Но как это сделать? Не его дело, не его роль, и незачем вмешиваться.
Оставалось косить траву. Бирн топнул, приминая переросшие травины, и, не сходя с места, решил немедленно взяться за лужайку. Физическая работа — в ней-то он и нуждается больше всего. Честный труд на свежем воздухе, где нет странных теней и осложнений. Рут тоже обрадуется: сад приобретет более опрятный вид. Скосив траву, он преобразит облик всего поместья, охватив его аккуратной изумрудной полосой. Даже дом станет выглядеть менее запущенным. Того и гляди — он едва не расхохотался — сойдет за пригородный.
Бирн отыскал в гараже древнюю бензиновую косилку. Горючего хватало. После нескольких попыток косилка обрела свою вонючую жизнь.
Он выкатил инструмент на луг перед домом, решив начать именно отсюда, — чтобы Рут, возвращаясь домой, увидела его работу, — и приступил к косьбе. Листовик любит быть травой , припомнил Бирн снова. А теперь посмотрим — любит ли он, когда его косят.
Трава разлеталась из-под ножей зелеными каскадами.

Потом приехала Алисия. Она подъехала к поместью и заметила занятого делом Бирна, но не остановилась рядом с ним и даже постаралась не обнаружить этого. Лицо ее показалось одеревеневшим.
Она оставила машину перед гаражом и вошла в заднюю дверь.
Оказавшись внутри кухни, она мгновение постояла спокойно, словно прислушивалась к тишине дома. Глаза ее обежали уголки комнаты, уделив особое внимание пальто, упавшему на пол. Потом она кивнула и направилась в холл.
Алисия вошла прямо в библиотеку, заглянула в дверь. Том, согнувшись над столом, лихорадочно писал. История глубоко увлекла его. Алисия удовлетворенно улыбнулась.
Потом она аккуратно прикрыла дверь, и на ее лице сохранилась прежняя сосредоточенность. Она старалась не помешать своему протеже.
Именно поэтому она и пришла, ради этого все и затеяла. Дело было в Томе и его книге. И в доме.

Она обнаружила своего сына в комнате, где стоял телевизор. Там было темно и тесно, задвинутые шторы закрывали солнечный свет. Алисия наморщила нос, ощутив застоялый запах табака и алкоголя.
Перебирая каналы, Саймон горбился в кресле спиной к ней. Алисия молчаливо поглядела на него. Как и Том, он не заметил ее.
Не говоря ни слова, она прошла мимо сына к единственному окну и раздвинула занавеси.
— Доброе утро, дорогой. Тебе не кажется, что здесь слишком мрачновато?
Он опустил пульт и вздохнул.
— Иначе экран отсвечивает, и ты прекрасно это знаешь. Хотя смотреть, собственно, нечего.
— Тогда ты можешь поговорить со мной. — Алисия села напротив него, окинув комнату острым взглядом. Ни бутылки, ни бокала. Лишь одна из кухонных кружек пристроилась на твидовой ручке кресла Саймона.
Выглядел он ужасно, много старше своих лет. Утомленный и унылый, как старый ботинок. Она решила воздержаться от комментариев.
— А где Кейт? — спросила Алисия.
— По-моему, поехала к старику.
— После того, что мы рассказали ей? — Алисия нахмурилась.
— А что ты еще ожидала? Ты не помнишь, как поступают в двадцать лет? Или ты сама следовала в этом возрасте советам старших и более умных людей? — ответил он с горечью. — На деле, дорогая матушка, ты просто толкнула Кейт в лапы папаши.
Алисия качнула головой.
— Она не такая дура.
— Но любовник засел безвылазно в библиотеке, а в саду от нее толку немного. Что еще ей остается делать? Смотреть со мной телек?
— Есть и худшие занятия. Почему вы не заведете видео?
— Рут не одобряет, а сам я не могу съездить.
Алисия листала «Рейдио таймс».
— По четвертой сегодня «Некоторые любят погорячее».
Его темные бездонные глаза сверкнули.
— Видел и часто. Но посмотреть всегда стоит, как по-твоему?
Она улыбнулась.
— О'кей. — И задвинула занавески.
Дом охватил их.

День тянулся. Бирну — вспотевшему, фут за футом выхаживающему в этом пекле, — он казался бесконечным. Косилка то и дело глохла, и ему приходилось, пожалуй, уж слишком много времени проводить на коленях, сражаясь с грязной машиной, марая маслом одежду и руки. Раненая рука ныла. Короб для травы был слишком мал, и на то, чтобы освободить его, уходило известное время; наконец он решил оставлять траву на лужайке. Пусть ее уберут потом граблями. Он-то здесь долго не пробудет. Хватит.
Кого же ты дурачишь? — усмехнулся тихонький голосок, окопавшийся на задворках его ума. Ты начинал с этого, но не собираешься покидать Рут — ни сегодня, ни завтра. (И никогда?)
Оставалась проблема прошлого, пронизывавшего жизнь всех обитателей поместья: оно прошивало его собственную память всеми оттенками отчаяния.
Тут он почти остановился, повернулся и едва не ушел. Он мог бы оставить косилку посреди лужайки, зайти в коттедж, взять свой пиджак и бумажник…
Деньги. Ну что ж, их можно вернуть Питеру Лайтоулеру, завезти в Тейдон-Бойс по пути…
Бирн нетерпеливо тряхнул головой. Было слишком жарко, мысли его путались. Ему хотелось холодного пива. Избежать судьбы нельзя никаким способом. Мысль эта все время сновала на задворках его ума: а как насчет твоего собственного прошлого? Как отнестись к тому, что ты бежишь, не смея признать, не смея помнить, что жена твоя — возлюбленная, ненаглядная и беременная — путалась с лучшим другом?
Бирну сделалось тошно, шаги его замедлились, он почти останавливался. Перед домом все было закончено, но он не намеревался ограничиваться этим. Он не хотел останавливаться и думать. Намеренно отбросив все мысли, он покатил косилку через террасу к той стороне дома, где за французскими окнами работал Том.
Помешает ли ему шум? Бирн пожал плечами, запуская машинку. Тому нетрудно будет попросить его заткнуться.
Но молодой человек за открытыми окнами лихорадочно писал, словно от этого зависела деятельность его рассудка. Том не обращал внимания на поднятый косилкой шум, и Бирн направился дальше.

Рука ныла. Том выронил карандаш на стол и встал, проведя пальцами по волосам. Он прошелся по библиотеке. Кто-то принес сандвичи и оставил их на столике возле двери, а он даже не заметил этого. Рассеянным движением он взял кусок хлеба и начал жевать.
В голове чуть шевелилась боль, где-то за глазами. Наверное, перенапрягся, подумал он, или дело в адском шуме, поднятом косилкой? Тем не менее Том не ощущал раздражения.
Против всяких ожиданий Физекерли Бирн понравился ему — даже притом, что он поднял здесь шум. Он ничуть не напоминал того тупицу, которым изобразил его Саймон. Том подметил в нем наблюдательность, терпеливую чувствительность, которой, по его мнению, были наделены только писатели.
Писатели… труд сочинителя. Том взял со стола стопку страниц и принялся читать их, расхаживая по библиотеке. С его точки зрения, в истории Голубого поместья зияла дыра, впрочем, особо его не тревожившая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98