Кто он тебе? — Она переворачивается и становится на мягкое дно, вода достает до ее плеч. Руки ее описывают круги в темной воде.
— Сколько вопросов. Все это не твое дело, ящерица.
— Она выглядит бедной, мальчик грязен. Кто они, Родди? — Что-то заставляет ее настаивать.
— Оставь эту тему. Прекрати.
— Она показалась мне знакомой… — Элизабет умолкает, пытаясь вспомнить. Листья над головой шевелятся, бросая тени на воду. — Я видела ее однажды, — говорит она тихо, не вполне различая лицо брата. Солнце слепит ее, лучи, падая на воду, бьют в глаза. Чтобы прикрыть их, она приподнимает ладонь. — Это было ночью. Здесь. И ты был с ней.
— Заткнись!
— Значит, он твой сын, так? — Она не понимает, что делает. — Ты… — Она вспоминает фразу, уродливую фразу. — Ты изнасиловал эту женщину.
Не говоря ни слова, он направляется к ней. Она все еще не видит его лица.
— Родди, как ты мог это сделать? Как мог ты сделать такое и потом не помочь им? Она показалась мне такой бедной, такой усталой.
— И ты на их стороне, да? Вот это предательство. В любом случае она была шлюхой. Глупой дешевой шлюхой.
— Но ты изнасиловал ее!
Удар отбрасывает ее голову в сторону, лишает равновесия. Элизабет падает, набирая воды носом и ртом. Она сопротивляется, но его цепкие руки вытягивают ее на остров. Птицы выпархивают из тростников. Одна из них, большая и черная, закрывает крыльями солнце. Элизабет пытается вздохнуть.
Но брат беззаботен и груб, и она не может отдышаться даже теперь, хотя они уже выбрались из воды и лежат на берегу, а крохотные насекомые шныряют в теплой грязи под ними. Рука его зажимает ей рот, она пытается стряхнуть ее. Но он вновь бьет ее. Элизабет слишком испугана, чтобы кричать, слишком потрясена тем, что он делает. Она еще не понимает этого, когда его руки обхватывают ее груди. Когда раздвигают ее ноги.
И нет более безопасной гавани.
Не было тогда, нет и поныне.»
17
Карандаш выпал из рук. Том ощущал озноб. Боже милостивый, что это такое? Что же он пишет?
Том отодвинул назад кресло, заскрипевшее по паркету, встал и попятился от стола. Ему хотелось уйти из комнаты — только чтобы оказаться подальше от слов, просыпавшихся на белую бумагу, от страниц, плотно исписанных его мелким искусным почерком.
— Как насчет ленча? — Кейт заглянула в дверь, ясноглазая и дружелюбная. Он тупо уставился на нее.
— Что? Нет. Я ничего не хочу.
— Тебе все еще плохо? Ты уверен, что тебе не нужен врач? — Она направилась к нему, подняв руку, чтобы пощупать лоб.
Том отступил к окну.
— Со мной все в порядке, надо бы подышать свежим воздухом… пройтись.
Том пытался справиться с дверной задвижкой. От Кейт пахло духами — сандалом или чем-то похожим. Но он не мог взглянуть ей в глаза. Он хотел, чтобы она ушла, предоставив ему возможность в одиночестве справиться с собственными мыслями, с его произведением.
Он отдернул пальцы от ее рук, когда она невозмутимо забрала у него ключ и открыла дверь.
— Значит, ты в норме, так? Как насчет того, чтобы поплавать? Охладиться? — В голосе ее звучала доброта, но слова были немыслимы… невозможны, как и все только что написанное.
— Нет! Я не хочу плавать. — Я не хочу даже подходить к этому озеру! — подумал он. Никогда.
— Том, что с тобой, что случилось? — Он сделал ей больно, это было видно по ее глазам, по тому, как ее рука тянулась к нему, словно физическое прикосновение могло вернуть его в нормальное состояние.
— А знаешь, появился Бирн, — объявил он поспешно. — Мне нужно порасспросить его кое о чем. — И прежде чем Кейт успела что-то сказать, он направился по лужайке к саду. На полпути Том вспомнил, что оставил свое сочинение открытым на столе. Кейт могла прочитать это. В панике он поспешил назад к дому.
Стол со стопкой бумаг стоял в дверном проеме, и возле него никого не было.
Бирн видел, как Том почти бегом вылетел из дома — в какой-то лихорадке, далекой от обычной сдержанности. Потом молодой человек внезапно остановился и вернулся в дом, лишь усугубив тем самым впечатление общего смятения.
Бирн сел возле яблони и принялся ждать. Можно было не сомневаться: через несколько мгновений Том появился из дверей и направился к нему, на этот раз не столь торопливо.
— Я кое о чем хочу спросить вас. Как непредвзятого свидетеля, — выпалил он едва слышным голосом. Том опустился на траву возле Бирна в тени старой яблони. Бирн молча следил за молодым человеком.
У Тома слова были уже наготове. Должно быть, он продумал их, направляясь от дома, решил Бирн.
Том начал:
— Мне кажется… мое сочинение поворачивается в несколько непредвиденном направлении. Сюжет, безусловно, основывается не на фактах, но он затрагивает историю этой семьи, людей, которые действительно жили и еще живут здесь… Я боюсь пробудить такое, что лучше бы не тревожить. Да и вообще, что получится, если вскроется какая-нибудь старая тайна? А вы как считаете? Нужно ли докапываться до причин, нужно ли ворошить прошлое, чтобы отыскать их?
Бирн глубоко вздохнул. Судя по его собственному опыту, от прошлого следовало бежать — подальше и побыстрее. Но он почему-то сомневался в том, что Том мог заинтересоваться его прошлым. Молодому человеку докучали собственные наваждения.
Том еще юн, нахален и хищен. Он ничего не знает.
— Если вы придумываете повествование, проблем нет. Нужно лишь постараться, чтобы имена не совпадали. Но вас, наверное, беспокоит то, что в вашем сочинении может оказаться правдой, так? Вы полагаете, что открываете реальные события?
Бирн помедлил, изучая лицо Тома. Молодой человек рассчитывал приблизительно на такой ответ. Он даже кивал, как бы подтверждая.
— Но вы должны понимать, что скорее всего ошибаетесь.
— Я этого не ощущаю.
— Интуиция писателя? — Шутка, но Том находился в неподходящем настроении и не отреагировал на укол.
— Быть может… но вы должны были уже заметить это. Семью эту нельзя считать счастливой. Здесь что-то не так. Продолжив свое «выдуманное повествование», я погружусь еще глубже. Что я могу там отыскать?
Бирн взглянул на дом. Странно уместный посреди деревьев, при всей своей непропорциональности, он казался каким-то особенно напряженным, ожидающим ответа.
Бирн ответил:
— По собственному опыту могу сказать: зло или грех (если для вас приемлемы подобные термины) никогда не исчезает. Настает день, когда они выныривают на поверхность, и чем тщательнее скрывали их, тем тяжелее будет рана. — Дом заставлял его говорить правду, он не допускал уклончивости. Дом рассчитывал на его честность.
— Ну а если в историю замешаны и невиновные? Что, если-пострадают ни в чем не согрешившие люди?
Бирн притих. Он больше не ощущал в себе силы смотреть на дом, взгляд его обратился к небу, к лиственному узору, вырисовывавшемуся над головой на раскаленной синеве неба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
— Сколько вопросов. Все это не твое дело, ящерица.
— Она выглядит бедной, мальчик грязен. Кто они, Родди? — Что-то заставляет ее настаивать.
— Оставь эту тему. Прекрати.
— Она показалась мне знакомой… — Элизабет умолкает, пытаясь вспомнить. Листья над головой шевелятся, бросая тени на воду. — Я видела ее однажды, — говорит она тихо, не вполне различая лицо брата. Солнце слепит ее, лучи, падая на воду, бьют в глаза. Чтобы прикрыть их, она приподнимает ладонь. — Это было ночью. Здесь. И ты был с ней.
— Заткнись!
— Значит, он твой сын, так? — Она не понимает, что делает. — Ты… — Она вспоминает фразу, уродливую фразу. — Ты изнасиловал эту женщину.
Не говоря ни слова, он направляется к ней. Она все еще не видит его лица.
— Родди, как ты мог это сделать? Как мог ты сделать такое и потом не помочь им? Она показалась мне такой бедной, такой усталой.
— И ты на их стороне, да? Вот это предательство. В любом случае она была шлюхой. Глупой дешевой шлюхой.
— Но ты изнасиловал ее!
Удар отбрасывает ее голову в сторону, лишает равновесия. Элизабет падает, набирая воды носом и ртом. Она сопротивляется, но его цепкие руки вытягивают ее на остров. Птицы выпархивают из тростников. Одна из них, большая и черная, закрывает крыльями солнце. Элизабет пытается вздохнуть.
Но брат беззаботен и груб, и она не может отдышаться даже теперь, хотя они уже выбрались из воды и лежат на берегу, а крохотные насекомые шныряют в теплой грязи под ними. Рука его зажимает ей рот, она пытается стряхнуть ее. Но он вновь бьет ее. Элизабет слишком испугана, чтобы кричать, слишком потрясена тем, что он делает. Она еще не понимает этого, когда его руки обхватывают ее груди. Когда раздвигают ее ноги.
И нет более безопасной гавани.
Не было тогда, нет и поныне.»
17
Карандаш выпал из рук. Том ощущал озноб. Боже милостивый, что это такое? Что же он пишет?
Том отодвинул назад кресло, заскрипевшее по паркету, встал и попятился от стола. Ему хотелось уйти из комнаты — только чтобы оказаться подальше от слов, просыпавшихся на белую бумагу, от страниц, плотно исписанных его мелким искусным почерком.
— Как насчет ленча? — Кейт заглянула в дверь, ясноглазая и дружелюбная. Он тупо уставился на нее.
— Что? Нет. Я ничего не хочу.
— Тебе все еще плохо? Ты уверен, что тебе не нужен врач? — Она направилась к нему, подняв руку, чтобы пощупать лоб.
Том отступил к окну.
— Со мной все в порядке, надо бы подышать свежим воздухом… пройтись.
Том пытался справиться с дверной задвижкой. От Кейт пахло духами — сандалом или чем-то похожим. Но он не мог взглянуть ей в глаза. Он хотел, чтобы она ушла, предоставив ему возможность в одиночестве справиться с собственными мыслями, с его произведением.
Он отдернул пальцы от ее рук, когда она невозмутимо забрала у него ключ и открыла дверь.
— Значит, ты в норме, так? Как насчет того, чтобы поплавать? Охладиться? — В голосе ее звучала доброта, но слова были немыслимы… невозможны, как и все только что написанное.
— Нет! Я не хочу плавать. — Я не хочу даже подходить к этому озеру! — подумал он. Никогда.
— Том, что с тобой, что случилось? — Он сделал ей больно, это было видно по ее глазам, по тому, как ее рука тянулась к нему, словно физическое прикосновение могло вернуть его в нормальное состояние.
— А знаешь, появился Бирн, — объявил он поспешно. — Мне нужно порасспросить его кое о чем. — И прежде чем Кейт успела что-то сказать, он направился по лужайке к саду. На полпути Том вспомнил, что оставил свое сочинение открытым на столе. Кейт могла прочитать это. В панике он поспешил назад к дому.
Стол со стопкой бумаг стоял в дверном проеме, и возле него никого не было.
Бирн видел, как Том почти бегом вылетел из дома — в какой-то лихорадке, далекой от обычной сдержанности. Потом молодой человек внезапно остановился и вернулся в дом, лишь усугубив тем самым впечатление общего смятения.
Бирн сел возле яблони и принялся ждать. Можно было не сомневаться: через несколько мгновений Том появился из дверей и направился к нему, на этот раз не столь торопливо.
— Я кое о чем хочу спросить вас. Как непредвзятого свидетеля, — выпалил он едва слышным голосом. Том опустился на траву возле Бирна в тени старой яблони. Бирн молча следил за молодым человеком.
У Тома слова были уже наготове. Должно быть, он продумал их, направляясь от дома, решил Бирн.
Том начал:
— Мне кажется… мое сочинение поворачивается в несколько непредвиденном направлении. Сюжет, безусловно, основывается не на фактах, но он затрагивает историю этой семьи, людей, которые действительно жили и еще живут здесь… Я боюсь пробудить такое, что лучше бы не тревожить. Да и вообще, что получится, если вскроется какая-нибудь старая тайна? А вы как считаете? Нужно ли докапываться до причин, нужно ли ворошить прошлое, чтобы отыскать их?
Бирн глубоко вздохнул. Судя по его собственному опыту, от прошлого следовало бежать — подальше и побыстрее. Но он почему-то сомневался в том, что Том мог заинтересоваться его прошлым. Молодому человеку докучали собственные наваждения.
Том еще юн, нахален и хищен. Он ничего не знает.
— Если вы придумываете повествование, проблем нет. Нужно лишь постараться, чтобы имена не совпадали. Но вас, наверное, беспокоит то, что в вашем сочинении может оказаться правдой, так? Вы полагаете, что открываете реальные события?
Бирн помедлил, изучая лицо Тома. Молодой человек рассчитывал приблизительно на такой ответ. Он даже кивал, как бы подтверждая.
— Но вы должны понимать, что скорее всего ошибаетесь.
— Я этого не ощущаю.
— Интуиция писателя? — Шутка, но Том находился в неподходящем настроении и не отреагировал на укол.
— Быть может… но вы должны были уже заметить это. Семью эту нельзя считать счастливой. Здесь что-то не так. Продолжив свое «выдуманное повествование», я погружусь еще глубже. Что я могу там отыскать?
Бирн взглянул на дом. Странно уместный посреди деревьев, при всей своей непропорциональности, он казался каким-то особенно напряженным, ожидающим ответа.
Бирн ответил:
— По собственному опыту могу сказать: зло или грех (если для вас приемлемы подобные термины) никогда не исчезает. Настает день, когда они выныривают на поверхность, и чем тщательнее скрывали их, тем тяжелее будет рана. — Дом заставлял его говорить правду, он не допускал уклончивости. Дом рассчитывал на его честность.
— Ну а если в историю замешаны и невиновные? Что, если-пострадают ни в чем не согрешившие люди?
Бирн притих. Он больше не ощущал в себе силы смотреть на дом, взгляд его обратился к небу, к лиственному узору, вырисовывавшемуся над головой на раскаленной синеве неба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98