он, и не зная языков, понимал все, поскольку нехристи сопровождали свои слова довольно красноречивыми жестами.
«Что за люди! – шептала про себя церковная крыса. – Что за сброд!»
Войдя в палатку, Бертран Дюгеклен почтительно поклонился легату, попросив прощения за поведение своих солдат в выражениях, несколько приободривших несчастного посланца.
Легат, убедившись, что он почти вне опасности и под защитой слова коннетабля, тут же вспомнил о своем достоинстве и завел долгую речь, смысл коей заключался в том, что папа иногда дарует строптивым отпущение грехов, но никогда никому не дает денег.
Другие офицеры – по совету Дюгеклена они подходили постепенно и набивались в палатку – выслушали эту речь и без обиняков объявили легату, что подобный ответ их совсем не устраивает.
– Ну что ж, господин легат, – сказал Дюгеклен, – я начинаю думать, что никогда мы не сделаем наших солдат достойными людьми.
– Позвольте, – возразил легат, – мысль о вечном проклятии, что единым словом обрекло на погибель множество душ, тронула его святейшество; учитывая, что среди этих душ одни виновны менее других, но есть и такие, кто искренне раскаивается, его святейшество во благо ваше явит чудо милосердия и доброты.
– Ха-ха-ха, это еще что такое? – заорали командиры. – Мы еще посмотрим, что это за чудо!
– Его святейшество, – ответил легат, – дарует то чудо, коего вы жаждете.
– А дальше что? – спросил Бертран.
– Как что? – переспросил легат, ни разу не слышавший, чтобы его святейшество говорил о чем-нибудь другом. – Разве это не все?
– Нет, не все, – возразил Бертран, – далеко не все. Остается еще вопрос о деньгах.
– Папа мне ни слова не сказал о деньгах, и я об этом ничего не знаю, – сказал легат.
– Я полагал, – продолжал коннетабль, – что англичане высказали вам на сей счет свое мнение. Я слышал, как они кричали «Money! Money!»
– У папы денег нет. Сундуки казны пусты. Дюгеклен повернулся к командирам наемников, словно спрашивая их, удовлетворены ли они таким ответом. Командиры пожали плечами.
– Что хотят сказать эти господа? – встревоженно осведомился легат.
– Они хотят сказать, что в таких случаях святому отцу следует поступать так же, как они.
– В каких случаях?
– Когда их сундуки пусты.
– И что же они делают?
– Наполняют их деньгами. И Дюгеклен встал.
Легат понял, что аудиенция окончена. Легкий румянец выступил на загорелых скулах коннетабля.
Легат сел верхом на мула и уже намеревался отправиться обратно в Авиньон вместе со своим ризничим, которого, кстати, страх охватывал все больше и больше.
– Постойте, – сказал Дюгеклен, – подождите, господин легат. Одного я вас не отпущу – ведь по дороге на вас могут напасть, а мне, бес меня забери, это было бы неприятно.
Легат был потрясен, и это доказывало, что, в отличие от Дюгеклена, не поверившего его словам, он, папский посланец, поверил словам Дюгеклена.
Коннетабль, молча шагая рядом с мулом, которого вел в поводу ризничий, проводил легата до границ лагеря; но их сопровождал столь выразительный ропот, столь грозное бряцание оружия и столь угрожающие проклятия, что отъезд, хотя и под охраной коннетабля, показался бедному легату куда страшнее приезда.
Поэтому, едва выехав за пределы лагеря, легат пришпорил своего мула так, словно боялся погони.
IV. Как его святейшество папа Урбан V в конце концов решился оплатить крестовый поход и благословить крестоносцев
Перепуганный легат еще не вернулся в Авиньон, а Дюгеклен двинул вперед войска, и это сильно напугало Урбана V, с высоты террасы наблюдавшего за тем, как замыкается грозное кольцо окружения. Благодаря этому маневру Вильнёв-ла-Бепод и Жервази были взяты без сопротивления, хотя в Вильнёве стоял гарнизон из пятисот или шестисот солдат.
Занять эти города коннетабль поручил Гуго де Каверлэ. Он знал манеру англичан располагаться на постой и не сомневался, что на авиньонцев подобное начало военных действий произведет должное впечатление.
Действительно, в тот же вечер с высоты городских стен авиньонцы могли видеть большие костры, которые с трудом разгорались, но каким-то чудом все-таки неизменно ярко вспыхивали. Постепенно ориентируясь и узнавая места, где бушевало пламя, они убеждались, что горели их собственные дома, а на растопку шли их оливковые деревья.
Одновременно англичане сменили вина из Шалона, Торена и Бона, остатками коих они еще пробавлялись, на вина из Ривзальта, Эрмитажа и Сен-Перре, которые показались им крепче и слаще.
При зареве пожаров, опоясывавших город и освещавших англичан, которые располагались на ночлег, папа и собрал свой совет.
Мнения кардиналов, по обыкновению, и даже резче, чем обычно, разделились. Многие склонялись к ужесточению, которое должно было бы обрушиться не только на наемников, но и на Францию спасительным страхом.
Однако легат, в чьих ушах еще звучали крики отлученной от церкви солдатни, отнюдь не скрывал от его святейшества и совета своих впечатлений.
Ризничий же на папской кухне рассказывал об опасностях, которым он подвергся вместе с господином легатом и которых оба избежали лишь благодаря их героической выдержке, вынудившей англичан, французов и бретонцев держать себя почтительно.
В то время как поваренок рукоплескал храбрости церковного служки, кардиналы слушали рассказ легата.
– Я готов отдать жизнь на службе нашему святому отцу, – говорил он, – и заявляю, что уже приносил ее в жертву, но она никогда не подвергалась столь грозной опасности, как во время нашей миссии в лагерь. Я также заверяю, что без повеления его святейшества, который этим обречет меня на муки, на страдания, – я их принял бы с радостью, если бы мог думать, что сие хоть немного укрепит нашу веру, – я не вернусь к этим бесноватым, если не привезу им того, что они требуют.
– Посмотрим, посмотрим, – сказал папа, сильно растрогавшись и не менее сильно встревожившись.
– Но, ваше святейшество, – заметил один из кардиналов, – мы уже смотрим и даже прекрасно видим.
– И что же вы видите? – спросил Урбан.
– Видим, что на равнине пылает десяток домов, среди которых я отчетливо различаю и мой дом. Вот, смотрите, Святейший отец, как раз сейчас рушится крыша.
– Суть в том, что положение представляется мне чрезвычайным, – сказал Урбан.
– А мне – крайне чрезвычайным, святейший отец, ведь у меня в погребах хранится шестилетний урожай вина. Говорят, нехристи даже не тратят времени на то, чтобы правильно вскрыть бочку, а просто высаживают днище и лакают вино.
– А я, – подхватил третий кардинал, к чьей усадьбе уже подбирались языки пламени, – держусь мнения, что надо отправить посланца к коннетаблю, прося его от имени церкви немедленно прекратить опустошения, которые его солдатня творит на наших землях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
«Что за люди! – шептала про себя церковная крыса. – Что за сброд!»
Войдя в палатку, Бертран Дюгеклен почтительно поклонился легату, попросив прощения за поведение своих солдат в выражениях, несколько приободривших несчастного посланца.
Легат, убедившись, что он почти вне опасности и под защитой слова коннетабля, тут же вспомнил о своем достоинстве и завел долгую речь, смысл коей заключался в том, что папа иногда дарует строптивым отпущение грехов, но никогда никому не дает денег.
Другие офицеры – по совету Дюгеклена они подходили постепенно и набивались в палатку – выслушали эту речь и без обиняков объявили легату, что подобный ответ их совсем не устраивает.
– Ну что ж, господин легат, – сказал Дюгеклен, – я начинаю думать, что никогда мы не сделаем наших солдат достойными людьми.
– Позвольте, – возразил легат, – мысль о вечном проклятии, что единым словом обрекло на погибель множество душ, тронула его святейшество; учитывая, что среди этих душ одни виновны менее других, но есть и такие, кто искренне раскаивается, его святейшество во благо ваше явит чудо милосердия и доброты.
– Ха-ха-ха, это еще что такое? – заорали командиры. – Мы еще посмотрим, что это за чудо!
– Его святейшество, – ответил легат, – дарует то чудо, коего вы жаждете.
– А дальше что? – спросил Бертран.
– Как что? – переспросил легат, ни разу не слышавший, чтобы его святейшество говорил о чем-нибудь другом. – Разве это не все?
– Нет, не все, – возразил Бертран, – далеко не все. Остается еще вопрос о деньгах.
– Папа мне ни слова не сказал о деньгах, и я об этом ничего не знаю, – сказал легат.
– Я полагал, – продолжал коннетабль, – что англичане высказали вам на сей счет свое мнение. Я слышал, как они кричали «Money! Money!»
– У папы денег нет. Сундуки казны пусты. Дюгеклен повернулся к командирам наемников, словно спрашивая их, удовлетворены ли они таким ответом. Командиры пожали плечами.
– Что хотят сказать эти господа? – встревоженно осведомился легат.
– Они хотят сказать, что в таких случаях святому отцу следует поступать так же, как они.
– В каких случаях?
– Когда их сундуки пусты.
– И что же они делают?
– Наполняют их деньгами. И Дюгеклен встал.
Легат понял, что аудиенция окончена. Легкий румянец выступил на загорелых скулах коннетабля.
Легат сел верхом на мула и уже намеревался отправиться обратно в Авиньон вместе со своим ризничим, которого, кстати, страх охватывал все больше и больше.
– Постойте, – сказал Дюгеклен, – подождите, господин легат. Одного я вас не отпущу – ведь по дороге на вас могут напасть, а мне, бес меня забери, это было бы неприятно.
Легат был потрясен, и это доказывало, что, в отличие от Дюгеклена, не поверившего его словам, он, папский посланец, поверил словам Дюгеклена.
Коннетабль, молча шагая рядом с мулом, которого вел в поводу ризничий, проводил легата до границ лагеря; но их сопровождал столь выразительный ропот, столь грозное бряцание оружия и столь угрожающие проклятия, что отъезд, хотя и под охраной коннетабля, показался бедному легату куда страшнее приезда.
Поэтому, едва выехав за пределы лагеря, легат пришпорил своего мула так, словно боялся погони.
IV. Как его святейшество папа Урбан V в конце концов решился оплатить крестовый поход и благословить крестоносцев
Перепуганный легат еще не вернулся в Авиньон, а Дюгеклен двинул вперед войска, и это сильно напугало Урбана V, с высоты террасы наблюдавшего за тем, как замыкается грозное кольцо окружения. Благодаря этому маневру Вильнёв-ла-Бепод и Жервази были взяты без сопротивления, хотя в Вильнёве стоял гарнизон из пятисот или шестисот солдат.
Занять эти города коннетабль поручил Гуго де Каверлэ. Он знал манеру англичан располагаться на постой и не сомневался, что на авиньонцев подобное начало военных действий произведет должное впечатление.
Действительно, в тот же вечер с высоты городских стен авиньонцы могли видеть большие костры, которые с трудом разгорались, но каким-то чудом все-таки неизменно ярко вспыхивали. Постепенно ориентируясь и узнавая места, где бушевало пламя, они убеждались, что горели их собственные дома, а на растопку шли их оливковые деревья.
Одновременно англичане сменили вина из Шалона, Торена и Бона, остатками коих они еще пробавлялись, на вина из Ривзальта, Эрмитажа и Сен-Перре, которые показались им крепче и слаще.
При зареве пожаров, опоясывавших город и освещавших англичан, которые располагались на ночлег, папа и собрал свой совет.
Мнения кардиналов, по обыкновению, и даже резче, чем обычно, разделились. Многие склонялись к ужесточению, которое должно было бы обрушиться не только на наемников, но и на Францию спасительным страхом.
Однако легат, в чьих ушах еще звучали крики отлученной от церкви солдатни, отнюдь не скрывал от его святейшества и совета своих впечатлений.
Ризничий же на папской кухне рассказывал об опасностях, которым он подвергся вместе с господином легатом и которых оба избежали лишь благодаря их героической выдержке, вынудившей англичан, французов и бретонцев держать себя почтительно.
В то время как поваренок рукоплескал храбрости церковного служки, кардиналы слушали рассказ легата.
– Я готов отдать жизнь на службе нашему святому отцу, – говорил он, – и заявляю, что уже приносил ее в жертву, но она никогда не подвергалась столь грозной опасности, как во время нашей миссии в лагерь. Я также заверяю, что без повеления его святейшества, который этим обречет меня на муки, на страдания, – я их принял бы с радостью, если бы мог думать, что сие хоть немного укрепит нашу веру, – я не вернусь к этим бесноватым, если не привезу им того, что они требуют.
– Посмотрим, посмотрим, – сказал папа, сильно растрогавшись и не менее сильно встревожившись.
– Но, ваше святейшество, – заметил один из кардиналов, – мы уже смотрим и даже прекрасно видим.
– И что же вы видите? – спросил Урбан.
– Видим, что на равнине пылает десяток домов, среди которых я отчетливо различаю и мой дом. Вот, смотрите, Святейший отец, как раз сейчас рушится крыша.
– Суть в том, что положение представляется мне чрезвычайным, – сказал Урбан.
– А мне – крайне чрезвычайным, святейший отец, ведь у меня в погребах хранится шестилетний урожай вина. Говорят, нехристи даже не тратят времени на то, чтобы правильно вскрыть бочку, а просто высаживают днище и лакают вино.
– А я, – подхватил третий кардинал, к чьей усадьбе уже подбирались языки пламени, – держусь мнения, что надо отправить посланца к коннетаблю, прося его от имени церкви немедленно прекратить опустошения, которые его солдатня творит на наших землях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164