Вот крыша у людей и едет. Навевают декорации эти самые… мизансцены, ну… небанальные какие-то, что ли. И вот, напрягается человек, силится соответствовать и противиться этому своему стремлению вовсе не может, ибо не от него оно. Просто чувствует, что надо что-то такое… этакое сделать со своей жизнью. Что нельзя, дескать, просто так существовать в этом великолепном свете рампы — камни ему это диктуют. Но диктуют (на манер лукавого суфлера, которому конфуз на сцене — первая радость) невнятно и невпопад. Вот и швыряет героя из фарса в трагедию и обратно.
А народу-то во всем этом действе занято много. И ведь каждый себе пьесу по-своему видит. И громоздится нелепица на нелепицу. Входит, к примеру, гражданин в некую жизненную ситуацию (будучи совершенно уверенным в том, что это водевиль и что он — комик) и начинает вести себя в ней легкомысленно. А другие персонажи, которые в этой ситуации пребывают, драму разыгрывают. И что? Отпускает тот, вновь прибывший, реплику типа: «Явление второе! Те же и Никита с помоями!» И ждет, когда все вокруг смеяться станут. А ему, натурально — бац! — ногой по роже, и будь здоров. Очень даже просто.
А иногда наоборот бывает. По-всякому бывает.
В иных городах (автор был, видел) жизнь спокойная, размеренная. Все тихо-мирно. Живут себе люди в свое удовольствие, кушают да телевизор смотрят. Иные детишек тетешкают, а иные водочку потихоньку пьют. И все нормально.
А тут… То умного государя-императора бомбисты из всеобщего человеколюбия грохнут, приняв его за тирана, то на благо населения этому же населению кровя передовые люди пускать примутся посредством революций, а то вдруг из-за кулис выходит некто и говорит: «А давайте воду нашу, на манер голландцев, дамбой запрудим? Вот тут. Посмотрим, чо будет…» И начинают жители дамбу городить. Но ведь у нас не Голландия. Кто ж ее до конца-то достраивать станет, а? Смешно сказать… Это ж долго и скучно. Да и деньги, вроде бы на строительство отведенные, как-то странным образом вдруг заканчиваются. Ну и бросают, разумеется. А недостроенная дамба тем не менее воду загораживает. Лишенная же привычного свободного протока, вода застаивается и по своему естественному обыкновению загнивать начинает, отравляя и так не сильно здоровую природную атмосферу. А того, кто это дело предложил, уж и не сыскать. И нет всему этому ни конца, ни края. Я же говорю, цирк, да и только. Ну да ладно, чего уж тут.
Волков взглянул на часы, воткнул передачу и, отъехав от поребрика, развернулся.
"Что же это получается? — он выехал на Колокольную и повернул направо, к Владимирскому проспекту. — В «копейке», получается, Седов и связник. В тачке, которая в них въехала, двое непонятных. Может, «контора», а может, и правда, братва. Нам это неизвестно. Но… братва — это вроде как-то реальнее. Тому-то со страху везде измена катит. А они просто тупо впилились в какое-то корыто и пошли бабки снимать. Типа: «А кто виноват? Ну не мы же… Чо тут, в натуре, на каждом шагу всякий козлопастух свои „дрова“ расставляет?» Далее…
Они хозяина «корыта» отпускают, а со связником остаются. Считать. Ну это понятно. С того-то что взять? А этот «лавэ» засветил. Ну… то да се… «фара у нас хрустальная, бампер платиновый, а крыло ва-аще…» Выставили они его на все бабки, что у того были (хорошо еще, если хватило) и уехали. А тот куда пошел? А куда бы ни пошел, но осколочек-то у Славы в доме на полу оказался. И значит, занести его на своей подметке мог только участник инцидента. Тот, кто на этом месте топтался. А случайный кто-нибудь? Сосед, например, домой шел, наступил нечаянно и пошел себе дальше. А потом уже к Славе заглянул. Пописать, например. У него дома, дескать, занято, а очень хочется. Могло так быть? Теоретически… да. Но обычно люди по проезжей части не ходят. Они все больше — по тротуару. То есть, ходят, конечно, и по мостовой, но… чаще все-таки по панели. Поэтому — отбросим, для простоты картины. Итак: кап-два уехал; от этих двоих связник откупился;. они тоже уехали. Ну? И что потом? А ничего. Домой он пошел. Слава — связник?! Вот только этого мне не хватало… Я тут, понимаешь, жопу рву, обыкновенных уголовных злодеев разыскиваю, а потом, в оконцовке, выяснится, что мой терпила — резидент вражеской разведки. И из сейфа у него вместе с бабками, на которые ему, по большому счету, глубоко наплевать, сперли какой-нибудь секретный план нашего укрепрайона. О, сюжет! Гурский обоссытся со смеху".
Волков переехал Литейный мост, повернул направо, остановился, пропуская поток машин, встроился, нырнул в туннель, вынырнул и поехал по набережной.
«Ну? — взглянул он налево, на застывший в серых водах реки революционный корабль. — Что тебе снится, крейсер „Аврора“? Матросы-морфинисты? Кумарит тебя? Небось шарахнуть из носового орудия так хочется, что силушек нет? Бедолага…»
По Гренадерскому мосту он въехал на Аптекарский остров и покатил мимо Ботанического сада. Взглянул на часы.
«Может, к Сан Санычу заглянугь? Слава этот явно приторговывал чем-то. Печать, накладные… На машинах что-то развозил. Свой-то магазин он навряд ли имел. Магазин — это магазин. Другой статус. Алиса бы знала. А так… раскидывать по точкам на реализацию — это самое то. У Сан Саныча — шмотки и всякое такое разное. У Димки Булочника — хавка. А с кем еще мы здесь, на Петроградской, дружим? А больше ни с кем мы здесь и не дружим. Ни к кому просто так с вопросами и не ввалишься. Попробуем к Сан Санычу».
Минут через пять Петр Волков припарковал свой джип возле магазина на Сытнинской. Поднялся по ступенькам, прошел, кивнув продавщицам, через торговый зал и подошел к распахнутой двери директорского кабинета.
— Петр Сергеич! — встал ему навстречу из-за стола высокий подтянутый мужчина в белой рубашке с расстегнутым воротом.
— Добрый день, Сан Саныч, — переступив порог кабинета, Волков протянул руку,
— Здравствуйте, — улыбнулся директор, — сколько лет, сколько зим… Как здоровье ваше драгоценное?
— Да ничего, спасибо. У вас-то как жизнь?
— Да ебись она конем, любезнейший Петр Сергеич, — чуть нараспев, грустно сказал Сан Саныч. — Присаживайтесь… Вот вам стульчик.
— А что так? — Петр присел к столу.
— Да ну… — отмахнулся Сан Саныч, — ос-топиздело все, вы не поверите, сил моих больше нет, честное слово. Въябываешь как проклятый, ведь света Божьего не видишь, а все куда-то… как в прорву.
На пороге кабинета, застегивая ширинку, появился очень грузный пожилой мужчина с налитым до малинового цвета лицом.
— Вот, знакомьтесь, пожалуйста, господа, — Сан Саныч сделал жест рукой: — Петр Сергеич, Степан Иваныч…
— Очень приятно, — сипло буркнул мужчина и протянул Петру руку.
— Петр… Очень приятно.
— Ну что, давай по последней? — Степан Иваныч, протиснувшись мимо Волкова, опустился на свой стул и, взяв в руки недопитую бутылку коньяку, взглянул на Сан Саныча.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
А народу-то во всем этом действе занято много. И ведь каждый себе пьесу по-своему видит. И громоздится нелепица на нелепицу. Входит, к примеру, гражданин в некую жизненную ситуацию (будучи совершенно уверенным в том, что это водевиль и что он — комик) и начинает вести себя в ней легкомысленно. А другие персонажи, которые в этой ситуации пребывают, драму разыгрывают. И что? Отпускает тот, вновь прибывший, реплику типа: «Явление второе! Те же и Никита с помоями!» И ждет, когда все вокруг смеяться станут. А ему, натурально — бац! — ногой по роже, и будь здоров. Очень даже просто.
А иногда наоборот бывает. По-всякому бывает.
В иных городах (автор был, видел) жизнь спокойная, размеренная. Все тихо-мирно. Живут себе люди в свое удовольствие, кушают да телевизор смотрят. Иные детишек тетешкают, а иные водочку потихоньку пьют. И все нормально.
А тут… То умного государя-императора бомбисты из всеобщего человеколюбия грохнут, приняв его за тирана, то на благо населения этому же населению кровя передовые люди пускать примутся посредством революций, а то вдруг из-за кулис выходит некто и говорит: «А давайте воду нашу, на манер голландцев, дамбой запрудим? Вот тут. Посмотрим, чо будет…» И начинают жители дамбу городить. Но ведь у нас не Голландия. Кто ж ее до конца-то достраивать станет, а? Смешно сказать… Это ж долго и скучно. Да и деньги, вроде бы на строительство отведенные, как-то странным образом вдруг заканчиваются. Ну и бросают, разумеется. А недостроенная дамба тем не менее воду загораживает. Лишенная же привычного свободного протока, вода застаивается и по своему естественному обыкновению загнивать начинает, отравляя и так не сильно здоровую природную атмосферу. А того, кто это дело предложил, уж и не сыскать. И нет всему этому ни конца, ни края. Я же говорю, цирк, да и только. Ну да ладно, чего уж тут.
Волков взглянул на часы, воткнул передачу и, отъехав от поребрика, развернулся.
"Что же это получается? — он выехал на Колокольную и повернул направо, к Владимирскому проспекту. — В «копейке», получается, Седов и связник. В тачке, которая в них въехала, двое непонятных. Может, «контора», а может, и правда, братва. Нам это неизвестно. Но… братва — это вроде как-то реальнее. Тому-то со страху везде измена катит. А они просто тупо впилились в какое-то корыто и пошли бабки снимать. Типа: «А кто виноват? Ну не мы же… Чо тут, в натуре, на каждом шагу всякий козлопастух свои „дрова“ расставляет?» Далее…
Они хозяина «корыта» отпускают, а со связником остаются. Считать. Ну это понятно. С того-то что взять? А этот «лавэ» засветил. Ну… то да се… «фара у нас хрустальная, бампер платиновый, а крыло ва-аще…» Выставили они его на все бабки, что у того были (хорошо еще, если хватило) и уехали. А тот куда пошел? А куда бы ни пошел, но осколочек-то у Славы в доме на полу оказался. И значит, занести его на своей подметке мог только участник инцидента. Тот, кто на этом месте топтался. А случайный кто-нибудь? Сосед, например, домой шел, наступил нечаянно и пошел себе дальше. А потом уже к Славе заглянул. Пописать, например. У него дома, дескать, занято, а очень хочется. Могло так быть? Теоретически… да. Но обычно люди по проезжей части не ходят. Они все больше — по тротуару. То есть, ходят, конечно, и по мостовой, но… чаще все-таки по панели. Поэтому — отбросим, для простоты картины. Итак: кап-два уехал; от этих двоих связник откупился;. они тоже уехали. Ну? И что потом? А ничего. Домой он пошел. Слава — связник?! Вот только этого мне не хватало… Я тут, понимаешь, жопу рву, обыкновенных уголовных злодеев разыскиваю, а потом, в оконцовке, выяснится, что мой терпила — резидент вражеской разведки. И из сейфа у него вместе с бабками, на которые ему, по большому счету, глубоко наплевать, сперли какой-нибудь секретный план нашего укрепрайона. О, сюжет! Гурский обоссытся со смеху".
Волков переехал Литейный мост, повернул направо, остановился, пропуская поток машин, встроился, нырнул в туннель, вынырнул и поехал по набережной.
«Ну? — взглянул он налево, на застывший в серых водах реки революционный корабль. — Что тебе снится, крейсер „Аврора“? Матросы-морфинисты? Кумарит тебя? Небось шарахнуть из носового орудия так хочется, что силушек нет? Бедолага…»
По Гренадерскому мосту он въехал на Аптекарский остров и покатил мимо Ботанического сада. Взглянул на часы.
«Может, к Сан Санычу заглянугь? Слава этот явно приторговывал чем-то. Печать, накладные… На машинах что-то развозил. Свой-то магазин он навряд ли имел. Магазин — это магазин. Другой статус. Алиса бы знала. А так… раскидывать по точкам на реализацию — это самое то. У Сан Саныча — шмотки и всякое такое разное. У Димки Булочника — хавка. А с кем еще мы здесь, на Петроградской, дружим? А больше ни с кем мы здесь и не дружим. Ни к кому просто так с вопросами и не ввалишься. Попробуем к Сан Санычу».
Минут через пять Петр Волков припарковал свой джип возле магазина на Сытнинской. Поднялся по ступенькам, прошел, кивнув продавщицам, через торговый зал и подошел к распахнутой двери директорского кабинета.
— Петр Сергеич! — встал ему навстречу из-за стола высокий подтянутый мужчина в белой рубашке с расстегнутым воротом.
— Добрый день, Сан Саныч, — переступив порог кабинета, Волков протянул руку,
— Здравствуйте, — улыбнулся директор, — сколько лет, сколько зим… Как здоровье ваше драгоценное?
— Да ничего, спасибо. У вас-то как жизнь?
— Да ебись она конем, любезнейший Петр Сергеич, — чуть нараспев, грустно сказал Сан Саныч. — Присаживайтесь… Вот вам стульчик.
— А что так? — Петр присел к столу.
— Да ну… — отмахнулся Сан Саныч, — ос-топиздело все, вы не поверите, сил моих больше нет, честное слово. Въябываешь как проклятый, ведь света Божьего не видишь, а все куда-то… как в прорву.
На пороге кабинета, застегивая ширинку, появился очень грузный пожилой мужчина с налитым до малинового цвета лицом.
— Вот, знакомьтесь, пожалуйста, господа, — Сан Саныч сделал жест рукой: — Петр Сергеич, Степан Иваныч…
— Очень приятно, — сипло буркнул мужчина и протянул Петру руку.
— Петр… Очень приятно.
— Ну что, давай по последней? — Степан Иваныч, протиснувшись мимо Волкова, опустился на свой стул и, взяв в руки недопитую бутылку коньяку, взглянул на Сан Саныча.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53