. Зато не пострадают невинные люди. Правосудие и справедливость не всегда одно и то же. Или вы еще слишком молоды и мстительны, чтобы это понимать?
– Не так уж я молод, – ответил Куинн. – И никогда не был мстительным.
Она долго изучающе смотрела на него.
– А по-моему, права я, – сказала она серьезно и с оттенком грусти.
– Нет, – сказал он.
– Вам бы, разумеется, хотелось, чтобы я побежала в полицию?
– Нет, просто...
– Хотелось бы, хотелось. Вы считаете, что если закон требует око за око, то столько и получается. Это не так. Простой арифметикой закон не довольствуется. Ему нужно уравнение, где одному оку соответствует множество чьих-то глаз, и если они живые – закону все равно. Так вот, эти глаза не будут принадлежать мне и моим детям. Если понадобится, я поклянусь на десяти Библиях перед Верховным судом, что не получала никакого письма, касающегося смерти мужа.
– И Джордж тоже поклянется?
– Да.
– Потому что любит вас?
– Вы слишком романтично настроены, – холодно ответила она. – Надеюсь, это ненадолго. Нет, мистер Хейвуд в меня не влюблен. Он всего лишь пришел к тому же выводу, что и я. Чем бы ни было письмо – розыгрышем, как считает он, или правдой, как считаю я, – мы оба решили, что обнародовать его было бы безумием. И я его сожгла. Знаете, где? В печке на кухне, и пепел давно вылетел в трубу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64