Это был энергичный, смелый и неутомимый интриган. И одновременно необыкновенно коварный. Один из дипломатов заметил, что Дадли настолько умен и ловок, «что редко замышляет одновременно меньше трех-четырех интриг». С одной стороны, Дадли был грубовато-добродушным здоровяком типа Суффолка, а с другой — находчивым и искусным политиком, похожим на Кромвеля. К 1549 году он олицетворял собой решительность и государственную волю, а на его фоне регент казался путаником и бездарью. Упрятав Сомерсета в Тауэр, Дадли сразу же выдвинулся в Совете на первое место, и политика Совета стала его политикой.
Приход Дадли к власти Ван дер Дельфт вначале оценивал положительно, хотя бы потому, что тот был противником ультрапротестанта Сомерсета и сверг его в союзе с католиками, которые пока еще оставались в Совете. Мария рассеяла заблуждения посла, заметив, что Дадли «самый непредсказуемый человек в Англии» и что никаких религиозных убеждений у него нет, а лишь жажда власти и невероятные амбиции.
«Вы еще увидите, что ничего хорошего из этого не выйдет, — предупредила она Ван дер Дельфта. — Я считаю его наказанием, ниспосланным нам с небес, и жду несчастий».
Очень скоро прогнозам Марии суждено было сбыться. Протестанты назвали Дадли «отважным воином Христа», а также «громовержцем, наводящим ужас на папистов». Стало совершенно очевидно, что смягчать религиозную политику Сомерсета и улучшать положение английских католиков он вовсе не намерен. По словам посла, церковь для Дадли была всего лишь объектом грабежа. «Он живет не по средствам, — писал Ван дер Дельфт, — и потому принужден искать деньги где только возможно». Все знали, что он встречался с двумя иерархами церкви — новым епископом Лондона Николасом Ридли и епископом Нориджа Терлби — и потребовал долю от доходов их епархий. Корабли иностранных купцов были, наверное, еще лучшим источником нелегального дохода, и сюда Дадли «засовывал руки столь часто и глубоко», как только мог. По его приказу иностранных купцов заставляли разгружать свои корабли и тут же немедленно продавать товары. Жаловаться было бесполезно. В марте Ван дер Дельфт узнал, что захватили корабль с ценным грузом, принадлежавшим императору, — золотыми и серебряными слитками из Нового Света. В порту их оценили в четыре тысячи крон.
Главными соратниками Дадли были Уильям Парр, маркиз Нортгемптон, и Генри Грей, маркиз Дорсет. Нортгемптон, ничем не выдающийся придворный и посредственный военачальник, ко всему прочему был вовлечен еще и в брачный скандал. Говорили, что он женился вторично, не расторгнув первый брак. Дорсет, которого Ван дер Дельфт называл «бесчувственным существом», был мелким интриганом, замешанным в делах Томаса Сеймура. Теперь он пытался выдвинуться, примкнув к Дадли, графу Уорику. А тому импонировало, что у Дорсета великосветские семейные связи. Генри Грей, маркиз Дорсет, был женат на Франсес Брэндои, дочери Чарльза Брэндона и Марии Тюдор. Три его дочери были кузинами короля и в очереди на наследование престола стояли прямо за Марией и Елизаветой. Томас Сеймур обещал в свое время Дорсету, что устроит брак его старшей дочери, Джейн Грей, с королем, но этот план провалился. Теперь проблемой наследования престола весьма сильно заинтересовался Дадли. Этот интерес окажется для Марии судьбоносным.
Чтобы сделать свое верховенство в Совете полным, Дадли решил привлечь герцога Сомерсета. Бывшего регента выпустили из Тауэра и позволили жить в своем доме в Лондоне. Он подписал все пункты обвинительного акта, признавшись в должностных преступлениях и плохом выполнении служебных обязанностей, и потому никакой политической угрозы для Дадли теперь не представлял. Но, чтобы его еще сильнее привязать к себе, граф Уорик решил с Сомерсетом породниться. В июне старший сын Дадли женился на дочери Сомерсета Анне. Членство Сомерсета в Тайном совете было восстановлено за два месяца до венчания.
Главенство Дадли в Совете было ненавязчивым, но очевидным. Он редко появлялся на публике, предпочитая держаться в тени. Столичные улицы, толпы народа — все это было не для пего. Иногда он вдруг сказывался больным — Ван дер Дельфт считал это притворством, — и тогда члены Совета приходили к нему домой ежедневно, в обязательном порядке, чтобы «узнать его соизволение». «Дадли здесь абсолютный хозяин, — сообщал посол императору. — И никто без его распоряжений ничего не делает». Тем временем король со своими придворными развлекался военными состязаниями, возрождению которых, как известно, сильно способствовал Дадли. В январе 1550 года был проведен турнир с довольно странным девизом «Нужно повесить эту Любовь». В одном конце турнирной арены была воздвигнута виселица. На лестнице, ведущей к ней, стояла богато одетая женщина, представляющая Любовь, чью участь предстояло решить в результате турнирных поединков. Один из сражающихся был ее защитником. Когда побеждал противник, Любовь поднималась на одну ступеньку ближе к палачу. Когда верх брал защитник, она опускалась на ступеньку вниз. Против троих итальянцев, предводительствуемых неким «капитаном Юлианом», сражался молодой английский дворянин. Любовь скорее всего была спасена.
Первые месяцы правления Дадли ознаменовались резкой дискриминацией по конфессиональному признаку. «Если человек являлся добрым католиком и жил добродетельной жизнью, — замечал Ван дер Дельфт, — это считалось чуть ли не самым опасным преступлением. Прежде всего у него спрашивали не имя, а исповедует ли он новую или старую веру. После чего относились к нему соответствующим образом».
Эта тенденция немедленно сказалась на окружении Марии. Среди католической аристократии служить принцессе стало чем-то вроде богоугодного деяния. «У нее в услужении почти все люди зажиточные, а некоторые просто богатые и очень благородных кровей», — замечал Ван дер Дельфт в своих письмах. Они гордились связью с принцессой и боролись, чтобы занять даже самое незначительное место в ее окружении. Быть в свите Марии означало свободно исповедовать свою веру и слушать мессы, проводимые ее капелланами. Одно время у нее их было целых шесть, в том числе и доктора теологии, «люди безукоризненного поведения и этики». Аристократы пытались пристроить своих дочерей в свиту Марии камеристками. Джейн Дормер, которая пришла в свиту во время правления Эдуарда, писала, что «в те дни дом принцессы был единственным пристанищем для благородных молодых дворянок, стремящихся к благочестию. Это была настоящая школа добродетели. Более пристойное образование благородные девицы вряд ли могли где-нибудь еще получить».
Не стоит понимать описание Джейн Дормер так, что в доме принцессы царили «правильные», ханжеские порядки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194
Приход Дадли к власти Ван дер Дельфт вначале оценивал положительно, хотя бы потому, что тот был противником ультрапротестанта Сомерсета и сверг его в союзе с католиками, которые пока еще оставались в Совете. Мария рассеяла заблуждения посла, заметив, что Дадли «самый непредсказуемый человек в Англии» и что никаких религиозных убеждений у него нет, а лишь жажда власти и невероятные амбиции.
«Вы еще увидите, что ничего хорошего из этого не выйдет, — предупредила она Ван дер Дельфта. — Я считаю его наказанием, ниспосланным нам с небес, и жду несчастий».
Очень скоро прогнозам Марии суждено было сбыться. Протестанты назвали Дадли «отважным воином Христа», а также «громовержцем, наводящим ужас на папистов». Стало совершенно очевидно, что смягчать религиозную политику Сомерсета и улучшать положение английских католиков он вовсе не намерен. По словам посла, церковь для Дадли была всего лишь объектом грабежа. «Он живет не по средствам, — писал Ван дер Дельфт, — и потому принужден искать деньги где только возможно». Все знали, что он встречался с двумя иерархами церкви — новым епископом Лондона Николасом Ридли и епископом Нориджа Терлби — и потребовал долю от доходов их епархий. Корабли иностранных купцов были, наверное, еще лучшим источником нелегального дохода, и сюда Дадли «засовывал руки столь часто и глубоко», как только мог. По его приказу иностранных купцов заставляли разгружать свои корабли и тут же немедленно продавать товары. Жаловаться было бесполезно. В марте Ван дер Дельфт узнал, что захватили корабль с ценным грузом, принадлежавшим императору, — золотыми и серебряными слитками из Нового Света. В порту их оценили в четыре тысячи крон.
Главными соратниками Дадли были Уильям Парр, маркиз Нортгемптон, и Генри Грей, маркиз Дорсет. Нортгемптон, ничем не выдающийся придворный и посредственный военачальник, ко всему прочему был вовлечен еще и в брачный скандал. Говорили, что он женился вторично, не расторгнув первый брак. Дорсет, которого Ван дер Дельфт называл «бесчувственным существом», был мелким интриганом, замешанным в делах Томаса Сеймура. Теперь он пытался выдвинуться, примкнув к Дадли, графу Уорику. А тому импонировало, что у Дорсета великосветские семейные связи. Генри Грей, маркиз Дорсет, был женат на Франсес Брэндои, дочери Чарльза Брэндона и Марии Тюдор. Три его дочери были кузинами короля и в очереди на наследование престола стояли прямо за Марией и Елизаветой. Томас Сеймур обещал в свое время Дорсету, что устроит брак его старшей дочери, Джейн Грей, с королем, но этот план провалился. Теперь проблемой наследования престола весьма сильно заинтересовался Дадли. Этот интерес окажется для Марии судьбоносным.
Чтобы сделать свое верховенство в Совете полным, Дадли решил привлечь герцога Сомерсета. Бывшего регента выпустили из Тауэра и позволили жить в своем доме в Лондоне. Он подписал все пункты обвинительного акта, признавшись в должностных преступлениях и плохом выполнении служебных обязанностей, и потому никакой политической угрозы для Дадли теперь не представлял. Но, чтобы его еще сильнее привязать к себе, граф Уорик решил с Сомерсетом породниться. В июне старший сын Дадли женился на дочери Сомерсета Анне. Членство Сомерсета в Тайном совете было восстановлено за два месяца до венчания.
Главенство Дадли в Совете было ненавязчивым, но очевидным. Он редко появлялся на публике, предпочитая держаться в тени. Столичные улицы, толпы народа — все это было не для пего. Иногда он вдруг сказывался больным — Ван дер Дельфт считал это притворством, — и тогда члены Совета приходили к нему домой ежедневно, в обязательном порядке, чтобы «узнать его соизволение». «Дадли здесь абсолютный хозяин, — сообщал посол императору. — И никто без его распоряжений ничего не делает». Тем временем король со своими придворными развлекался военными состязаниями, возрождению которых, как известно, сильно способствовал Дадли. В январе 1550 года был проведен турнир с довольно странным девизом «Нужно повесить эту Любовь». В одном конце турнирной арены была воздвигнута виселица. На лестнице, ведущей к ней, стояла богато одетая женщина, представляющая Любовь, чью участь предстояло решить в результате турнирных поединков. Один из сражающихся был ее защитником. Когда побеждал противник, Любовь поднималась на одну ступеньку ближе к палачу. Когда верх брал защитник, она опускалась на ступеньку вниз. Против троих итальянцев, предводительствуемых неким «капитаном Юлианом», сражался молодой английский дворянин. Любовь скорее всего была спасена.
Первые месяцы правления Дадли ознаменовались резкой дискриминацией по конфессиональному признаку. «Если человек являлся добрым католиком и жил добродетельной жизнью, — замечал Ван дер Дельфт, — это считалось чуть ли не самым опасным преступлением. Прежде всего у него спрашивали не имя, а исповедует ли он новую или старую веру. После чего относились к нему соответствующим образом».
Эта тенденция немедленно сказалась на окружении Марии. Среди католической аристократии служить принцессе стало чем-то вроде богоугодного деяния. «У нее в услужении почти все люди зажиточные, а некоторые просто богатые и очень благородных кровей», — замечал Ван дер Дельфт в своих письмах. Они гордились связью с принцессой и боролись, чтобы занять даже самое незначительное место в ее окружении. Быть в свите Марии означало свободно исповедовать свою веру и слушать мессы, проводимые ее капелланами. Одно время у нее их было целых шесть, в том числе и доктора теологии, «люди безукоризненного поведения и этики». Аристократы пытались пристроить своих дочерей в свиту Марии камеристками. Джейн Дормер, которая пришла в свиту во время правления Эдуарда, писала, что «в те дни дом принцессы был единственным пристанищем для благородных молодых дворянок, стремящихся к благочестию. Это была настоящая школа добродетели. Более пристойное образование благородные девицы вряд ли могли где-нибудь еще получить».
Не стоит понимать описание Джейн Дормер так, что в доме принцессы царили «правильные», ханжеские порядки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194