— Это если Ваньку Чежина не считать. Он там, в спальне спит.
— Один? — заинтересовался Леон.
— Ну, уж это я не знаю. Мы же заглядывать не станем?
— А какой смысл тогда всех вас считать? — рассудил Адашев-Гурский.
— Тоже верно, — согласился Анатолий и задумчиво посмотрел на дверь туалета. — Слушай, Леон, а не могла она сама захлопнуться?
— А свет? Вон, под дверью, — Леон указал на широкую щель.
— Да мало ли. Давай выключим.
— Нет-нет. А вдруг там кто-то есть? Неудобно, — Леон задумался. — Вот что, Саша, вы человек физически сильный, давайте-ка мы ее с петель снимем, а?
— Так ведь ее для этого открыть сначала нужно, иначе она не снимется.
— Ну, это… Там защелка-то чисто символическая.
— А зачем тогда с петель снимать?
— А на всякий случай. Чтоб другим неповадно было.
— Разумно, — согласился Анатолий.
— Давайте-давайте, — Леон присел на корточки и решительно просунул пальцы в щель под дверью. — Она легко снимается, я уже сколько раз это делал.
— Ну, как скажете… — Гурский взялся за ручку.
Дверь и в самом деле легко распахнулась, скользнула, приподнятая Леоном, вверх и снялась с петель. Адашев-Гурский отставил ее в сторону, прислонив к стене.
На унитазе, спустив штаны, сидел Рим и, держа на коленях раскрытую толстую книгу, крепко спал. От звука брякнувшей о кафельный пол защелки, которая отлетела от двери, он проснулся и открыл глаза. Дальнейшая его реакция на происходящее была весьма примечательна тем, что ее, собственно, не последовало вовсе. То есть вообще никакой реакции. Он обвел присутствующих взглядом, перелистнул страницу и вновь склонился над текстом.
— Ладно, господа, не будем ему мешать, — задумчиво сказал Леон. — Что мы, на самом-то деле… А пописать я и в ванной могу. Там и руки мыть ближе.
— Книга — источник знаний, — уважительно произнес Анатолий. — Знаешь, Сань, вот так вот задумаешься иной раз, и сомнения одолевают…
— По поводу?
— А правильно ли мы живем?
— Жизнь, Толя, прожить — не поле перейти.
— Иди ты?.. Колоссально!
— А это что у вас здесь за инсталляция? — Александр, через распахнутую дверь ванной, где стоял у раковины писающий Леон, увидел развешанные на бечевке крупные купюры. — Фальшак, что ли? Это ты нарисовал и просушиваешь? Менты же свинтят.
— Мое, — кивнул Анатолий. — Согласен. Но тут ты не прав… Пойдем хряпнем?
— Да мне позвонить надо.
— Позвонишь, успеешь. Там все равно Дарья на телефоне час уже висит. Любовь у нее несчастная. Не станешь же ты ее прерывать? Освободит, потом и ты позвонишь.
— А может, она уже закончила?
— Не-ет. Она, когда закончит, обязательно на кухню, к столу, придет. Рыдать и водку пить. А пока еще болтает. Пошли.
— Пойдем, — вздохнув, Гурский прошел вслед за Анатолием на просторную кухню, где за большим круглым столом, заставленным бутылками, рюмками и тарелками с закуской, сидела компания незнакомых ему людей.
— Вот, — обращаясь к присутствующим, сказал Анатолий. — Адашев-Гурский, Александр.
— Надо же, — подняла на Адашева глаза полная брюнетка, — какое совпадение. И я тоже…
— Очень приятно, — кивнул ей Александр.
— Угу, — потянулась она за сигаретой. — Вы не переживайте. Бывает…
— А всех остальных по-разному зовут, — продолжал Анатолий, обведя широким жестом сидящих за столом и обернувшись к Гурскому. — Всех и не упомнишь. Но вот это — Лиза…
— Лиза, — робко подняла на Александра печальные голубые глаза блондинка.
— Да ладно тебе кукситься, — повернулась к ней полная брюнетка. — Всего, чего ты там забыла, и помнить-то, скорей всего, не нужно было. Ты у нас молодая, красивая, чего еще бабе надо? А всему остальному мы тебя сами научим. Будешь у нас как новенькая, еще даже и лучше. Я тебе даже завидую. Сколько бы я хотела забыть, Гос-споди-и… И даже не это. А вот, например, ты помнишь последние слова, которые произнес на смертном своем одре известный беллетрист Антон Чехов, а? Не помнишь. А я вот, черт побери, помню.
— Не поминай нечистого. На Страстной-то неделе, — Анатолий укоризненно покачал головой и налил себе водки. — Сань, ты пить-то будешь?
— Великий беллетрист, больная совесть всей русской интеллигенции, пропади она пропадом, при последнем своем издыхании произнес: «Их штербе», — брюнетка взяла наполненную Анатолием рюмку, выпила из нее водку и поставила рюмку на стол. — Ну? Их штербе, видите ли. Что, видите ли, по-немецки означает: я умираю. Мне это надо помнить? Мне это интересно? Нет. Да ни Боже мой. Но ведь я же помню! Вот ведь в чем весь сволочизм. Или вот еще, например…
— А по-китайски «да» будет — «ши», — Анатолий вновь наполнил свою рюмку.
— Вот, — брюнетка ткнула пальцем в Анатолия, — вот видишь? Вот они, корни русского жизненного идиотизма. Так что, Лиза, не переживай, найдем мы тебе Германа какого-нибудь…
— Герман? — вскинула вдруг глаза Лиза, словно пытаясь что-то вспомнить.
— Ну вот… Если Пушкина припоминаешь, значит, что-то там главное у тебя осталось. А уж остальное… Господь с ним. Давай-ка улыбнемся, а? Ну-ка?
Блондинка с благодарностью взглянула на нее и неуверенно улыбнулась.
— Ну вот! Не пропадем, подруга. Нам ли быть в печали?
— Дружи со мной, — глядя на Лизу, доверительно произнес Анатолий, — будешь ходить во всем английском.
На кухню, шмыгая носом, вошла длинноногая молоденькая девушка.
— Люсь, — сказала она брюнетке, — он…
— Ну что там еще?
Девушка обошла вокруг стола, села рядом с Людмилой и вдруг, уткнувшись ей носом в мягкое плечо, разрыдалась:
— Он тру-убку пове-еси-ил… «Дарья, — догадался Адашев-Гурский. — Значит, можно позвонить».
— Прошу прощения, — сказал он присутствующим, — я на минуту.
У Петра долго было занято. Потом он наконец ответил:
— Алло.
— Привет, это я.
— Гурский? Привет, а ты где?
— Я… у Леона, ты его не знаешь. Слушай, Петь, а как бы мне у тебя ключи свои забрать? Я домой хочу.
— А ты чего, из больницы уже сбежал, что ли?
— А что мне там делать? Я нормально себя чувствую. Деньги они мне вернули, те, которые от твоих двухсот баксов остались. Только рублями, правда. На курсе скроили. Но это все равно с меня.
— Ладно, разберемся. Слушай… что-то я ключей твоих найти никак не могу. Бумажник у меня, а вот ключи…
— Ну здрасте… и что делать?
— А не могли они из твоей куртки у Герки дома выпасть? Ты позвони ему.
— Звонил. Там трубку никто не снимает.
— Ну еще позвони. Попозже. В крайнем случае, у меня переночуешь.
— Ну вот, — вздохнул Гурский. — Вот только этого мне не хватало. Замок теперь менять. Это ж канители сколько…
— Можно не целиком замок, а только вставку.
— Это как?
— Потом объясню. И вообще, ты бы водки жрал больше.
— Да не пил я! Я вообще не понимаю, чего это меня вдруг тряхануло.
— Ладно, не переживай. Звони Герману. Ну а… на крайняк я тебя приючу сегодня, а там разберемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
— Один? — заинтересовался Леон.
— Ну, уж это я не знаю. Мы же заглядывать не станем?
— А какой смысл тогда всех вас считать? — рассудил Адашев-Гурский.
— Тоже верно, — согласился Анатолий и задумчиво посмотрел на дверь туалета. — Слушай, Леон, а не могла она сама захлопнуться?
— А свет? Вон, под дверью, — Леон указал на широкую щель.
— Да мало ли. Давай выключим.
— Нет-нет. А вдруг там кто-то есть? Неудобно, — Леон задумался. — Вот что, Саша, вы человек физически сильный, давайте-ка мы ее с петель снимем, а?
— Так ведь ее для этого открыть сначала нужно, иначе она не снимется.
— Ну, это… Там защелка-то чисто символическая.
— А зачем тогда с петель снимать?
— А на всякий случай. Чтоб другим неповадно было.
— Разумно, — согласился Анатолий.
— Давайте-давайте, — Леон присел на корточки и решительно просунул пальцы в щель под дверью. — Она легко снимается, я уже сколько раз это делал.
— Ну, как скажете… — Гурский взялся за ручку.
Дверь и в самом деле легко распахнулась, скользнула, приподнятая Леоном, вверх и снялась с петель. Адашев-Гурский отставил ее в сторону, прислонив к стене.
На унитазе, спустив штаны, сидел Рим и, держа на коленях раскрытую толстую книгу, крепко спал. От звука брякнувшей о кафельный пол защелки, которая отлетела от двери, он проснулся и открыл глаза. Дальнейшая его реакция на происходящее была весьма примечательна тем, что ее, собственно, не последовало вовсе. То есть вообще никакой реакции. Он обвел присутствующих взглядом, перелистнул страницу и вновь склонился над текстом.
— Ладно, господа, не будем ему мешать, — задумчиво сказал Леон. — Что мы, на самом-то деле… А пописать я и в ванной могу. Там и руки мыть ближе.
— Книга — источник знаний, — уважительно произнес Анатолий. — Знаешь, Сань, вот так вот задумаешься иной раз, и сомнения одолевают…
— По поводу?
— А правильно ли мы живем?
— Жизнь, Толя, прожить — не поле перейти.
— Иди ты?.. Колоссально!
— А это что у вас здесь за инсталляция? — Александр, через распахнутую дверь ванной, где стоял у раковины писающий Леон, увидел развешанные на бечевке крупные купюры. — Фальшак, что ли? Это ты нарисовал и просушиваешь? Менты же свинтят.
— Мое, — кивнул Анатолий. — Согласен. Но тут ты не прав… Пойдем хряпнем?
— Да мне позвонить надо.
— Позвонишь, успеешь. Там все равно Дарья на телефоне час уже висит. Любовь у нее несчастная. Не станешь же ты ее прерывать? Освободит, потом и ты позвонишь.
— А может, она уже закончила?
— Не-ет. Она, когда закончит, обязательно на кухню, к столу, придет. Рыдать и водку пить. А пока еще болтает. Пошли.
— Пойдем, — вздохнув, Гурский прошел вслед за Анатолием на просторную кухню, где за большим круглым столом, заставленным бутылками, рюмками и тарелками с закуской, сидела компания незнакомых ему людей.
— Вот, — обращаясь к присутствующим, сказал Анатолий. — Адашев-Гурский, Александр.
— Надо же, — подняла на Адашева глаза полная брюнетка, — какое совпадение. И я тоже…
— Очень приятно, — кивнул ей Александр.
— Угу, — потянулась она за сигаретой. — Вы не переживайте. Бывает…
— А всех остальных по-разному зовут, — продолжал Анатолий, обведя широким жестом сидящих за столом и обернувшись к Гурскому. — Всех и не упомнишь. Но вот это — Лиза…
— Лиза, — робко подняла на Александра печальные голубые глаза блондинка.
— Да ладно тебе кукситься, — повернулась к ней полная брюнетка. — Всего, чего ты там забыла, и помнить-то, скорей всего, не нужно было. Ты у нас молодая, красивая, чего еще бабе надо? А всему остальному мы тебя сами научим. Будешь у нас как новенькая, еще даже и лучше. Я тебе даже завидую. Сколько бы я хотела забыть, Гос-споди-и… И даже не это. А вот, например, ты помнишь последние слова, которые произнес на смертном своем одре известный беллетрист Антон Чехов, а? Не помнишь. А я вот, черт побери, помню.
— Не поминай нечистого. На Страстной-то неделе, — Анатолий укоризненно покачал головой и налил себе водки. — Сань, ты пить-то будешь?
— Великий беллетрист, больная совесть всей русской интеллигенции, пропади она пропадом, при последнем своем издыхании произнес: «Их штербе», — брюнетка взяла наполненную Анатолием рюмку, выпила из нее водку и поставила рюмку на стол. — Ну? Их штербе, видите ли. Что, видите ли, по-немецки означает: я умираю. Мне это надо помнить? Мне это интересно? Нет. Да ни Боже мой. Но ведь я же помню! Вот ведь в чем весь сволочизм. Или вот еще, например…
— А по-китайски «да» будет — «ши», — Анатолий вновь наполнил свою рюмку.
— Вот, — брюнетка ткнула пальцем в Анатолия, — вот видишь? Вот они, корни русского жизненного идиотизма. Так что, Лиза, не переживай, найдем мы тебе Германа какого-нибудь…
— Герман? — вскинула вдруг глаза Лиза, словно пытаясь что-то вспомнить.
— Ну вот… Если Пушкина припоминаешь, значит, что-то там главное у тебя осталось. А уж остальное… Господь с ним. Давай-ка улыбнемся, а? Ну-ка?
Блондинка с благодарностью взглянула на нее и неуверенно улыбнулась.
— Ну вот! Не пропадем, подруга. Нам ли быть в печали?
— Дружи со мной, — глядя на Лизу, доверительно произнес Анатолий, — будешь ходить во всем английском.
На кухню, шмыгая носом, вошла длинноногая молоденькая девушка.
— Люсь, — сказала она брюнетке, — он…
— Ну что там еще?
Девушка обошла вокруг стола, села рядом с Людмилой и вдруг, уткнувшись ей носом в мягкое плечо, разрыдалась:
— Он тру-убку пове-еси-ил… «Дарья, — догадался Адашев-Гурский. — Значит, можно позвонить».
— Прошу прощения, — сказал он присутствующим, — я на минуту.
У Петра долго было занято. Потом он наконец ответил:
— Алло.
— Привет, это я.
— Гурский? Привет, а ты где?
— Я… у Леона, ты его не знаешь. Слушай, Петь, а как бы мне у тебя ключи свои забрать? Я домой хочу.
— А ты чего, из больницы уже сбежал, что ли?
— А что мне там делать? Я нормально себя чувствую. Деньги они мне вернули, те, которые от твоих двухсот баксов остались. Только рублями, правда. На курсе скроили. Но это все равно с меня.
— Ладно, разберемся. Слушай… что-то я ключей твоих найти никак не могу. Бумажник у меня, а вот ключи…
— Ну здрасте… и что делать?
— А не могли они из твоей куртки у Герки дома выпасть? Ты позвони ему.
— Звонил. Там трубку никто не снимает.
— Ну еще позвони. Попозже. В крайнем случае, у меня переночуешь.
— Ну вот, — вздохнул Гурский. — Вот только этого мне не хватало. Замок теперь менять. Это ж канители сколько…
— Можно не целиком замок, а только вставку.
— Это как?
— Потом объясню. И вообще, ты бы водки жрал больше.
— Да не пил я! Я вообще не понимаю, чего это меня вдруг тряхануло.
— Ладно, не переживай. Звони Герману. Ну а… на крайняк я тебя приючу сегодня, а там разберемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53