«Конец безбожной тирании, — говорилось в письме, — может быть положен только в том случае, если Ваше Святейшество вмешается и спасет заблудших, отбившихся от стада, как овцы без пастуха». «Мы ждем избавления, — заключала Екатерина, — ниспосланного Господом и Вашим Святейшеством. И прийти оно должно как можно скорее, иначе время будет упущено!» Как видим, Екатерина продолжала бороться с несправедливостью, но делала это скорее по инерции, постепенно сдавая позиции под гнетом постоянных душевных страданий. Жила она в небольшой комнате, из окна которой открывался безотрадный вид па крепостной ров, наполненный протухшей водой, и запущенный охотничий парк Кимболтона. Окружали ее три фрейлины, полдюжины горничных и несколько преданных испанцев, присматривающих за всем хозяйством: лекарь, аптекарь, исповедник и камергер. Всех остальных она вполне справедливо считала тюремщиками и по — возможности избегала встреч с ними. Люди, которых Генрих назначил следить за Кимболтоиом — сэр Эдвард Бедингфилд и сэр Эдвард Чемберлен, — также старались держаться на расстоянии, а большинство стражников, охраняющих ворота и сад, вообще никогда королеву-узницу не видели.
Но именно такие условия существования помогали Екатерине сохранить определенный уровень достоинства. В конце 1535 года она заболела, как вскоре выяснилось, неизлечимо. Больше всего ее удручало, что она каким-то образом несет ответственность за те испытания, что выпали на долю Англии в последние восемь лет. Екатерина пыталась жить в согласии со своей совестью, которая не позволяла ей примириться с потерей звания королевы. Но ведь она всего лишь человек, которому свойственно ошибаться! А может быть, она неправильно поняла высокую правду жизни и, настаивая на своих правах, вынудила Генриха отлучить Англию от римской церкви и насадить протестантскую ересь? А что, если, поступая, как ей казалось, правильно, она совершила непоправимую ошибку? Екатерина вспоминала гибель своих любимых приверженцев, Фишера и Мора, а также невинных монахов, которые разделяли ее взгляды на «Акт о наследовании», и мучилась еще больше. Может быть, следовало уступить требованиям короля и отказаться от претензий на королевский титул? Может быть, ей следовало удалиться в монастырь, и от этого было бы больше добра и для нее, и для Других, кто страдал и еще будет страдать?
В долгие месяцы одиночества Екатерину одолевали и другие печали. Например, в прошлом ее семьи был один неприятный момент, от которого ее совесть страдала уже более тридцати лет. Во время переговоров о ее браке с принцем Артуром отец заметил, что права наследования у Артура не безупречны. Династия Тюдоров правила в Англии менее двадцати лет, и на престол мог претендовать представитель Плантагенетов (Эдуард, граф Уорик, сын Джорджа, брата Эдуарда IV), чья родословная вполне могла обеспечить соперничество с наследником Генриха VII. Фердинанд Арагонский сказал об этом Генриху, и тот поторопился с уничтожением графа, после чего переговоры о браке успешно завершились. Наверное, английский король убил бы несчастного Уорика в любом случае, даже без напоминания Фердинанда, но Екатерине до конца жизни казалось, что по вине отца на ее совести кровь графа, и она часто говорила родственникам Плантагенетов — главным образом графине Солсбери и ее сыну Реджинальду Поулу, — что ее несчастья есть Божье наказание за грех отца. Эта вина мучила ее наряду с травмой, нанесенной разводом, и пятилетней разлукой с дочерью. В конце жизни Екатерина пришла к выводу, что с самого начала была обречена на трагическое существование. О состоянии ее души свидетельствует то, как она иногда подписывала свои письма: «KATARINA SIN VENTURA REGINA» — «Екатерина — несчастная королева».
30 декабря к ней в Кимболтон приехал Шашои. Екатерина была больна уже почти месяц, и Генрих дал разрешение, чтобы ее перевезли в менее тяжелые условия. Посол принес эту добрую весть и пребывал в хорошем настроении. В следующем месяце должны были произойти важные события. Конечно, говорить об этом он Екатерине не мог, но во время пребывания в Кимболтоне всячески ее ободрял. На людях они обменивались заготовленными заранее формальными репликами. В день приезда вместе с Шапюи в комнату Екатерины были приглашены Бедингфилд и Чемберлен, с которыми она не виделась больше года, а также «приближенный Кромвеля» — соглядатай, посланный записывать все, что скажет и сделает посол во время своего визита.
После обязательных заявлений о неизменности статуса Екатерины, ее могущественных родственниках, насущной необходимости «союза и мира в христианском обществе» и прочего посторонние удалились, и их разговор стал более доверительным. Шапюи пробыл в Кимболтоне четыре дня, каждый день проводя несколько часов у постели больной, отвечая па вопросы о здоровье Генриха, его отношениях с другими правителями, здоровье Марии и о новой резиденции, куда Екатерину перевезут, как только она поправится настолько, что сможет перенести дорогу. Они сетовали на то, что до сих пор никто так и не выступил ни в ее защиту, ни по поводу ереси, которая укоренилась в Англии после разрыва Генриха с Римом из-за развода. Шашои успокаивал Екатерину, обращая внимание на то, что, по слухам, папа полон решимости обеспечить выполнение своего вердикта о лишении Генриха права на престол и оказывает давление на Францию, чтобы та отказалась от любого сотрудничества с Англией. Относительно распространения протестантской доктрины посол напомнил Екатерине, что Бог всегда использует подобное оружие, чтобы ободрить праведников и смутить нечестивцев, и что она никоим образом не ответственна за заблуждения тех немногих, на которых это Божье оружие устремлено.
Само присутствие Шапюи, звук его голоса не меньше, чем слова, служили огромным утешением для прикованной к постели женщины. Все это происходило на Рождество, поэтому были подарки, и в ее апартаментах царило некоторое оживление. Посла сопровождал один дворянин, большой весельчак. Его шутки смешили Екатерину, она много смеялась, особенно в вечер накануне отъезда свиты Шашои из Кимболтона. Всем показалось, что ей значительно полегчало, и лекарь сказал Шапюи, что тот может спокойно уезжать.
«Если состояние королевы ухудшится, — добавил он, — я немедленно дам вам знать».
Но вызвать посла еще раз не удалось. 7 января, на следующий день после праздника Трех королей, Екатерина почувствовала, что умирает. Она выслушала мессу и провела утро в молитвах, сделав перерыв, только чтобы продиктовать короткое завещание и для того, чтобы написать Генриху. Своим приближенным она оставила небольшую сумму денег — все, что имела, — умоляя короля дополнить ее скромное наследство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194