Храбрые рыцари всех народов, каждый из вас должен блюсти честь своей родины; разве кроме славы и богатства, которые я вам обещал, вам не принесет счастье объединение ради дела, что прославит человечество? Ибо, в конце концов, какую жизнь ведем мы, солдаты? Ни один избранный Богом государь не позволяет нам грабить и бесчинствовать. Та кровь, что мы проливаем, иногда требует отмщения, ее глас вопиет не только к Небу, но и невольно терзает нашу душу, огрубевшую в ужасах войны. Разве после жизни, подчиненной превратностям и причудам судьбы, мы, став солдатами великого короля, защитниками Бога, наконец, богатыми и сильными людьми, не увидим, как сбудется истинное предназначение каждого мужчины, который посвящает себя суровому ремеслу рыцарства?
На этот раз долгий шепот одобрения пробежал по рядам командиров, ибо на них очень сильно действовал голос этого самого мощного сокрушителя копий, самого крепкого борца в поединках того времени. В дни битвы все они видели Бертрана в деле, многие испытали на себе остроту его меча или тяжесть его палицы, поэтому командирам казалось достойным присоединиться к мнению столь славного воина.
– Сеньоры, вот план, исполнение которого мне поручил наш славный король Карл Пятый, – продолжал Дюгеклен, очень довольный эффектом, что произвела первая часть его речи. – Мавры и сарацины вернулись в Испанию еще более наглыми и жестокими, чем прежде. В Кастилии король еще более дерзкий и жестокий, нежели сарацины и мавры; этот человек, господа, убил своего брата; этот рыцарь, носящий цепь и золотые шпоры, умертвил собственную жену, сестру нашего короля Карла; наконец, этот наглец своим преступлением бросил вызов законам рыцарства всего мира, ибо, если подобное преступление останется безнаказанным, то это будет означать, что на земле больше нет рыцарей.
Эта часть речи Дюгеклена почти не произвела впечатления на наемников. Убийства брата и жены короля, хотя и казались им несколько незаконными поступками, не представлялись им теми преступлениями, ради отмщения которых надо было беспокоить двадцать пять тысяч честных солдат. Дюгеклен заметил, что интерес к его делу слабеет, но ничуть не пал духом:
– Подумайте, сеньоры, был ли хоть однажды крестовый поход столь же славным, а главное – столь же выгодным. Вы знаете Испанию, кое-кто из вас облазил ее вдоль и поперек, все вы слышали о ней. Испания – страна серебряных рудников! Испания – страна дворцов, набитых сокровищами арабов! Мавры и сарацины спрятали в Испании богатства, награбленные ими на половине земли! В Испании женщины так прекрасны, что ради одной из них король Родриго погубил свое королевство! Так вот, туда я и приведу вас, сеньоры, если вы соблаговолите пойти за мной, потому что именно в Испанию я и направляюсь с некоторыми из моих добрых друзей, выбранных среди лучших копий Франции; именно в Испанию я и направляюсь, чтобы убедиться, столь же трусливы рыцари дона Педро, как их властелин, и чтобы испытать, равна ли закалка их мечей закалке наших боевых топоров. Предстоит прекрасная поездка, сеньоры капитаны, согласны ли вы принять в ней участие?
Коннетабль закончил речь одним из тех своих откровенных жестов, которые почти всегда склоняли на его сторону любое общество. Гуго де Каверлэ (во время торжественного обращения коннетабля он, казалось, едва мог усидеть на месте, словно бес войны пришпоривал под ним боевого коня) обошел круг командиров, спрашивая мнение каждого, и вскоре все стали подходить к нему, спеша высказаться; потом Каверлэ вернулся к Бертрану Дюгеклену, который, опершись на длинный меч, спокойно, не обращая внимания на то, что все солдаты пожирают его глазами, беседовал с Аженором и Энрике де Трастамаре, чье сердце сильно билось с самого начала этой сцены: ведь для него, совершенно неизвестного этой толпе, результатом этой речи оказывались трон или безвестность, то есть жизнь или смерть. Человеку подобного склада сердце заменяет честолюбие, для которого любая рана смертельна.
Обсуждение заняло всего несколько минут; затем воцарилась глубокая тишина, и к коннетаблю подошел Гуго де Каверлэ.
– Многоуважаемый сеньор Бертран Дюгеклен, – начал он, – славный воин, брат и боевой товарищ, вы, кто сегодня служит зерцалом рыцарства, можете быть уверены, что мы, зная вашу храбрость и вашу честность, готовы служить вам. Вы будете нашим предводителем, а не нашим союзником, будете нашим полководцем, а не просто одним из нас. Во всех невзгодах и боях мы будем с вами, мы пойдем за вами на край света. Будь это мавры, сарацины или испанцы, скажите только слово, и мы пойдем на них. Правда, среди нас много английских рыцарей, которые верны королю Эдуарду III, и его сыну, принцу Уэльскому поэтому они будут сражаться против всех, кроме своих сюзеренов. Устраивает ли это вас, славный воин?
Коннетабль поклонился, выказывая командирам все знаки глубокой признательности, и сказал еще несколько слов, чтобы поблагодарить за честь, которую столь доблестные воины пожелали ему оказать, и при этом Бертран нисколько не кривил душой. Подобное почтение, оказанное его высокой должности, льстило мужчине четырнадцатого века, вся жизнь которого была жизнью солдата.
Новость о решении командиров вызвала в лагере неописуемый восторг. Ведь наемники, действительно, вели изнурительную жизнь, отбиваясь от объединившихся против них крестьян, воюя против изгородей и оврагов, голодая среди изобилия, испытывая тоску от своих побед. Жить в другой, почти неведомой стране, на почти нетронутой земле, под ласковым небом, сменить вина и женщин, захватить у испанцев, мавров и сарацинов богатую добычу – такова была их мечта, которая прекрасно согласовывалась с той действительностью, что предводителем у них будет зерцало европейского рыцарства, как назвал коннетабля мессир Гуго де Каверлэ.
Поэтому Бертран Дюгеклен был принят с неистовым восторгом, и в палатку, приготовленную ему на самом видном и высоком месте лагеря, он прошел под сводом из копий, скрещенных над его головой наемниками, которые склонились не перед знаменем Франции, но перед человеком, принесшим это знамя.
– Сеньор, вы должны быть довольны, самое трудное дело позади, – сказал Бертран Энрике де Трастамаре, когда они вошли в палатку (в это время Гуго де Каверлэ и Смельчак поздравляли Аженора с возвращением, особенно с теми обстоятельствами, какими оно сопровождалось). – Мы все тоже довольны. Эти наемники, словно жаждущие крови мухи, облепят мавров, сарацинов, испанцев и будут больно их жалить. Устраивая свои дела, они устроят и ваши; обогащаясь, они посадят вас на трон. Чтобы уничтожить половину этих бандитов, я рассчитываю на андалусскую лихорадку, горные пропасти, переправы через реки, чье стремительное течение уносит лошадей и всадников, на их пьянство и разврат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
На этот раз долгий шепот одобрения пробежал по рядам командиров, ибо на них очень сильно действовал голос этого самого мощного сокрушителя копий, самого крепкого борца в поединках того времени. В дни битвы все они видели Бертрана в деле, многие испытали на себе остроту его меча или тяжесть его палицы, поэтому командирам казалось достойным присоединиться к мнению столь славного воина.
– Сеньоры, вот план, исполнение которого мне поручил наш славный король Карл Пятый, – продолжал Дюгеклен, очень довольный эффектом, что произвела первая часть его речи. – Мавры и сарацины вернулись в Испанию еще более наглыми и жестокими, чем прежде. В Кастилии король еще более дерзкий и жестокий, нежели сарацины и мавры; этот человек, господа, убил своего брата; этот рыцарь, носящий цепь и золотые шпоры, умертвил собственную жену, сестру нашего короля Карла; наконец, этот наглец своим преступлением бросил вызов законам рыцарства всего мира, ибо, если подобное преступление останется безнаказанным, то это будет означать, что на земле больше нет рыцарей.
Эта часть речи Дюгеклена почти не произвела впечатления на наемников. Убийства брата и жены короля, хотя и казались им несколько незаконными поступками, не представлялись им теми преступлениями, ради отмщения которых надо было беспокоить двадцать пять тысяч честных солдат. Дюгеклен заметил, что интерес к его делу слабеет, но ничуть не пал духом:
– Подумайте, сеньоры, был ли хоть однажды крестовый поход столь же славным, а главное – столь же выгодным. Вы знаете Испанию, кое-кто из вас облазил ее вдоль и поперек, все вы слышали о ней. Испания – страна серебряных рудников! Испания – страна дворцов, набитых сокровищами арабов! Мавры и сарацины спрятали в Испании богатства, награбленные ими на половине земли! В Испании женщины так прекрасны, что ради одной из них король Родриго погубил свое королевство! Так вот, туда я и приведу вас, сеньоры, если вы соблаговолите пойти за мной, потому что именно в Испанию я и направляюсь с некоторыми из моих добрых друзей, выбранных среди лучших копий Франции; именно в Испанию я и направляюсь, чтобы убедиться, столь же трусливы рыцари дона Педро, как их властелин, и чтобы испытать, равна ли закалка их мечей закалке наших боевых топоров. Предстоит прекрасная поездка, сеньоры капитаны, согласны ли вы принять в ней участие?
Коннетабль закончил речь одним из тех своих откровенных жестов, которые почти всегда склоняли на его сторону любое общество. Гуго де Каверлэ (во время торжественного обращения коннетабля он, казалось, едва мог усидеть на месте, словно бес войны пришпоривал под ним боевого коня) обошел круг командиров, спрашивая мнение каждого, и вскоре все стали подходить к нему, спеша высказаться; потом Каверлэ вернулся к Бертрану Дюгеклену, который, опершись на длинный меч, спокойно, не обращая внимания на то, что все солдаты пожирают его глазами, беседовал с Аженором и Энрике де Трастамаре, чье сердце сильно билось с самого начала этой сцены: ведь для него, совершенно неизвестного этой толпе, результатом этой речи оказывались трон или безвестность, то есть жизнь или смерть. Человеку подобного склада сердце заменяет честолюбие, для которого любая рана смертельна.
Обсуждение заняло всего несколько минут; затем воцарилась глубокая тишина, и к коннетаблю подошел Гуго де Каверлэ.
– Многоуважаемый сеньор Бертран Дюгеклен, – начал он, – славный воин, брат и боевой товарищ, вы, кто сегодня служит зерцалом рыцарства, можете быть уверены, что мы, зная вашу храбрость и вашу честность, готовы служить вам. Вы будете нашим предводителем, а не нашим союзником, будете нашим полководцем, а не просто одним из нас. Во всех невзгодах и боях мы будем с вами, мы пойдем за вами на край света. Будь это мавры, сарацины или испанцы, скажите только слово, и мы пойдем на них. Правда, среди нас много английских рыцарей, которые верны королю Эдуарду III, и его сыну, принцу Уэльскому поэтому они будут сражаться против всех, кроме своих сюзеренов. Устраивает ли это вас, славный воин?
Коннетабль поклонился, выказывая командирам все знаки глубокой признательности, и сказал еще несколько слов, чтобы поблагодарить за честь, которую столь доблестные воины пожелали ему оказать, и при этом Бертран нисколько не кривил душой. Подобное почтение, оказанное его высокой должности, льстило мужчине четырнадцатого века, вся жизнь которого была жизнью солдата.
Новость о решении командиров вызвала в лагере неописуемый восторг. Ведь наемники, действительно, вели изнурительную жизнь, отбиваясь от объединившихся против них крестьян, воюя против изгородей и оврагов, голодая среди изобилия, испытывая тоску от своих побед. Жить в другой, почти неведомой стране, на почти нетронутой земле, под ласковым небом, сменить вина и женщин, захватить у испанцев, мавров и сарацинов богатую добычу – такова была их мечта, которая прекрасно согласовывалась с той действительностью, что предводителем у них будет зерцало европейского рыцарства, как назвал коннетабля мессир Гуго де Каверлэ.
Поэтому Бертран Дюгеклен был принят с неистовым восторгом, и в палатку, приготовленную ему на самом видном и высоком месте лагеря, он прошел под сводом из копий, скрещенных над его головой наемниками, которые склонились не перед знаменем Франции, но перед человеком, принесшим это знамя.
– Сеньор, вы должны быть довольны, самое трудное дело позади, – сказал Бертран Энрике де Трастамаре, когда они вошли в палатку (в это время Гуго де Каверлэ и Смельчак поздравляли Аженора с возвращением, особенно с теми обстоятельствами, какими оно сопровождалось). – Мы все тоже довольны. Эти наемники, словно жаждущие крови мухи, облепят мавров, сарацинов, испанцев и будут больно их жалить. Устраивая свои дела, они устроят и ваши; обогащаясь, они посадят вас на трон. Чтобы уничтожить половину этих бандитов, я рассчитываю на андалусскую лихорадку, горные пропасти, переправы через реки, чье стремительное течение уносит лошадей и всадников, на их пьянство и разврат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164