– Перстень? – повторил Мотриль, разыгрывая изумление. – Какой перстень?
– Перстень со смертельным ядом, – вскричал король. – О, смотрите же! Мария отравилась. Мария, которую я ждал, Мария, что еще могла надеяться на мою любовь…
– Нет, господин, я думаю, вы ошибаетесь, донья Мария ревновала и давно знала, что ваше сердце занято другой женщиной. Донья Мария, не забывайте об этом, ваша светлость, наверное, ужаснулась и была смертельно уязвлена в своей гордости, увидев, что к вам приехала Аисса, которую вы призвали сюда. Когда ее гнев прошел, она предпочла смерть разлуке с вами… Кстати, она умерла, отомстив, а мстить за себя для испанки – наслаждение, которое ей дороже жизни.
Эти слова, проникнутые изощренным коварством, их наивный доверительный тон на мгновенье успокоили дона Педро. Но вдруг его снова охватили горе и злоба, и он, сжав мавра за горло, вскричал:
– Ты лжешь, Мотриль! Ты играешь со мной! Ты объясняешь смерть доньи Марии тем, что я покинул ее. Неужели ты не знаешь или притворяешься, будто не знаешь, что донья Мария, моя благородная подруга, была мне дороже всего.
– Мой господин, вы мне говорили совсем другое в тот день, когда упрекали донью Марию в том, что она вам надоела.
– Не говори об этом, проклятый, над ее трупом!
– Господин, лучше я отрежу свой язык, лишу себя жизни, чем навлеку гнев моего короля, хотя я хотел утешить его боль и теперь пытаюсь делать это как верный друг.
– Мария! Аисса! – как потерянный повторял дон Педро. – Я отдам мое королевство за то, чтобы хоть на час вернуть вас к жизни!
– Аллах делает так, как ему угодно, – зловеще прогнусавил мавр. – Он отнял радость моих стариковских дней, цветок моей жизни, жемчужину невинности, что украшала мой дом.
– Нечестивец! – вскричал дон Педро, в котором эти с тайным умыслом сказанные слова пробудили себялюбие, а следовательно, и гнев, – и ты еще смеешь говорить о чистоте и невинности Аиссы, ты, кому известно о ее любви к французскому рыцарю, ты, знающий о ее позоре…
– Я? – сдавленным голосом спросил мавр. – Я знаю о позоре доньи Аиссы, обесчещенной Аиссы? И кто же это сказал? – издал он яростное мычание, которое, хотя и было притворным, не было от этого менее страшным.
– Та, кому твоя ненависть больше не причинит вреда, та, кто не лгала, та, кого отняла у меня смерть.
– У доньи Марии был свой интерес это говорить, – с презрением возразил сарацин. – Она могла это сказать из-за любви, потому что она умерла от любви, но оклеветать она могла из мести, потому что Аиссу она убила из мести.
Дон Педро замолчал, задумавшись над этим обвинением, столь убедительным и столь дерзким.
– Если бы донью Аиссу не сразил удар кинжала, – прибавил Мотриль, – люди, наверное, стали бы нам говорить, что это она хотела убить донью Марию.
Последний довод превосходил все границы наглости. Дон Педро воспользовался им, чтобы истолковать его по-своему.
– Почему бы нет… – сказал он. – Донья Мария выдала мне тайну твоей мавританки, разве та не могла отомстить доносчице?
– Не забывай, что перстень доньи Марии пуст, – возразил Мотриль. – Гак, кто же высыпал из него яд, если не она сама… Король, ты совсем слеп, ибо за смертью обеих женщин не видишь, что Мария тебя обманула.
– Каким же образом? Она должна была предоставить доказательства, привести Аиссу, чтобы та подтвердила мне слова Марии.
– И она пришла?
– Она мертва.
– Чтобы вернуться, ей необходимо было иметь доказательства, а ничего доказать она не могла.
И дон Педро снова опустил голову, теряясь в страшной неизвестности.
– Правду, кто скажет мне правду? – бормотал он.
– Я говорю тебе правду.
– Ты? – вскричал король с удвоенной ненавистью. – Ты чудовище, это ты преследовал донью Марию, это ты настаивал, чтобы я бросил ее, это ты виновник ее смерти… Ну что ж! Ты исчезнешь из моих провинций, отправишься в изгнание, вот единственная милость, которую я могу тебе оказать.
– Тише, мой господин! Свершилось чудо, – сказал Мотриль, не отвечая на яростную угрозу дона Педро. – Сердце доньи Аиссы бьется у меня под рукой, она жива, жива!
– Жива, ты уверен? – спросил дон Педро.
– Я чувствую биение сердца.
– Рана не смертельная, может быть, позвать врача…
– Никто из христиан не прикоснется к благородной дочери моего султана, – с суровой властностью возразил Мотриль. – Может быть, Аисса и не выживет, но если она будет спасена, то спасу ее только я.
– Спаси ее, Мотриль! Спаси… Чтобы она все рассказала… Мотриль пристально посмотрел на короля.
– Когда она заговорит, мой повелитель, то и расскажет все, – сказал он.
– Понимаешь, Мотриль, тогда мы все узнаем.
– Да, господин, мы узнаем, клеветник ли я и обесчещена ли Аисса.
Тогда дон Педро, который стоял на коленях перед двумя телами, посмотрел на зловещее лицо Марии, уродливо искаженное смертью; потом перевел взгляд на спокойное и нежное лицо Аиссы, которая спала обморочным сном.
«Донья Мария, действительно, была очень ревнивой, – думал он, – и я всегда помнил, что она не защитила Бланку Бурбонскую, которую я казнил из-за нее».
Он встал, желая теперь смотреть только на девушку.
– Спаси ее, Мотриль, – попросил он сарацина.
– Не беспокойтесь, господин, я хочу, чтобы она жила, и она будет жить. Дон Педро, охваченный каким-то суеверным страхом, удалился, и ему казалось, что призрак доньи Марии поднялся с пола и идет вслед за ним по галерее.
– Если девушка будет в состоянии говорить, – сказал он Мотрилю, – приведи ее ко мне или сообщи мне, я желаю ее расспросить.
Таковы были его последние слова. Он вернулся к себе без сожалений, без любви, без надежды.
Мотриль приказал закрыть все двери, послал Хафиза нарвать лечебных трав, соком которых умастил рану Аиссы, ту рану, которую он нанес кинжалом так же умело, как хирург делает надрез скальпелем.
Аисса сразу же пришла в себя, когда Мотриль дал ей подышать какими-то пахучими благовониями. Она была совсем слаба, но вместе с силами к ней вернулась память; первым признаком жизни у нее был вырвавшийся крик ужаса. Она увидела бездыханное тело Марии Падильи, распростертое у ее ног; в глазах покойной еще можно было уловить угрозу и отчаяние.
VIII. Тюрьма славного коннетабля
Тем временем Дюгеклена перевезли в Бордо, резиденцию принца Уэльского, и он убедился, что обходятся с ним с величайшим почтением, хотя и как с пленником, за которым не отступно следят. В замке, куда его заточили, распоряжались управляющий и смотритель. Сотня солдат несла охрану, никого не пропуская к коннетаблю.
И все-таки самые высокопоставленные офицеры английской армии считали за честь нанести визит пленнику Джон Чандос, сир д'Альбре и важные сеньоры Гиени добились разрешения обедать, а часто и ужинать вместе с Дюгекленом который, будучи славным сотрапезником и весельчаком, чудесно их принимал;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164