Напиши это сегодня же. Выясни все об Элле, узнай, кто был ее отцом. Посмотрим, что дом скажет тебе. Дерзай.
Пышная детская настойчивость этой фразы, с точки зрения Бирна, странным образом ободряла, вселяла дух.
Том нервно глотнул.
— Я больше не останусь в доме на ночь.
— Я посижу с вами, — предложил Бирн. — Считайте себя Золушкой, а я пригляжу, чтобы мы вернулись в коттедж до полуночи.
Том посмотрел на него.
— Экая неожиданность. А почему?
— Почему бы и нет?
— Значит, и вас зацепило, правда? Хотите увидеть сами. Хотите проверить, не я ли фабрикую все эти истории с привидениями.
— Мне… интересно. Да. — Это была правда.
— Пусть останется, — внезапно сказала Алисия. — Он присмотрит за тобой.
Том смотрел то на одного, то на другого.
— Я действительно не понимаю, что происходит. Я решительно ничего не понимаю. Однако… — Он улыбнулся Бирну. — Я буду рад компании.
— Хорошо, значит, решили. — Алисия встала. — Утром я проведаю вас обоих. Если вы голодны, обед там, сбоку.
Они снова поставили кастрюлю на газовую плиту, а потом ложками наполнили гуляшом суповые тарелки. Говорить особо было не о чем. Бирн ведал, как перестраивается ум Тома, обращаясь от настоящего к создаваемой им фантазии.
Бирн принялся за посуду, а когда он повернулся, чтобы взять кухонное полотенце, комната уже опустела. Том возвратился в библиотеку.
28
«Он старается не следить за ними. Он держится в стороне — насколько возможно, — пытаясь не думать о подобных вещах. Каждый день он подолгу задерживается в своей гостиной, каталогизируя библиотеку, читая все и вся, что сумело привлечь его внимание.
Но отвлечься надолго все равно не удается. Жуткие мысли приходят снова, и Джон Дауни начинает скитаться по дому. Ему помогают рампы. С наступлением сумерек начинаются его странствия. Он переезжает на первом этаже из комнаты в комнату, не имея сил устроиться на одном месте и как-то расслабиться. Он вдруг замечает, что начал повсюду раскладывать книги в надежде на то, что какая-нибудь из них сумеет отвлечь его, направит его мысли прочь из этого неизбежного круга.
Элизабет с Питером Лайтоулером гуляют, играют, разговаривают — и не только. Он видит это в ее глазах, наполнившихся новой чувственностью. Он понимает, что происходит с ними.
И плоть восстает. Против его воли, против его здоровья. Он ощущает пульс желания, отвердение между ногами. Десять лет назад доктор в приюте высказался вполне откровенно, даже, можно сказать, графично. В этой стороне и лежит смерть.
Он пытается утомить себя, скитаясь по дому, хотя понимает, что и это тоже безумие. Он начинает считать собственное существование нестерпимым бременем — и для себя, и для всех остальных.
…
Прошло две недели после того, как Лайтоулер переехал в дом. Маргарет надолго отправилась в Штаты погостить у старой подруги, и Элизабет рада обществу.
Она находит своего мужа на террасе, колени его покрыты одеялом. Джон беспокойно листает страницы книги и, когда Элизабет оказывается рядом, кладет ее на полку.
— Что ты делаешь здесь, любимый? Уже полдень и тебе пора отдохнуть.
Ведь перебравшись в поместье, он непременно отдыхает в это время. Она замечает маленькую морщинку между его бровями, обычно свидетельствующую об утомлении.
— Я не устал. А может, и да, но я не хочу спать.
Она опускается возле его кресла на низкую оградку и берет его за руку.
— Не надо волноваться, Джон. Тебе не о чем больше беспокоиться, не о чем.
— У Лайтоулера все в порядке, он устроился?
Элизабет не глупа и понимает, что именно мешает дневному отдыху Дауни.
— Сам он, похоже, удовлетворен, — говорит она медленно. — Однако я совсем не уверена в том, что он подходит нашему дому. Конечно, я знаю, что он поможет мне управляться с делами, но ему не заменить Мегс. Он не способен на это; он вообще не представляет того, что требуется здесь, не понимает нужд дома.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, дом должен быть… — Почитаем, говорит ее ум. — Ухожен, — говорит ее голос. — Он нуждается в постоянной заботе, кто-то должен менять цветы, задергивать занавески, вынимать почту, ставить книжки на место.
— Ну, в этом-то виноват я. У меня вечно не оказывается под рукой нужной книги, а возвращаться в библиотеку утомительно. Поэтому приходится оставлять по нескольку томов в каждой комнате… Тебя это не раздражает? — Нотка беспокойства слышится в его голосе.
Она улыбается.
— Конечно, нет, дорогой. Это и твой дом. Книги меня не волнуют. Дело совсем в другом…
— Выходит, он далеко не идеальный гость?
— Мне не в чем укорить его. Просто он здесь не на месте. — Она смотрит ему прямо в глаза. — Сейчас его нет дома. Он отправился на целый день в город. А знаешь, Джон, мне кажется, что он тут ненадолго задержится.
Она видит, как светлеет его лицо, как исчезает угрюмость.
— Ладно, — говорит он порывисто, взяв ее за руку. — А теперь, может быть, полежим… не хочешь?
Уж это она просто должна ему.
— Что может быть лучше.
…
Они заходят слишком далеко. Это опасно и глупо… Он говорит ей, что все в порядке, что он чувствует себя отлично, и она верит ему. Потом, действительно, едва ли это занятие может принести какой-нибудь вред. Они продвигаются вместе, не сомневаясь, и незаметно переходят границу.
(Во всяком случае, говорит его внутренний голос, разве существует лучший конец?)
Ион выдерживает все до конца, а потом задыхается как рыба на берегу… сердце колотится, словно разрывая ребра, кровь грохочет в ушах, красный туман затмевает глаза.
Ужас в том, что Элизабет так испугалась. Со слезами она извлекает из-под кровати тяжелый цилиндр с кислородом и возится с краном. Руки ее прижимают маску к его рту, а нос жалостно подрагивает.
Похоже, потребовалась целая вечность, чтобы стих этот грохот, чтобы умолкли вздохи. Смертельно истощенный, он лежит в оцепенении, едва сохраняя сознание.
В комнате кто-то шевелится, раздаются негромкие звуки, и он постепенно приходит в себя. Он замечает, что она одета, а снаружи стемнело.
— Джон? — Она наклоняется над постелью, берет его за руку. — Доставлю тебя на несколько минут, надо позвонить доктору.
Говорить невозможно, и он лишь чуточку качает головой.
— Надо, Джон. Надо, чтобы тебя осмотрели.
Он нетерпеливо отталкивает маску. Едва слышный звук, шепот, ниточка жизни…
— Не надо… не надо никому говорить…
— Только доктору. Только Шоу, обещаю тебе.
У него нет права остановить ее. Он лежит, терзаясь, ненавидя свои мысли, ненавидя себя таким, каким он стал, ненавидя то, что он сделал с нею. Я сделал шлюху из моей жены, думает он. Я купил ее тело и виноват в этом. Он видит ее белое лицо… руки, которые все еще дрожат от страха за него.
Какой стыд.
…
В ту ночь — посреди неуютной паузы между сном и бодрствованием — сердце его останавливается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Пышная детская настойчивость этой фразы, с точки зрения Бирна, странным образом ободряла, вселяла дух.
Том нервно глотнул.
— Я больше не останусь в доме на ночь.
— Я посижу с вами, — предложил Бирн. — Считайте себя Золушкой, а я пригляжу, чтобы мы вернулись в коттедж до полуночи.
Том посмотрел на него.
— Экая неожиданность. А почему?
— Почему бы и нет?
— Значит, и вас зацепило, правда? Хотите увидеть сами. Хотите проверить, не я ли фабрикую все эти истории с привидениями.
— Мне… интересно. Да. — Это была правда.
— Пусть останется, — внезапно сказала Алисия. — Он присмотрит за тобой.
Том смотрел то на одного, то на другого.
— Я действительно не понимаю, что происходит. Я решительно ничего не понимаю. Однако… — Он улыбнулся Бирну. — Я буду рад компании.
— Хорошо, значит, решили. — Алисия встала. — Утром я проведаю вас обоих. Если вы голодны, обед там, сбоку.
Они снова поставили кастрюлю на газовую плиту, а потом ложками наполнили гуляшом суповые тарелки. Говорить особо было не о чем. Бирн ведал, как перестраивается ум Тома, обращаясь от настоящего к создаваемой им фантазии.
Бирн принялся за посуду, а когда он повернулся, чтобы взять кухонное полотенце, комната уже опустела. Том возвратился в библиотеку.
28
«Он старается не следить за ними. Он держится в стороне — насколько возможно, — пытаясь не думать о подобных вещах. Каждый день он подолгу задерживается в своей гостиной, каталогизируя библиотеку, читая все и вся, что сумело привлечь его внимание.
Но отвлечься надолго все равно не удается. Жуткие мысли приходят снова, и Джон Дауни начинает скитаться по дому. Ему помогают рампы. С наступлением сумерек начинаются его странствия. Он переезжает на первом этаже из комнаты в комнату, не имея сил устроиться на одном месте и как-то расслабиться. Он вдруг замечает, что начал повсюду раскладывать книги в надежде на то, что какая-нибудь из них сумеет отвлечь его, направит его мысли прочь из этого неизбежного круга.
Элизабет с Питером Лайтоулером гуляют, играют, разговаривают — и не только. Он видит это в ее глазах, наполнившихся новой чувственностью. Он понимает, что происходит с ними.
И плоть восстает. Против его воли, против его здоровья. Он ощущает пульс желания, отвердение между ногами. Десять лет назад доктор в приюте высказался вполне откровенно, даже, можно сказать, графично. В этой стороне и лежит смерть.
Он пытается утомить себя, скитаясь по дому, хотя понимает, что и это тоже безумие. Он начинает считать собственное существование нестерпимым бременем — и для себя, и для всех остальных.
…
Прошло две недели после того, как Лайтоулер переехал в дом. Маргарет надолго отправилась в Штаты погостить у старой подруги, и Элизабет рада обществу.
Она находит своего мужа на террасе, колени его покрыты одеялом. Джон беспокойно листает страницы книги и, когда Элизабет оказывается рядом, кладет ее на полку.
— Что ты делаешь здесь, любимый? Уже полдень и тебе пора отдохнуть.
Ведь перебравшись в поместье, он непременно отдыхает в это время. Она замечает маленькую морщинку между его бровями, обычно свидетельствующую об утомлении.
— Я не устал. А может, и да, но я не хочу спать.
Она опускается возле его кресла на низкую оградку и берет его за руку.
— Не надо волноваться, Джон. Тебе не о чем больше беспокоиться, не о чем.
— У Лайтоулера все в порядке, он устроился?
Элизабет не глупа и понимает, что именно мешает дневному отдыху Дауни.
— Сам он, похоже, удовлетворен, — говорит она медленно. — Однако я совсем не уверена в том, что он подходит нашему дому. Конечно, я знаю, что он поможет мне управляться с делами, но ему не заменить Мегс. Он не способен на это; он вообще не представляет того, что требуется здесь, не понимает нужд дома.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, дом должен быть… — Почитаем, говорит ее ум. — Ухожен, — говорит ее голос. — Он нуждается в постоянной заботе, кто-то должен менять цветы, задергивать занавески, вынимать почту, ставить книжки на место.
— Ну, в этом-то виноват я. У меня вечно не оказывается под рукой нужной книги, а возвращаться в библиотеку утомительно. Поэтому приходится оставлять по нескольку томов в каждой комнате… Тебя это не раздражает? — Нотка беспокойства слышится в его голосе.
Она улыбается.
— Конечно, нет, дорогой. Это и твой дом. Книги меня не волнуют. Дело совсем в другом…
— Выходит, он далеко не идеальный гость?
— Мне не в чем укорить его. Просто он здесь не на месте. — Она смотрит ему прямо в глаза. — Сейчас его нет дома. Он отправился на целый день в город. А знаешь, Джон, мне кажется, что он тут ненадолго задержится.
Она видит, как светлеет его лицо, как исчезает угрюмость.
— Ладно, — говорит он порывисто, взяв ее за руку. — А теперь, может быть, полежим… не хочешь?
Уж это она просто должна ему.
— Что может быть лучше.
…
Они заходят слишком далеко. Это опасно и глупо… Он говорит ей, что все в порядке, что он чувствует себя отлично, и она верит ему. Потом, действительно, едва ли это занятие может принести какой-нибудь вред. Они продвигаются вместе, не сомневаясь, и незаметно переходят границу.
(Во всяком случае, говорит его внутренний голос, разве существует лучший конец?)
Ион выдерживает все до конца, а потом задыхается как рыба на берегу… сердце колотится, словно разрывая ребра, кровь грохочет в ушах, красный туман затмевает глаза.
Ужас в том, что Элизабет так испугалась. Со слезами она извлекает из-под кровати тяжелый цилиндр с кислородом и возится с краном. Руки ее прижимают маску к его рту, а нос жалостно подрагивает.
Похоже, потребовалась целая вечность, чтобы стих этот грохот, чтобы умолкли вздохи. Смертельно истощенный, он лежит в оцепенении, едва сохраняя сознание.
В комнате кто-то шевелится, раздаются негромкие звуки, и он постепенно приходит в себя. Он замечает, что она одета, а снаружи стемнело.
— Джон? — Она наклоняется над постелью, берет его за руку. — Доставлю тебя на несколько минут, надо позвонить доктору.
Говорить невозможно, и он лишь чуточку качает головой.
— Надо, Джон. Надо, чтобы тебя осмотрели.
Он нетерпеливо отталкивает маску. Едва слышный звук, шепот, ниточка жизни…
— Не надо… не надо никому говорить…
— Только доктору. Только Шоу, обещаю тебе.
У него нет права остановить ее. Он лежит, терзаясь, ненавидя свои мысли, ненавидя себя таким, каким он стал, ненавидя то, что он сделал с нею. Я сделал шлюху из моей жены, думает он. Я купил ее тело и виноват в этом. Он видит ее белое лицо… руки, которые все еще дрожат от страха за него.
Какой стыд.
…
В ту ночь — посреди неуютной паузы между сном и бодрствованием — сердце его останавливается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98