Не упомянул он и Анну. Джейн, кажется, затмила ее в сознании короля окончательно. Он выразил глубокое сожаление, что так долго держал Марию вдали от себя, и объявил о своем большом желании наверстать упущенное, вложив в руку дочери чек в тысячу крон на «небольшие удовольствия» и сказав, что, как только ей понадобится, даст гораздо больше. Джейн подарила Марии красивое бриллиантовое кольцо со словами, что через несколько дней начнутся приготовления для ее возвращения ко двору.
Событие это было отложено на несколько месяцев — до приезда Генриха из долгого охотничьего тура, который продлился до конца лета. Такие туры он предпринимал каждый год. Мария жила в Хаисдоне в окружении заметно увеличившейся свиты, чуть ли не каждый день принимая гостей, получая послания и подарки от Кромвеля и других королевских приближенных. Эдвард Сеймур, ставший теперь лордом Бо-чемпом, камергером Генриха, попросил ее прислать список необходимых нарядов. Кромвель, который быстро вернулся в свою старую роль лучшего друга Марии в Совете, прислал «хорошо выезженного коня» и прекрасное седло.
Мария проводила долгие летние дни, гуляя по окрестностям, катаясь верхом на подаренном Кромвелем коне и регулярно отправляя письма Генриху. Она проявляла теплый интерес к маленькой трехлетней Елизавете, которая была такой же хорошенькой, как и Мария в ее возрасте. В письмах королю Мария никогда не забывала упомянуть о ней, рассказать о ее необычайных способностях, всегда, впрочем, в конце добавляя привычное пожелание Генриху иметь сына. В Ханс-доне Марии возвратили все ее наряды и драгоценности, отнятые два с половиной года назад. Одежду следовало теперь перешить, платья переделать в юбки, а оторочки удалить или использовать по-иному. Украшения Мария складывала в специальную шкатулку — и те, что она получила после смерти Анны, и те, что присылали Генрих и Джейн. Каждые несколько дней гонцы и придворные вместе с письмами и посылками приносили из дворца различные новости. Судя по всему, уходила целая эпоха. От туберкулеза умер Генри Фитцрой. Отец Анны, Томас Болейн, который, как Марии передавали, после смерти Екатерины выразил сожаление, что дочка не составила ей компанию, теперь был лишен всех титулов и земель. А вот Томас Абель, бывший священник Екатерины и ее защитник, противостоявший королевскому Совету, по-прежнему сидел в тюрьме, и никто не верил, что его когда-нибудь выпустят на свободу.
Мария и Генрих вроде бы воссоединились, но все же Шапюи как-то обронил фразу, что «у короля на устах мед, а в сердце лед». Подписав «Заявление», Мария должна была беспрекословно ему покориться, однако ее поведение было далеко от смирения. Да, она была почтительной и любящей дочерью. Однако умной, и это тревожило Генриха. Кроме того, она была очень похожа на него, и это обстоятельство тоже короля смущало. Чтобы успокоиться, Генрих решил встретиться с ней еще раз. Опять было много подарков, ласковых разговоров и обещаний, а под конец король проникновенным голосом попросил Марию искренне ответить на вопрос: «Заявление» подписано добровольно, или это только уловка, а в Душе она осталась при своем мнении?
«Больше всего на свете мне отвратительна неискренность, — заметил он. — При переговорах с послами иностранных держав советники иногда предлагают мне скрывать правду или Даже лгать, но я никогда так не поступаю, предпочитая во что °ы то ни стало вести правдивый разговор. …Мария, — закончил король, — покажи наконец, что ты настоящая дочь. Скажи честно и правдиво: соглашаясь подписать этот документ, ты притворялась или пет?»
Мария заверила отца, что ее покорность была искренней. Она должна была так сказать, у нее не было иного выхода, иначе бы пришлось отказаться от стратегии, которой оиа твердо решила придерживаться, и приготовиться к неминуемой смерти. После этого оиа в течение многих педель писала Генриху письма, используя самые уничижительные выражения, какие только можно вообразить, умоляя «Его Величество», «раболепно, распростершись на животе у Ваших самых величественных ног», поверить в искренность ее раскаяния.
Она объявляла себя «покорнейшей рабыней», «смиренной и преданнейшей дочерью» и утверждала, что для нее лучше быть служанкой в королевских апартаментах, радующейся милости его присутствия, чем императрицей, но разлученной с «Его Величеством». Едва ли он мог требовать от Марии чего-то большего, кроме того, чтобы она повторила все это в письмах Карлу V, папе и регентше Фландрии. То есть официально объявила миру о переломе в своих убеждениях и чувствах по отношению к вопросу о браке матери и легитимности своего рождения, настаивая, что пришла к этому новому осознанию совершенно свободно и без понуждения. Мария писала эти письма по образцам, которыми ее обеспечил король, и заявляла, что охотно предпримет любые другие шаги, какие только предложит «Его Величество», чтобы доказать свою абсолютную лояльность. Наконец Генрих сделал вид, что удовлетворен, по крайней мере на данный момент. Но на самом деле он ничего не достиг. В части обмана Мария оказалась достойной своего отца. Просто в демонстрации фальшивой искренности померились силами два обманщика и лицемера — ветеран и новичок — однако каждый остался при своем.
Конечно, в этом последнем раунде лицемерия и притворства Мария делала все, чтобы защитить свою позицию. Она попросила папу освободить ее от всех обетов и клятв, которые была вынуждена дать, идя против совести. В каждом письме она упоминала, что также подписала протест, делающий ее «Заявление» недействительным. Мария просила Ша-пюи предупредить императора, что письма написаны под давлением Генриха, и пусть «Его Величество» отвечает так, чтобы это соответствовало ее интересам. Вынужденная прокладывать курс среди рифов и скал, Мария крепко держалась за руль. Шапюи пристально следил за ее действиями, понимая, какой опдсности она себя подвергает. Мария тоже прекрасно это осознавала. В разговоре с послом императора в Риме Сифуэнтесом она заметила, что к ее горлу приставлен острый нож, который немедленно придет в движение, стоит королю хотя бы что-то заподозрить. Но она верила в свое предназначение, которое открылось ей незадолго до того, и не страшилась нависшей опасности.
Теперь отношения Марии с отцом приобрели совершенно новый характер. Она любила его как отца и сумела приспособиться к нему как к королю. Внешне покорная, но внутри сопротивляющаяся. Как все постоянно вынужденные лавировать талантливые дипломаты, она выбрала единственно правильную тактику: говорила одно, а верила в другое, оправдывая обман высокими божественными целями.
По иронии судьбы именно летом 1536 года Марию одари-ли ощутимым символом ее теперешнего состояния подчиненности, который она должна была носить в знак перелома своих убеждений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194
Событие это было отложено на несколько месяцев — до приезда Генриха из долгого охотничьего тура, который продлился до конца лета. Такие туры он предпринимал каждый год. Мария жила в Хаисдоне в окружении заметно увеличившейся свиты, чуть ли не каждый день принимая гостей, получая послания и подарки от Кромвеля и других королевских приближенных. Эдвард Сеймур, ставший теперь лордом Бо-чемпом, камергером Генриха, попросил ее прислать список необходимых нарядов. Кромвель, который быстро вернулся в свою старую роль лучшего друга Марии в Совете, прислал «хорошо выезженного коня» и прекрасное седло.
Мария проводила долгие летние дни, гуляя по окрестностям, катаясь верхом на подаренном Кромвелем коне и регулярно отправляя письма Генриху. Она проявляла теплый интерес к маленькой трехлетней Елизавете, которая была такой же хорошенькой, как и Мария в ее возрасте. В письмах королю Мария никогда не забывала упомянуть о ней, рассказать о ее необычайных способностях, всегда, впрочем, в конце добавляя привычное пожелание Генриху иметь сына. В Ханс-доне Марии возвратили все ее наряды и драгоценности, отнятые два с половиной года назад. Одежду следовало теперь перешить, платья переделать в юбки, а оторочки удалить или использовать по-иному. Украшения Мария складывала в специальную шкатулку — и те, что она получила после смерти Анны, и те, что присылали Генрих и Джейн. Каждые несколько дней гонцы и придворные вместе с письмами и посылками приносили из дворца различные новости. Судя по всему, уходила целая эпоха. От туберкулеза умер Генри Фитцрой. Отец Анны, Томас Болейн, который, как Марии передавали, после смерти Екатерины выразил сожаление, что дочка не составила ей компанию, теперь был лишен всех титулов и земель. А вот Томас Абель, бывший священник Екатерины и ее защитник, противостоявший королевскому Совету, по-прежнему сидел в тюрьме, и никто не верил, что его когда-нибудь выпустят на свободу.
Мария и Генрих вроде бы воссоединились, но все же Шапюи как-то обронил фразу, что «у короля на устах мед, а в сердце лед». Подписав «Заявление», Мария должна была беспрекословно ему покориться, однако ее поведение было далеко от смирения. Да, она была почтительной и любящей дочерью. Однако умной, и это тревожило Генриха. Кроме того, она была очень похожа на него, и это обстоятельство тоже короля смущало. Чтобы успокоиться, Генрих решил встретиться с ней еще раз. Опять было много подарков, ласковых разговоров и обещаний, а под конец король проникновенным голосом попросил Марию искренне ответить на вопрос: «Заявление» подписано добровольно, или это только уловка, а в Душе она осталась при своем мнении?
«Больше всего на свете мне отвратительна неискренность, — заметил он. — При переговорах с послами иностранных держав советники иногда предлагают мне скрывать правду или Даже лгать, но я никогда так не поступаю, предпочитая во что °ы то ни стало вести правдивый разговор. …Мария, — закончил король, — покажи наконец, что ты настоящая дочь. Скажи честно и правдиво: соглашаясь подписать этот документ, ты притворялась или пет?»
Мария заверила отца, что ее покорность была искренней. Она должна была так сказать, у нее не было иного выхода, иначе бы пришлось отказаться от стратегии, которой оиа твердо решила придерживаться, и приготовиться к неминуемой смерти. После этого оиа в течение многих педель писала Генриху письма, используя самые уничижительные выражения, какие только можно вообразить, умоляя «Его Величество», «раболепно, распростершись на животе у Ваших самых величественных ног», поверить в искренность ее раскаяния.
Она объявляла себя «покорнейшей рабыней», «смиренной и преданнейшей дочерью» и утверждала, что для нее лучше быть служанкой в королевских апартаментах, радующейся милости его присутствия, чем императрицей, но разлученной с «Его Величеством». Едва ли он мог требовать от Марии чего-то большего, кроме того, чтобы она повторила все это в письмах Карлу V, папе и регентше Фландрии. То есть официально объявила миру о переломе в своих убеждениях и чувствах по отношению к вопросу о браке матери и легитимности своего рождения, настаивая, что пришла к этому новому осознанию совершенно свободно и без понуждения. Мария писала эти письма по образцам, которыми ее обеспечил король, и заявляла, что охотно предпримет любые другие шаги, какие только предложит «Его Величество», чтобы доказать свою абсолютную лояльность. Наконец Генрих сделал вид, что удовлетворен, по крайней мере на данный момент. Но на самом деле он ничего не достиг. В части обмана Мария оказалась достойной своего отца. Просто в демонстрации фальшивой искренности померились силами два обманщика и лицемера — ветеран и новичок — однако каждый остался при своем.
Конечно, в этом последнем раунде лицемерия и притворства Мария делала все, чтобы защитить свою позицию. Она попросила папу освободить ее от всех обетов и клятв, которые была вынуждена дать, идя против совести. В каждом письме она упоминала, что также подписала протест, делающий ее «Заявление» недействительным. Мария просила Ша-пюи предупредить императора, что письма написаны под давлением Генриха, и пусть «Его Величество» отвечает так, чтобы это соответствовало ее интересам. Вынужденная прокладывать курс среди рифов и скал, Мария крепко держалась за руль. Шапюи пристально следил за ее действиями, понимая, какой опдсности она себя подвергает. Мария тоже прекрасно это осознавала. В разговоре с послом императора в Риме Сифуэнтесом она заметила, что к ее горлу приставлен острый нож, который немедленно придет в движение, стоит королю хотя бы что-то заподозрить. Но она верила в свое предназначение, которое открылось ей незадолго до того, и не страшилась нависшей опасности.
Теперь отношения Марии с отцом приобрели совершенно новый характер. Она любила его как отца и сумела приспособиться к нему как к королю. Внешне покорная, но внутри сопротивляющаяся. Как все постоянно вынужденные лавировать талантливые дипломаты, она выбрала единственно правильную тактику: говорила одно, а верила в другое, оправдывая обман высокими божественными целями.
По иронии судьбы именно летом 1536 года Марию одари-ли ощутимым символом ее теперешнего состояния подчиненности, который она должна была носить в знак перелома своих убеждений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194