Ты думаешь о том, насколько подрос твой будущий сын или дочь. Сформировались ли ручки, открылись ли глазки.
Мир вокруг более не имеет значения. Он превратился в бледную страну теней, сделался самым слабым из воспоминаний. Цвета теряют свою яркость, люди не вызывают интереса. Странные пробелы в ее памяти не удивляют. Для нее существенно только это чудо: растущий внутри нее человек.
Не первой из женщин Элизабет спасается от трудностей мира в мечтах беременности.
Она лишь самым смутным образом представляет, что происходит. Возле нее нет старшей женщины, у которой можно было бы спросить: Мегс гостит у старых друзей в Америке, книги и журналы повествуют о беременности и деторождении только в самых общих формах. Но собственное незнание не смущает ее. Она верит, что все будет в порядке. Вещь совершенно естественная, мир не знает более естественного события. Легкое любопытство преображается в любовь. Не думая о будущем, Элизабет позволяет себе любить нерожденного ребенка всем сердцем.
В конце концов у нее никого больше нет.
Джон чувствует себя много лучше — физически. Все свои дни он проводит в каталке и разъезжает по всему дому с биноклем на коленях. Следом за Шоу она надеется, что увеличившаяся подвижность прогонит депрессию, но до этого еще не дошло.
Она сказала о ребенке, но ничто не переменилось. Он даже особенно не заинтересовался.
Джон в библиотеке; разглядывает ружье, прибывшее сегодня утром. Чтобы пугать ворон, утверждает он. Джон устал от этого постоянного мерзкого карканья.
Он смотрит на нее, иронически подняв брови.
— Ребенок?.. Ну, Элизабет, ты потрудилась.
Она не понимает его.
— Подумай только, какое это чудо! — говорит она с надеждой. Элизабет присела на стол и листает страницы оказавшейся перед ней книги; заголовок «Искусство стрелка», подзаголовок «Для джентльменов».
Или она недостаточно подготовила почву? Неужели она торопит события и сделала все не так — без такта и чувствительности? Она ожидала от него радости, восторгов.
— Подумай, что один-единственный раз… боги были очень добры к нам.
— Ты в это веришь? — Голос его так резок. — Значит, Бог совершил очередное чудо?
Она хмурится.
— Но мы ведь и не надеялись на детей?
— И какое же имя ты дашь ему? Намереваешься следовать семейным традициям?
— Я… я еще не думала. Я думала, что ты будешь так рад…
— Бога нет, Лиззи. — Голос его бесстрастен. — Тебе следовало знать это. Нет Бога и нет чудес.
А потом он разворачивает свое кресло назад и по паркетному полу направляется к лифту, вновь отступая на верхние этажи поместья.»
31
— Вы слышали что-нибудь этой ночью? — спросил Бирн у Рут, стоя возле дорожки. Она остановила свою машину по пути в школу.
— Что именно? Помню, кричала сова. Я спала крепко и ничего не слыхала… что вы имеете в виду? — Она ничего не изображала, карие глаза теплились кротким удивлением.
— Том считает, что мы видели призрак Джона Дауни. Я слышал шелест колес, чувствовал запах аммиака. В общем, что-то там определенно было. Нам пришлось разбить окно, чтобы выбраться из библиотеки. — Бирн видел, что Рут не слушает, что внимание ее приковано к чему-то еще.
— Слишком буйное воображение, в этом беда Тома.
— Рут, я тоже все слышал. — Бирн протянул вперед руку, все еще обмотанную окровавленным платком. — Иначе зачем мне потребовалось бы заработать вот это?
Рут глядит на руку, и Бирну кажется, что она бледнеет. Однако голос ее остается сдержанным.
— Ох, значит, вы хотите съездить в Эппинг? Показать свою руку доктору?
— Рут! Послушайте, что я вам говорю!
— Я… я не могу, Бирн. Я не могу себе этого позволить. Во всяком случае, сейчас. — Руки ее на рулевом колесе напряглись. — Я поговорю с вами, обещаю. А сейчас я уже опаздываю. Простите. — Она бросает на него торопливый взгляд, и тело выдает ее — напряжением рук, паникой в глазах.
Рут наклонилась вперед, включив зажигание.
— У меня есть идея. Вместо праздника мы устроим распродажу растений, пригласим владельцев местных питомников, пусть у каждого будет прилавок.
Бирн не сдавался.
— В Голубом поместье нечисто, Рут!
— Вот что, Бирн, вы явно наслушались Саймона. Никаких призраков здесь нет. Мне действительно пора ехать. Пока, до вечера… — Она нажала на педаль, и машина тронулась с места.
Бирн, хмурясь, проводил ее взглядом. Какое-то упорное, почти невротическое сопротивление. Она не хотела, чтобы открылось прошлое, и не могла управиться с настоящим. Интересно, когда оно сломится — упрямое отвержение обстоятельств? Когда она поймет простую истину: в этом доме обитает нечисть, взявшая ее вместе с родственниками в заложники?
Потом, какую роль здесь исполняет он сам? Почему она с такой непреклонностью настаивала на том, чтобы он остался здесь, почему Алисия захотела воспользоваться его присутствием? Да почему и сам он захотел остаться? Вчера он по собственной воле решил вызволить Тома и сделал это без чьих-либо просьб.
Дом что-то значил и для него. Следовательно, и он сам входит в историю поместья.
Бирн медленно повернулся и посмотрел вдоль дорожки на поместье, которое выжидало, затаив дыхание.
Он нерешительно направился к дому. Стены уходили вверх так высоко, словно собирались рухнуть и похоронить его под своими обломками. В окно был виден Том, писавший за столом в библиотеке. На мгновение Бирн позавидовал столь легкому бегству, обещавшему спасение от реальности. Бирн не мог смаковать предстоящее ему дело.
Когда он открыл заднюю дверь, дом охватил его железной хваткой. В кухне так обычно не бывало. Обычно сдавливало только в холле и дальше. Но дверь чуть скрипнула, когда он открыл ее, а солнечный свет, втекавший в окно, казался жестким и тяжелым.
Он нашел Саймона в кухне занятым чисткой картошки и произнес без всякой преамбулы:
— В этом доме обитает нечисть. Что вы знаете об этом?
Саймон остался сидеть спиной к нему. Только перестал возиться с картошкой, наклонился вперед, уронив голову.
— Саймон! Отвечайте же!
Тот неторопливо повернулся. Кожа его сделалась восковой в этом тяжелом свете, и потрясенный Бирн заметил слезы на щеках Саймона. Но когда он наконец заговорил, голос его был на удивление ровным.
— Мне лично известна только Лягушка-брехушка. Другие исчадия ко мне не добираются. — Саймон указал в угол комнаты, на упавшее на пол старое пальто.
Только это не было старое пальто. И никакое воображение не могло превратить эту тварь в дворнягу.
Там, сверкая красными глазами, сидел огромный пес. Грубая серо-белая шерсть покрывала выпуклые напряженные мышцы. Кончики ушей его были красными, когти запятнаны кровью. Открытую свистящую пасть окаймляли багровые губы.
Прямо на глазах Бирна тварь поднялась и, раздувшись так, что стала ему по грудь, потопала к нему через комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Мир вокруг более не имеет значения. Он превратился в бледную страну теней, сделался самым слабым из воспоминаний. Цвета теряют свою яркость, люди не вызывают интереса. Странные пробелы в ее памяти не удивляют. Для нее существенно только это чудо: растущий внутри нее человек.
Не первой из женщин Элизабет спасается от трудностей мира в мечтах беременности.
Она лишь самым смутным образом представляет, что происходит. Возле нее нет старшей женщины, у которой можно было бы спросить: Мегс гостит у старых друзей в Америке, книги и журналы повествуют о беременности и деторождении только в самых общих формах. Но собственное незнание не смущает ее. Она верит, что все будет в порядке. Вещь совершенно естественная, мир не знает более естественного события. Легкое любопытство преображается в любовь. Не думая о будущем, Элизабет позволяет себе любить нерожденного ребенка всем сердцем.
В конце концов у нее никого больше нет.
Джон чувствует себя много лучше — физически. Все свои дни он проводит в каталке и разъезжает по всему дому с биноклем на коленях. Следом за Шоу она надеется, что увеличившаяся подвижность прогонит депрессию, но до этого еще не дошло.
Она сказала о ребенке, но ничто не переменилось. Он даже особенно не заинтересовался.
Джон в библиотеке; разглядывает ружье, прибывшее сегодня утром. Чтобы пугать ворон, утверждает он. Джон устал от этого постоянного мерзкого карканья.
Он смотрит на нее, иронически подняв брови.
— Ребенок?.. Ну, Элизабет, ты потрудилась.
Она не понимает его.
— Подумай только, какое это чудо! — говорит она с надеждой. Элизабет присела на стол и листает страницы оказавшейся перед ней книги; заголовок «Искусство стрелка», подзаголовок «Для джентльменов».
Или она недостаточно подготовила почву? Неужели она торопит события и сделала все не так — без такта и чувствительности? Она ожидала от него радости, восторгов.
— Подумай, что один-единственный раз… боги были очень добры к нам.
— Ты в это веришь? — Голос его так резок. — Значит, Бог совершил очередное чудо?
Она хмурится.
— Но мы ведь и не надеялись на детей?
— И какое же имя ты дашь ему? Намереваешься следовать семейным традициям?
— Я… я еще не думала. Я думала, что ты будешь так рад…
— Бога нет, Лиззи. — Голос его бесстрастен. — Тебе следовало знать это. Нет Бога и нет чудес.
А потом он разворачивает свое кресло назад и по паркетному полу направляется к лифту, вновь отступая на верхние этажи поместья.»
31
— Вы слышали что-нибудь этой ночью? — спросил Бирн у Рут, стоя возле дорожки. Она остановила свою машину по пути в школу.
— Что именно? Помню, кричала сова. Я спала крепко и ничего не слыхала… что вы имеете в виду? — Она ничего не изображала, карие глаза теплились кротким удивлением.
— Том считает, что мы видели призрак Джона Дауни. Я слышал шелест колес, чувствовал запах аммиака. В общем, что-то там определенно было. Нам пришлось разбить окно, чтобы выбраться из библиотеки. — Бирн видел, что Рут не слушает, что внимание ее приковано к чему-то еще.
— Слишком буйное воображение, в этом беда Тома.
— Рут, я тоже все слышал. — Бирн протянул вперед руку, все еще обмотанную окровавленным платком. — Иначе зачем мне потребовалось бы заработать вот это?
Рут глядит на руку, и Бирну кажется, что она бледнеет. Однако голос ее остается сдержанным.
— Ох, значит, вы хотите съездить в Эппинг? Показать свою руку доктору?
— Рут! Послушайте, что я вам говорю!
— Я… я не могу, Бирн. Я не могу себе этого позволить. Во всяком случае, сейчас. — Руки ее на рулевом колесе напряглись. — Я поговорю с вами, обещаю. А сейчас я уже опаздываю. Простите. — Она бросает на него торопливый взгляд, и тело выдает ее — напряжением рук, паникой в глазах.
Рут наклонилась вперед, включив зажигание.
— У меня есть идея. Вместо праздника мы устроим распродажу растений, пригласим владельцев местных питомников, пусть у каждого будет прилавок.
Бирн не сдавался.
— В Голубом поместье нечисто, Рут!
— Вот что, Бирн, вы явно наслушались Саймона. Никаких призраков здесь нет. Мне действительно пора ехать. Пока, до вечера… — Она нажала на педаль, и машина тронулась с места.
Бирн, хмурясь, проводил ее взглядом. Какое-то упорное, почти невротическое сопротивление. Она не хотела, чтобы открылось прошлое, и не могла управиться с настоящим. Интересно, когда оно сломится — упрямое отвержение обстоятельств? Когда она поймет простую истину: в этом доме обитает нечисть, взявшая ее вместе с родственниками в заложники?
Потом, какую роль здесь исполняет он сам? Почему она с такой непреклонностью настаивала на том, чтобы он остался здесь, почему Алисия захотела воспользоваться его присутствием? Да почему и сам он захотел остаться? Вчера он по собственной воле решил вызволить Тома и сделал это без чьих-либо просьб.
Дом что-то значил и для него. Следовательно, и он сам входит в историю поместья.
Бирн медленно повернулся и посмотрел вдоль дорожки на поместье, которое выжидало, затаив дыхание.
Он нерешительно направился к дому. Стены уходили вверх так высоко, словно собирались рухнуть и похоронить его под своими обломками. В окно был виден Том, писавший за столом в библиотеке. На мгновение Бирн позавидовал столь легкому бегству, обещавшему спасение от реальности. Бирн не мог смаковать предстоящее ему дело.
Когда он открыл заднюю дверь, дом охватил его железной хваткой. В кухне так обычно не бывало. Обычно сдавливало только в холле и дальше. Но дверь чуть скрипнула, когда он открыл ее, а солнечный свет, втекавший в окно, казался жестким и тяжелым.
Он нашел Саймона в кухне занятым чисткой картошки и произнес без всякой преамбулы:
— В этом доме обитает нечисть. Что вы знаете об этом?
Саймон остался сидеть спиной к нему. Только перестал возиться с картошкой, наклонился вперед, уронив голову.
— Саймон! Отвечайте же!
Тот неторопливо повернулся. Кожа его сделалась восковой в этом тяжелом свете, и потрясенный Бирн заметил слезы на щеках Саймона. Но когда он наконец заговорил, голос его был на удивление ровным.
— Мне лично известна только Лягушка-брехушка. Другие исчадия ко мне не добираются. — Саймон указал в угол комнаты, на упавшее на пол старое пальто.
Только это не было старое пальто. И никакое воображение не могло превратить эту тварь в дворнягу.
Там, сверкая красными глазами, сидел огромный пес. Грубая серо-белая шерсть покрывала выпуклые напряженные мышцы. Кончики ушей его были красными, когти запятнаны кровью. Открытую свистящую пасть окаймляли багровые губы.
Прямо на глазах Бирна тварь поднялась и, раздувшись так, что стала ему по грудь, потопала к нему через комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98