Это назначение восстанавливало репутацию Филиппа и в то же время давало ей возможность в одиночестве привести Мезон де Корбей в порядок. И точно так же в одиночестве она приехала в Париж к началу сезона.
Но теперь уже вмешалось провидение, заставляя ее прервать молчаливый разрыв с Филиппом. Энни вздохнула и потерла рукой натянувшуюся на талии ткань платья.
– Я скажу ему. Скоро.
У нее не было выбора. Вскоре фигура ее выдаст. Известие должно прийти от нее, а не из сплетен. Он имеет право знать о ребенке, даже если это сообщение положит конец ее независимости.
Завтра. Она напишет ему записку. Так проще всего, это наименее болезненный способ.
Однако пока что ей нужно сосредоточиться, чтобы закончить переделку платья вовремя, до вечернего бала. Энни потрогала кружево, которое Мари добавила к воротнику, провела рукой по жемчужинам, которые она сама вразброс нашила на зеленой бархатной юбке.
Платье было не новым; в декабре она уже надевала его. Если кто-нибудь заметит это, у нее за спиной начнутся насмешки, но Энни не могла себе позволить тратить деньги на новое бальное платье, которое через несколько недель будет ей вряд ли годиться.
Ей нужна новая одежда, в которой она будет ходить теперь до конца своего вынужденного заточения. Ей придется продать большинство своих драгоценностей. Снимать эти апартаменты в аристократическом особняке и на должном уровне поддерживать приличия уже стоило части драгоценностей, которые она достала из-под фальшивого дна своего сундучка. Энни не хотелось расставаться с семейным наследством, но у нее пока еще оставались фамильные изумруды, два золотых распятия на цепочках, украшенных драгоценностями, двенадцать ожерелий и к ним серьги, шесть браслетов, семь ниток жемчуга, дюжина драгоценных брошек, двадцать три колечка, не считая пригоршни отдельных жемчужин и нескольких необычных предметов, чье предназначение оставалось загадкой.
Вероятно, эти странные вещицы принесут ей достаточно денег, чтобы купить одежду. Продавать драгоценности было болезненно, ведь они были памятью о родителях. Если понадобится, она продаст все, лишь бы не просить ни одной монеты у Филиппа. Ее независимость оказалась не такой уж приятной, как она надеялась. Последние несколько месяцев были печальными и беспокойными, правда, безопасными. Наверное, ожидать большего – просто ребячество.
Энни спросила через плечо:
– Мари, ты помнишь ювелирную лавку у реки? И того человека, за которым я посылала в прошлом ноябре, после того, как мы прибыли в город к началу сезона?
– Да, ваша милость. Такой невысокий, в очках?
– Он и есть. Когда закончишь с платьем, сходи, пожалуйста, в его лавку и договорись, чтобы завтра в одиннадцать он пришел сюда. И напомни, чтобы он зашел через заднюю дверь. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из соседей узнал о моих делах. – По правде говоря, она беспокоилась, чтобы об этом не узнал Филипп. Пускай удивляется, как прекрасно она без него обходится.
А в самом деле, так ли уж прекрасно она без него обходится? Не успев задать себе этот вопрос, Энни знала, что ответ будет отрицательным. Как можно, разуверившись в человеке, в то же время так сохнуть по нему? Это не имело никакого смысла, только приносило душевную боль.
Каждый раз, когда она уже думала, что сумела вырвать его из сердца, их пути при дворе каким-то образом пересекались и встреча с ним, да еще рядом с другой женщиной, вновь обнажала раны, которые никак не могли затянуться. Она, со своей стороны, тоже всегда была с каким-нибудь любезным кавалером. В этом она находила подобие утешения. Однако Энни сомневалась, что ее муж хотя бы заметил – и тем более обеспокоился, – что в этом сезоне она имела такой успех, что каждый мужчина почитал за счастье добиться ее внимания. Филипп при их неожиданных встречах всегда был любезен и весьма холоден.
Его поведение, надо отдать ему должное, было корректным. Следовало отдать должное и тому, что, как она и просила, он оставил ее в покое, в уединении. Он даже не взял с собой в Сен-Жермен Жака и Сюзанну.
Помимо воли в воображении Энни возникло его лицо, когда он сухо прощался с ней в Мезон де Корбей. С горьким триумфом она наблюдала, как он уходит. Но в то же время какая-то несговорчивая часть ее души страстно желала окликнуть его, чтобы он вернулся. Вернулся в ее объятия, в ее постель, в ее сердце. Помоги ей бог, она все еще тосковала по нему, даже если губы и шептали проклятия.
Их совместная жизнь казалась теперь далекой грезой – или кошмаром, в зависимости от того, какие картины всплывали в памяти одинокими ночами.
Последние несколько месяцев у нее было достаточно возможностей разделить одиночество с мужчинами, чьи намерения были гораздо более честными, чем в свое время у Филиппа. Но она не могла заставить себя пойти на близкие отношения, ограничиваясь простым флиртом. Что-то всегда ее останавливало, и дело заканчивалось несколькими поцелуями или мимолетными объятиями.
Никакие поцелуи не увлекали ее так, как поцелуи Филиппа. Ничьи прикосновения не зажигали ее кровь с такой неистовой силой. Ничьи руки не способны были заставить ее забыть обо всем. Он заполнил ее душу целиком, не оставив там места ни для кого другого.
Легкое движение в животе напомнило Энни о единственном источнике счастья, за который она сейчас цеплялась. Она приложила руку, чтобы почувствовать, как внутри ее дышит новая жизнь. По крайней мере, одно они с Филиппом сделали правильно.
У них будет ребенок.
Позади нее заговорила Мари:
– Вы хорошо себя чувствуете, ваша милость? Вас немного пошатывает.
– Все хорошо, Мари. Продолжай заниматься своим делом.
Заниматься своим делом. Именно это Энни и делала последние четыре месяца. Она обеспечила себе положение при дворе, бесстыдно поддерживая отношения лишь с богатыми и влиятельными, без устали втихомолку собирая тайны, которые когда-нибудь смогут ей пригодиться. Она заимела влиятельных друзей и узнала достаточно много, чтобы защитить и себя и ребенка, какие бы политические ветры ни подули.
Ее дитя. Энни никогда больше не сделает ничего, что может подвергнуть опасности его драгоценную жизнь. Она слегка повернулась, изучая в зеркале свой силуэт. Ее когда-то стройное тело заметно расползлось, груди неприлично набухли, выпирая из низкого выреза.
Мари раздраженно вздохнула.
– Я никогда не закончу, ваша милость, если вы будете вертеться. Ткани еле-еле хватает, чтобы сделать шов.
– Тогда, может быть, тебе лучше прошить его дважды, для надежности, – посоветовала Энни. Еще раз взглянув в зеркало, она окончательно решила то, что уже наметила.
– Этот бал в этом сезоне – последний. Я не смогу дальше скрывать, что я в положении. Платье настолько тесное, что я не знаю, как выдержу весь вечер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Но теперь уже вмешалось провидение, заставляя ее прервать молчаливый разрыв с Филиппом. Энни вздохнула и потерла рукой натянувшуюся на талии ткань платья.
– Я скажу ему. Скоро.
У нее не было выбора. Вскоре фигура ее выдаст. Известие должно прийти от нее, а не из сплетен. Он имеет право знать о ребенке, даже если это сообщение положит конец ее независимости.
Завтра. Она напишет ему записку. Так проще всего, это наименее болезненный способ.
Однако пока что ей нужно сосредоточиться, чтобы закончить переделку платья вовремя, до вечернего бала. Энни потрогала кружево, которое Мари добавила к воротнику, провела рукой по жемчужинам, которые она сама вразброс нашила на зеленой бархатной юбке.
Платье было не новым; в декабре она уже надевала его. Если кто-нибудь заметит это, у нее за спиной начнутся насмешки, но Энни не могла себе позволить тратить деньги на новое бальное платье, которое через несколько недель будет ей вряд ли годиться.
Ей нужна новая одежда, в которой она будет ходить теперь до конца своего вынужденного заточения. Ей придется продать большинство своих драгоценностей. Снимать эти апартаменты в аристократическом особняке и на должном уровне поддерживать приличия уже стоило части драгоценностей, которые она достала из-под фальшивого дна своего сундучка. Энни не хотелось расставаться с семейным наследством, но у нее пока еще оставались фамильные изумруды, два золотых распятия на цепочках, украшенных драгоценностями, двенадцать ожерелий и к ним серьги, шесть браслетов, семь ниток жемчуга, дюжина драгоценных брошек, двадцать три колечка, не считая пригоршни отдельных жемчужин и нескольких необычных предметов, чье предназначение оставалось загадкой.
Вероятно, эти странные вещицы принесут ей достаточно денег, чтобы купить одежду. Продавать драгоценности было болезненно, ведь они были памятью о родителях. Если понадобится, она продаст все, лишь бы не просить ни одной монеты у Филиппа. Ее независимость оказалась не такой уж приятной, как она надеялась. Последние несколько месяцев были печальными и беспокойными, правда, безопасными. Наверное, ожидать большего – просто ребячество.
Энни спросила через плечо:
– Мари, ты помнишь ювелирную лавку у реки? И того человека, за которым я посылала в прошлом ноябре, после того, как мы прибыли в город к началу сезона?
– Да, ваша милость. Такой невысокий, в очках?
– Он и есть. Когда закончишь с платьем, сходи, пожалуйста, в его лавку и договорись, чтобы завтра в одиннадцать он пришел сюда. И напомни, чтобы он зашел через заднюю дверь. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из соседей узнал о моих делах. – По правде говоря, она беспокоилась, чтобы об этом не узнал Филипп. Пускай удивляется, как прекрасно она без него обходится.
А в самом деле, так ли уж прекрасно она без него обходится? Не успев задать себе этот вопрос, Энни знала, что ответ будет отрицательным. Как можно, разуверившись в человеке, в то же время так сохнуть по нему? Это не имело никакого смысла, только приносило душевную боль.
Каждый раз, когда она уже думала, что сумела вырвать его из сердца, их пути при дворе каким-то образом пересекались и встреча с ним, да еще рядом с другой женщиной, вновь обнажала раны, которые никак не могли затянуться. Она, со своей стороны, тоже всегда была с каким-нибудь любезным кавалером. В этом она находила подобие утешения. Однако Энни сомневалась, что ее муж хотя бы заметил – и тем более обеспокоился, – что в этом сезоне она имела такой успех, что каждый мужчина почитал за счастье добиться ее внимания. Филипп при их неожиданных встречах всегда был любезен и весьма холоден.
Его поведение, надо отдать ему должное, было корректным. Следовало отдать должное и тому, что, как она и просила, он оставил ее в покое, в уединении. Он даже не взял с собой в Сен-Жермен Жака и Сюзанну.
Помимо воли в воображении Энни возникло его лицо, когда он сухо прощался с ней в Мезон де Корбей. С горьким триумфом она наблюдала, как он уходит. Но в то же время какая-то несговорчивая часть ее души страстно желала окликнуть его, чтобы он вернулся. Вернулся в ее объятия, в ее постель, в ее сердце. Помоги ей бог, она все еще тосковала по нему, даже если губы и шептали проклятия.
Их совместная жизнь казалась теперь далекой грезой – или кошмаром, в зависимости от того, какие картины всплывали в памяти одинокими ночами.
Последние несколько месяцев у нее было достаточно возможностей разделить одиночество с мужчинами, чьи намерения были гораздо более честными, чем в свое время у Филиппа. Но она не могла заставить себя пойти на близкие отношения, ограничиваясь простым флиртом. Что-то всегда ее останавливало, и дело заканчивалось несколькими поцелуями или мимолетными объятиями.
Никакие поцелуи не увлекали ее так, как поцелуи Филиппа. Ничьи прикосновения не зажигали ее кровь с такой неистовой силой. Ничьи руки не способны были заставить ее забыть обо всем. Он заполнил ее душу целиком, не оставив там места ни для кого другого.
Легкое движение в животе напомнило Энни о единственном источнике счастья, за который она сейчас цеплялась. Она приложила руку, чтобы почувствовать, как внутри ее дышит новая жизнь. По крайней мере, одно они с Филиппом сделали правильно.
У них будет ребенок.
Позади нее заговорила Мари:
– Вы хорошо себя чувствуете, ваша милость? Вас немного пошатывает.
– Все хорошо, Мари. Продолжай заниматься своим делом.
Заниматься своим делом. Именно это Энни и делала последние четыре месяца. Она обеспечила себе положение при дворе, бесстыдно поддерживая отношения лишь с богатыми и влиятельными, без устали втихомолку собирая тайны, которые когда-нибудь смогут ей пригодиться. Она заимела влиятельных друзей и узнала достаточно много, чтобы защитить и себя и ребенка, какие бы политические ветры ни подули.
Ее дитя. Энни никогда больше не сделает ничего, что может подвергнуть опасности его драгоценную жизнь. Она слегка повернулась, изучая в зеркале свой силуэт. Ее когда-то стройное тело заметно расползлось, груди неприлично набухли, выпирая из низкого выреза.
Мари раздраженно вздохнула.
– Я никогда не закончу, ваша милость, если вы будете вертеться. Ткани еле-еле хватает, чтобы сделать шов.
– Тогда, может быть, тебе лучше прошить его дважды, для надежности, – посоветовала Энни. Еще раз взглянув в зеркало, она окончательно решила то, что уже наметила.
– Этот бал в этом сезоне – последний. Я не смогу дальше скрывать, что я в положении. Платье настолько тесное, что я не знаю, как выдержу весь вечер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95