Говорилось, что вначале их повесили, но веревки обрезали, когда священники были еще живы. После этого палач снял с них всю одежду, затем, привязав к доске рядом с эшафотом, вспорол каждому живот, вытащил внутренности и поджег. А священники все еще не Умирали, а «продолжали говорить, пока из груди каждого не вырезали сердце».
Участившиеся публичные казни вызвали вспышку насилия на улицах Лондона. Неизвестные злодеи убивали горожан среди бела дня, по пути на мессу или когда те шли по своим делам. Воры становились все наглее. Возросло также число самоубийств. Некая миссис Аллен, жена служащего, «по наущению дьявола» перерезала себе ножом горло. Викарий и соседи попытались ее спасти, но было уже поздно. Говорить она не могла, а только била себя в грудь, поднимая руки в знак искреннего раскаяния, поэтому священник решил ее соборовать и не настаивал, чтобы она, как все самоубийцы, была похоронена на неосвященной земле. Известен случай, когда в Лондоне казнили палача. Да-да, самого палача. Он был знаменит своим «искусством четвертования». С двумя сообщниками этот негодяй ограбил лоток на Варфоломеевской ярмарке, был пойман, а затем повешен.
Участились преступления и в королевском дворце. Два лучника из стражи, которых звали Давенпорт и Чапман, прямо рядом с дворцом ограбили купца. Их повесили. Мальчика-слугу одного из членов Тайного совета уличили в краже кошелька с одиннадцатью фунтами в монетах. Он стащил, кажется, еще какое-то королевское украшение. В дальнем конце турнирной арены в Вестминстере была воздвигнута виселица. На шею мальчика надели петлю, палач уже собрался выбить из-под его ног лестницу, как появился герольд с королевским помилованием, и мальчика отпустили. Генриху, видимо, доставляло особое удовлетворение назначить ужасное наказание, заставить жертву страдать в безнадежном ожидании смерти, а затем в самый последний момент освободить. Сэр Эдмунд Невет ударил какого-то придворного, и король приговорил его к отсечению руки. Немедленно притащили плаху, явился и исполнитель, повар, всегда готовый поработать за палача (если, конечно, казнь незамысловатая). Он уже точил свой тесак, а рядом стоял старший в кухонной посудо-мойне с колотушкой. В огонь сунули цепи, чтобы прижечь раны, прежде чем хирург сделает перевязку. Когда все было приготовлено, а несчастный, мокрый от пота Невет промучился несколько часов, король, как всегда неожиданно, даровал помилование.
В это время во дворце начали распространяться самые кошмарные слухи. Впервые после опалы Анны Болейн двор охватил страх перед отравлением. Одна из камеристок рассказала слуге лорда Монтегю, что королевский посланник сэр Томас Уайатт привез из Испании весть о существовании сильнодействующего яда. Если им смазать наконечник стрелы, то самая незначительная царапина вызовет немедленную смерть. Есть, правда, противоядие — айвовый или персиковый сок. Говорили, что когда Уайатт спросил Генриха, следует ли ему привезти немного такого яду, тот ответил, что не нужно. Но в это мало кто поверил. Сознание того, что в распоряжении короля может находиться такое смертоносное вещество, порождало самые мрачные фантазии и не давало покоя любому придворному, который по той или иной причине вызвал недовольство короля.
При дворе мало кто сомневался, что основным создателем этой атмосферы страха являлся Кромвель. Причем не таким уж он был и бессердечным, даже приобрел репутацию защитника женщин. Когда пострадавшая от мужа герцогиня Норфолк обратилась к нему за помощью, она сослалась на то, что «слышала, какой он был поддержкой для леди Марии в ее неприятностях». И Кромвель герцогине действительно помог. Сама Мария никогда не уставала заверять Кромвеля в своей глубочайшей признательности за все, что он для нее сделал. Она боялась всесильного первого министра и одновременно надеялась на его поддержку. Большинство придворных ощущали то же самое смешанное чувство страха перед лордом — хранителем Тайной печати и надежды на его помощь. Доверяясь ему полностью, они трепетали от ужаса и, вероятно, были бы согласны с мнением Шапюи, который писал о Кромвеле, что «слова у него ласковые, да дела плохие, а намерения и того хуже».
Кромвель приобрел влияние в самое тревожное десятилетие правления Генриха VIII, сравнимое, наверное, лишь с периодом войн предшествовавшего века. С целью заманить в ловушку мятежников (туда чаще всего попадали просто случайные люди) он повсюду насадил своих осведомителей и соглядатаев. Кромвель твердо верил, что королевская власть по-настоящему сильна только тогда, когда подданные пребывают в страхе, и очень много сделал для придания королю образа капризного диктатора под девизом «Чем больше трепещут подданные, тем спокойнее в королевстве». Он добился того, что его почти все боялись… и презирали. Особенно знатные аристократы и амбициозные чиновники, жаждавшие лишить его власти. Он же с помощью грязных интриг лишил власти Суффолка и Норфолка, а дворян более низкого ранга удалял от короля, посылая за рубеж с длительными дипломатическими миссиями. Его враги немедленно оказывались в немилости, им было запрещено являться перед королем, а то и того хуже. Накануне нового, 1539 года неожиданно был арестован и брошен в Тауэр Николас Кэрыо, не последний человек при дворе, который имел тесные связи с маркизом Эксетером и Поулами. Люди Кромвеля проникли в его дом и забрали все ценное, включая великолепные бриллианты и жемчужины Джейн Сеймур, которые после ее смерти Генрих подарил жене Кэрыо.
К Реджинальду Поулу, которого он называл «свихнувшийся Поул», Кромвель питал особенную ненависть. Эта ненависть распространялась на всех, кто был связан с кардиналом. (Поул, в свою очередь, назвал Кромвеля «викарием сатаны».) Когда пошли слухи насчет испанского яда, то никто не сомневался, против кого Уайатт и его хозяева намеревались этот яд употребить. Летом 1538 года в воздухе витала угроза войны, а кардинал писал против Генриха разоблачительные памфлеты, которые становились все более резкими. Вот тогда король вместе со своим первым министром и решили раз и навсегда покончить с мятежной семейкой.
Для этого использовали самого слабого из семейства По-улов, который затем заманил в ловушку остальных. Этим человеком был Джеффри, младший сын Маргарет Поул, графини Солсбери, брат Реджинальда Поула и Генри Поула, лорда Монтегю. Его неожиданно арестовали и заточили в Тауэр. Горячего, очень эмоционального и при этом незрелого молодого человека легко можно было запугать. На допросе «с пристрастием», который проводил сам Кромвель, Джеффри быстро пал духом и рассказал все, что знал, о деятельности своих братьев и их друзей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194
Участившиеся публичные казни вызвали вспышку насилия на улицах Лондона. Неизвестные злодеи убивали горожан среди бела дня, по пути на мессу или когда те шли по своим делам. Воры становились все наглее. Возросло также число самоубийств. Некая миссис Аллен, жена служащего, «по наущению дьявола» перерезала себе ножом горло. Викарий и соседи попытались ее спасти, но было уже поздно. Говорить она не могла, а только била себя в грудь, поднимая руки в знак искреннего раскаяния, поэтому священник решил ее соборовать и не настаивал, чтобы она, как все самоубийцы, была похоронена на неосвященной земле. Известен случай, когда в Лондоне казнили палача. Да-да, самого палача. Он был знаменит своим «искусством четвертования». С двумя сообщниками этот негодяй ограбил лоток на Варфоломеевской ярмарке, был пойман, а затем повешен.
Участились преступления и в королевском дворце. Два лучника из стражи, которых звали Давенпорт и Чапман, прямо рядом с дворцом ограбили купца. Их повесили. Мальчика-слугу одного из членов Тайного совета уличили в краже кошелька с одиннадцатью фунтами в монетах. Он стащил, кажется, еще какое-то королевское украшение. В дальнем конце турнирной арены в Вестминстере была воздвигнута виселица. На шею мальчика надели петлю, палач уже собрался выбить из-под его ног лестницу, как появился герольд с королевским помилованием, и мальчика отпустили. Генриху, видимо, доставляло особое удовлетворение назначить ужасное наказание, заставить жертву страдать в безнадежном ожидании смерти, а затем в самый последний момент освободить. Сэр Эдмунд Невет ударил какого-то придворного, и король приговорил его к отсечению руки. Немедленно притащили плаху, явился и исполнитель, повар, всегда готовый поработать за палача (если, конечно, казнь незамысловатая). Он уже точил свой тесак, а рядом стоял старший в кухонной посудо-мойне с колотушкой. В огонь сунули цепи, чтобы прижечь раны, прежде чем хирург сделает перевязку. Когда все было приготовлено, а несчастный, мокрый от пота Невет промучился несколько часов, король, как всегда неожиданно, даровал помилование.
В это время во дворце начали распространяться самые кошмарные слухи. Впервые после опалы Анны Болейн двор охватил страх перед отравлением. Одна из камеристок рассказала слуге лорда Монтегю, что королевский посланник сэр Томас Уайатт привез из Испании весть о существовании сильнодействующего яда. Если им смазать наконечник стрелы, то самая незначительная царапина вызовет немедленную смерть. Есть, правда, противоядие — айвовый или персиковый сок. Говорили, что когда Уайатт спросил Генриха, следует ли ему привезти немного такого яду, тот ответил, что не нужно. Но в это мало кто поверил. Сознание того, что в распоряжении короля может находиться такое смертоносное вещество, порождало самые мрачные фантазии и не давало покоя любому придворному, который по той или иной причине вызвал недовольство короля.
При дворе мало кто сомневался, что основным создателем этой атмосферы страха являлся Кромвель. Причем не таким уж он был и бессердечным, даже приобрел репутацию защитника женщин. Когда пострадавшая от мужа герцогиня Норфолк обратилась к нему за помощью, она сослалась на то, что «слышала, какой он был поддержкой для леди Марии в ее неприятностях». И Кромвель герцогине действительно помог. Сама Мария никогда не уставала заверять Кромвеля в своей глубочайшей признательности за все, что он для нее сделал. Она боялась всесильного первого министра и одновременно надеялась на его поддержку. Большинство придворных ощущали то же самое смешанное чувство страха перед лордом — хранителем Тайной печати и надежды на его помощь. Доверяясь ему полностью, они трепетали от ужаса и, вероятно, были бы согласны с мнением Шапюи, который писал о Кромвеле, что «слова у него ласковые, да дела плохие, а намерения и того хуже».
Кромвель приобрел влияние в самое тревожное десятилетие правления Генриха VIII, сравнимое, наверное, лишь с периодом войн предшествовавшего века. С целью заманить в ловушку мятежников (туда чаще всего попадали просто случайные люди) он повсюду насадил своих осведомителей и соглядатаев. Кромвель твердо верил, что королевская власть по-настоящему сильна только тогда, когда подданные пребывают в страхе, и очень много сделал для придания королю образа капризного диктатора под девизом «Чем больше трепещут подданные, тем спокойнее в королевстве». Он добился того, что его почти все боялись… и презирали. Особенно знатные аристократы и амбициозные чиновники, жаждавшие лишить его власти. Он же с помощью грязных интриг лишил власти Суффолка и Норфолка, а дворян более низкого ранга удалял от короля, посылая за рубеж с длительными дипломатическими миссиями. Его враги немедленно оказывались в немилости, им было запрещено являться перед королем, а то и того хуже. Накануне нового, 1539 года неожиданно был арестован и брошен в Тауэр Николас Кэрыо, не последний человек при дворе, который имел тесные связи с маркизом Эксетером и Поулами. Люди Кромвеля проникли в его дом и забрали все ценное, включая великолепные бриллианты и жемчужины Джейн Сеймур, которые после ее смерти Генрих подарил жене Кэрыо.
К Реджинальду Поулу, которого он называл «свихнувшийся Поул», Кромвель питал особенную ненависть. Эта ненависть распространялась на всех, кто был связан с кардиналом. (Поул, в свою очередь, назвал Кромвеля «викарием сатаны».) Когда пошли слухи насчет испанского яда, то никто не сомневался, против кого Уайатт и его хозяева намеревались этот яд употребить. Летом 1538 года в воздухе витала угроза войны, а кардинал писал против Генриха разоблачительные памфлеты, которые становились все более резкими. Вот тогда король вместе со своим первым министром и решили раз и навсегда покончить с мятежной семейкой.
Для этого использовали самого слабого из семейства По-улов, который затем заманил в ловушку остальных. Этим человеком был Джеффри, младший сын Маргарет Поул, графини Солсбери, брат Реджинальда Поула и Генри Поула, лорда Монтегю. Его неожиданно арестовали и заточили в Тауэр. Горячего, очень эмоционального и при этом незрелого молодого человека легко можно было запугать. На допросе «с пристрастием», который проводил сам Кромвель, Джеффри быстро пал духом и рассказал все, что знал, о деятельности своих братьев и их друзей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194