Я нашел то, что искал. Подними свое знамя у подножья гор Улытау, там, где когда-то была ставка твоего предка Джучи. Эти горы лежат прямо в сердце Дешт-и-Кипчак, среди степей Сарыарка, похожих на благодатную сказочную землю Жеруюк. Там есть горы, в которых ты остановишь врага, есть реки и озера, из которых напоишь свои несметные стада скота.
Джанибек задумался. Как объяснишь старому Жирау, что нельзя золотоордынскому хану, подобно степному волку, забиваться в глушь и искать тихой жизни? Не только на берегу могучего Итиля стоит его столица — Сарай-Берке, есть еще вторая река, от берегов которой уйти невозможно, — Великий Шелковый путь. Что станет с Золотой Ордой, если ее хан перенесет свою ставку в далекую Сарыарку? Да, здесь, рядом, враг, но благодаря Шелковому пути, по которому везут не только дорогие товары, но и новости, Джанибек знает, что делается в Китае и Крыму, что замышляет Иран, куда направили своих коней османские тюрки.
Жирау пугает орусутами. Но сейчас они рядом, и можно в любое время укротить их огнем и мечом. А если уйти отсюда, они сразу же почувствуют, как ослабнет ханская рука, держащая поводья. Пущенная издалека стрела теряет силу, а часто и вообще летит мимо цели.
Нет. Если послушаться совета Асанкайгы, то орусутские князья действительно могут объединиться. Иран, перестав бояться, захватит земли Северного Кавказа, а османские тюрки отберут Крым. Конь, выходя пастись в степь, не опасается змеи, потому что у него сильные и крепкие, словно из кремня, копыта. Золотая Орда — могучая и сильная, так стоит ли ей кого-то бояться? Ее тумены растопчут всякого, кто посмеет встать на пути.
Да разве можно спрятаться от жизни? Приходит пора, и умирают одни государства, а на развалинах поднимаются новые. Сильные становятся слабыми, слабые — сильными. Наивен старый жирау. Кто может задержать время и кто осмелится противиться воле аллаха? Время не конь, на которого можно накинуть узду, аллах — не человек, которого можно уговорить или затоптать туменами. Все будет так, как будет.
Молчание затягивалось, и надо было ответить Асанкайгы. И тогда Джанибек сказал:
— Спасибо за добрый совет, ата. Он коснулся моего сердца, и я обязательно подумаю о том, что вы сказали…
Видно было, что старого жирау обидел уклончивый ответ хана, лицо его помрачнело. Он любил Джанибека и хотел ему добра.
Постоянно кочуя по просторам Дешт-и-Кипчак, Асанкайгы бывал в самых дальних уголках Золотой Орды, и ему доводилось видеть и слышать многое из того, чего не знал хан. Невеселые мысли посещали жирау, а тревога вселилась в душу. Все чаще мелькало в разговорах людей имя Тюре-бия, а слово его приравнивалось к ханскому. Старый жирау хорошо знал этого человека, знал его алчность и шакалью хитрость. Вот и сейчас тот сидит, важный и надменный, рядом с тюбе-бием Мангили, хотя делать ему этого не положено. Мангили — глубокий старик. Едва ли он может смотреть по-прежнему зорко вокруг и предостерегать Джанибека от коварства и несчастий. Не потому ли делами вершит Тюре?
Асанкайгы глубоко вздохнул, прикрыл устало тяжелыми веками глаза и вдруг негромко заговорил: — Если бить по камню, станет он песком, Из года в год труднее и злее время. Коль хан не видит, где добро, где зло, Людьми коварными окружит он свой трон.
Мангили-бий пожевал дряблыми старческими губами, и лицо его, иссеченное глубокими коричневыми морщинами, осталось бесстрастным, словно он не услышал слова жирау. Зато Тюре беспокойно заерзал на своем месте.
— Асан-ата, — вкрадчиво, стараясь казаться добродушным, сказал он. — Нам непонятно то, что вы сказали. Разве умный хан позволит приблизиться к себе людям коварным? Белый лебедь не дружит с вороньем, черного ворона нельзя представить рядом с лебедем…
Джанибек пристально смотрел на жирау. Лицо его улыбалось, но глаза оставались холодными и настороженными. Если Асанкайгы говорит такие слова, значит, он что-то знает.
Жирау встретился взглядом с ханом, и в глазах его мелькнула дерзость. Голос его окреп, сделался хриплым, как клекот старого орла.
— Ворон не птица,
Родня с мышами он.
Лебедь же без страха.
Плывет по гребням волн,
А врагов так много,
Все ему грозят.
Перебить бы воронов,
Придавить мышат.
Ножи точат слуги —
Скоро быть беде,
Про то не знает лебедь,
Качаясь на волне.
Джанибек увидел, как побледнел Тюре-бий, как ненависть вспыхнула в его взгляде и тут же погасла, уступив место учтивой натянутой улыбке.
Хан досадливо поморщился. Ему не хотелось думать о плохом. Золотая Орда сильна, он сам чувствует себя уверенно, крепко сидит на троне. Кто и что может сделать ему плохого? В нынешний приезд великий жирау не нравился ему. Слишком он много хочет такого, чтобы хан сделал по его советам. Это раздражало. Асанкайгы нынче каркает как ворон. А может, в этом виновата старость?
Джанибек решил повернуть разговор в другое русло.
— Асан-ата, я часто думаю о смысле жизни… Пусть ваш светлый разум поможет мне… В свое время мой великий предок Чингиз-хан покорил полмира. Но ведь если придет другой и сделает то же самое, то слава Чингиз-хана померкнет, подобно луне при ярком солнце, а имя его сотрется из памяти потомков… Если смертна даже слава, то что говорить о богатстве? Есть ли смысл собирать его, коли оно подобно грязи на руках, — стоит их вымыть, и все уйдет без следа. Что же тогда вечно в мире?
Асанкайгы оглядел собравшихся:
— Что ответите хану вы, верные слуги своего повелителя?
Мангили-бий, молчавший во время всего разговора, встрепенулся и повернулся к жирау:
— На свете, коль хочешь знать,
Не умирают воды вешние,
Горы многоступенчатые.
На небе — луна и солнце,
Земля, что всему основа…
Тюре-бий, радуясь, что неприятный для него разговор затух, как костер, в который никто не захотел подбрасывать кизяка, похвалил:
— Как верно сказал наш тюбе-бий…
Все согласно закивали, одобрительно загудели.
Асанкайгы улыбнулся:
— Что скажешь ты, Жиренше, человек, чье слово остро, как хорошо наточенный нож?
— Красиво сказал Мангили-бий, но я бы сказал по-другому:
— Коль льдом покроется вода —
Она погибла.
Закроют горы темные тучи —
Погибли горы.
Луна и солнце гибнут,
Уйдя за край земли.
Даже земля умирает,
Укрывшись белым снегом.
Все умирает в жизни.
Остается только имя человека,
Сотворившего добро.
И, словно продолжая мысль Жиренше, распрямив сутулую от старости спину, заговорил Асанкайгы:
— Хан, если у биев твоих
Ум будет глубоким, как море,
А взгляд острым, как у парящего орла,
И они сумеют дать тебе добрый совет,
А народ твой забудет о нужде,
То стоять Золотой Орде вечно
И имя ее будет бессмертным
Во веки веков…
Поздно ночью отпустил Джанибек гостей из своего дворца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Джанибек задумался. Как объяснишь старому Жирау, что нельзя золотоордынскому хану, подобно степному волку, забиваться в глушь и искать тихой жизни? Не только на берегу могучего Итиля стоит его столица — Сарай-Берке, есть еще вторая река, от берегов которой уйти невозможно, — Великий Шелковый путь. Что станет с Золотой Ордой, если ее хан перенесет свою ставку в далекую Сарыарку? Да, здесь, рядом, враг, но благодаря Шелковому пути, по которому везут не только дорогие товары, но и новости, Джанибек знает, что делается в Китае и Крыму, что замышляет Иран, куда направили своих коней османские тюрки.
Жирау пугает орусутами. Но сейчас они рядом, и можно в любое время укротить их огнем и мечом. А если уйти отсюда, они сразу же почувствуют, как ослабнет ханская рука, держащая поводья. Пущенная издалека стрела теряет силу, а часто и вообще летит мимо цели.
Нет. Если послушаться совета Асанкайгы, то орусутские князья действительно могут объединиться. Иран, перестав бояться, захватит земли Северного Кавказа, а османские тюрки отберут Крым. Конь, выходя пастись в степь, не опасается змеи, потому что у него сильные и крепкие, словно из кремня, копыта. Золотая Орда — могучая и сильная, так стоит ли ей кого-то бояться? Ее тумены растопчут всякого, кто посмеет встать на пути.
Да разве можно спрятаться от жизни? Приходит пора, и умирают одни государства, а на развалинах поднимаются новые. Сильные становятся слабыми, слабые — сильными. Наивен старый жирау. Кто может задержать время и кто осмелится противиться воле аллаха? Время не конь, на которого можно накинуть узду, аллах — не человек, которого можно уговорить или затоптать туменами. Все будет так, как будет.
Молчание затягивалось, и надо было ответить Асанкайгы. И тогда Джанибек сказал:
— Спасибо за добрый совет, ата. Он коснулся моего сердца, и я обязательно подумаю о том, что вы сказали…
Видно было, что старого жирау обидел уклончивый ответ хана, лицо его помрачнело. Он любил Джанибека и хотел ему добра.
Постоянно кочуя по просторам Дешт-и-Кипчак, Асанкайгы бывал в самых дальних уголках Золотой Орды, и ему доводилось видеть и слышать многое из того, чего не знал хан. Невеселые мысли посещали жирау, а тревога вселилась в душу. Все чаще мелькало в разговорах людей имя Тюре-бия, а слово его приравнивалось к ханскому. Старый жирау хорошо знал этого человека, знал его алчность и шакалью хитрость. Вот и сейчас тот сидит, важный и надменный, рядом с тюбе-бием Мангили, хотя делать ему этого не положено. Мангили — глубокий старик. Едва ли он может смотреть по-прежнему зорко вокруг и предостерегать Джанибека от коварства и несчастий. Не потому ли делами вершит Тюре?
Асанкайгы глубоко вздохнул, прикрыл устало тяжелыми веками глаза и вдруг негромко заговорил: — Если бить по камню, станет он песком, Из года в год труднее и злее время. Коль хан не видит, где добро, где зло, Людьми коварными окружит он свой трон.
Мангили-бий пожевал дряблыми старческими губами, и лицо его, иссеченное глубокими коричневыми морщинами, осталось бесстрастным, словно он не услышал слова жирау. Зато Тюре беспокойно заерзал на своем месте.
— Асан-ата, — вкрадчиво, стараясь казаться добродушным, сказал он. — Нам непонятно то, что вы сказали. Разве умный хан позволит приблизиться к себе людям коварным? Белый лебедь не дружит с вороньем, черного ворона нельзя представить рядом с лебедем…
Джанибек пристально смотрел на жирау. Лицо его улыбалось, но глаза оставались холодными и настороженными. Если Асанкайгы говорит такие слова, значит, он что-то знает.
Жирау встретился взглядом с ханом, и в глазах его мелькнула дерзость. Голос его окреп, сделался хриплым, как клекот старого орла.
— Ворон не птица,
Родня с мышами он.
Лебедь же без страха.
Плывет по гребням волн,
А врагов так много,
Все ему грозят.
Перебить бы воронов,
Придавить мышат.
Ножи точат слуги —
Скоро быть беде,
Про то не знает лебедь,
Качаясь на волне.
Джанибек увидел, как побледнел Тюре-бий, как ненависть вспыхнула в его взгляде и тут же погасла, уступив место учтивой натянутой улыбке.
Хан досадливо поморщился. Ему не хотелось думать о плохом. Золотая Орда сильна, он сам чувствует себя уверенно, крепко сидит на троне. Кто и что может сделать ему плохого? В нынешний приезд великий жирау не нравился ему. Слишком он много хочет такого, чтобы хан сделал по его советам. Это раздражало. Асанкайгы нынче каркает как ворон. А может, в этом виновата старость?
Джанибек решил повернуть разговор в другое русло.
— Асан-ата, я часто думаю о смысле жизни… Пусть ваш светлый разум поможет мне… В свое время мой великий предок Чингиз-хан покорил полмира. Но ведь если придет другой и сделает то же самое, то слава Чингиз-хана померкнет, подобно луне при ярком солнце, а имя его сотрется из памяти потомков… Если смертна даже слава, то что говорить о богатстве? Есть ли смысл собирать его, коли оно подобно грязи на руках, — стоит их вымыть, и все уйдет без следа. Что же тогда вечно в мире?
Асанкайгы оглядел собравшихся:
— Что ответите хану вы, верные слуги своего повелителя?
Мангили-бий, молчавший во время всего разговора, встрепенулся и повернулся к жирау:
— На свете, коль хочешь знать,
Не умирают воды вешние,
Горы многоступенчатые.
На небе — луна и солнце,
Земля, что всему основа…
Тюре-бий, радуясь, что неприятный для него разговор затух, как костер, в который никто не захотел подбрасывать кизяка, похвалил:
— Как верно сказал наш тюбе-бий…
Все согласно закивали, одобрительно загудели.
Асанкайгы улыбнулся:
— Что скажешь ты, Жиренше, человек, чье слово остро, как хорошо наточенный нож?
— Красиво сказал Мангили-бий, но я бы сказал по-другому:
— Коль льдом покроется вода —
Она погибла.
Закроют горы темные тучи —
Погибли горы.
Луна и солнце гибнут,
Уйдя за край земли.
Даже земля умирает,
Укрывшись белым снегом.
Все умирает в жизни.
Остается только имя человека,
Сотворившего добро.
И, словно продолжая мысль Жиренше, распрямив сутулую от старости спину, заговорил Асанкайгы:
— Хан, если у биев твоих
Ум будет глубоким, как море,
А взгляд острым, как у парящего орла,
И они сумеют дать тебе добрый совет,
А народ твой забудет о нужде,
То стоять Золотой Орде вечно
И имя ее будет бессмертным
Во веки веков…
Поздно ночью отпустил Джанибек гостей из своего дворца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68