А тот, что успел руку всунуть в бархатный рукав, обшитый изумрудом, в один миг стянул с себя и отшвырнул куладжу, как продырявленный чувяк. О святой Евстафий! Лучше бы нож в сердце мне сатана вонзил! Лучшая куладжа, а изумруда на ней – как ячменя в конском навозе…
– Это я уже слышал, что дальше было? – оборвал царь.
– Дальше? Когда по повелению Моурави все дружинники моего князя и слуги, и даже дети, принялись растаскивать ковры, посуду – много серебряной, шелк, бархат, парчу – много персидской, я не противился, запоминал лишь: кто, что и куда тащит… Помогу, думал, князю найти. Моурави разгадал мои думы. Но как сумел, ведь не святой?! Только две молнии из глаз, как соколов спустил с цепок, и грозно мне крикнул: «Попробуй, собачий сын, выдать твоему Церетели людей, кожу с тебя сдеру! По праву рабы князя ими нажитое тащат к себе. А зайцу Квели передай: его не за богатство наказывают, а сам знаешь за что. Вот ополченцы в порванных чувяках отстаивают Картли от кровожадных ханов, которые не одни богатые замки для себя грабят…»
– Надуши свой рот собачьей слюной, сын шайтана! Как смеешь повторять клевету одичалого «барса»! Говори что следует!
– Иначе, хан, не могу, собьюсь, так запомнил… «на одни богатые замки для себя грабят, а жалкий котел из сакли тоже вытаскивают и к себе в Иран волокут».
– О, алла! Кто еще видел такого сына сожженного отца! – вскрикнул Хосро, обеспокоенно взглянув на Иса-хана. – Разве мои глаза не лицезрели, как возвращался дикий «барс» со своим стадом из Индии, или Багдада, или… Отовсюду тянул он для себя сундуки с ценными изделиями, тюки с неповторимыми коврами, или хурджини с золотыми украшениями, или ларцы с жемчугом и изумрудами для своей жены…
– Княжна Эристави, дочь доблестного Нугзара Арагвского, не нуждалась в захваченных украшениях! – запальчиво выкрикнул Зураб. – Она даже ларцы с драгоценностями, полученными в приданое, еще не успела открыть. А сундуки с парчой и бархатом, будто сор, в подвалах у нее валяются. К счастью для князей Картли, «барс» оказался глупцом: вместо того, чтобы выстроить самому себе мраморный замок, окружить его тройной стеной с бойницами и рвами, где его никто бы не достал, он взламывал багдадские и индусские сундуки и обогащал своих амкаров, заказывая им оружие, одежды и седла для оборванных ополченцев, похожих на того дурака, который хотел быть похожим на умного и дырявым чувяком отшвырнул куладжу, украшенную изумрудами.
– Яхонтами! – подхватил мсахури.
– Можно подумать, Арагвский князь усердствует по указке мужа своей сестры, – язвительно буркнул Андукапар.
– Если бы хотел усердствовать, то не убоялся бы схимника замка Арша. – Зураб выхватил из-за пояса тугой кисет: – Бери, мсахури, за верность своему князю и за честный рассказ о муже моей сестры!
Шадиман заерзал в бархатном кресле: «Волчий хвост, что он все ссоры ищет с Зурабом?» – и громко крикнул:
– Иди, мсахури, мы поможем твоему князю!
– Светлый царь, я еще не все сказал…
– Что? – взревел Андукапар. – Еще о благородстве дикого «барса» будешь петь?!
– Нет, князь, об этом все.
– Тогда убирайся! Мы все знаем.
– Царь царей, разреши главное сказать… Утром так определил: не стоит беспокоить князей, а сейчас, когда благородный князь Арагвский за правду наградил, хочу еще одну правду сказать.
– Говори, говори, мсахури, отпускать в этих покоях моих подданных имею право только я! – Симон от удовольствия покраснел, его заинтересовало все происходящее, и он мысленно возмутился: почему этот крокодил Андукапар так оскорбительно отстраняет царя от всех дел?!
– Светлый царь царей, пока ополченцы и дружинники, как исчадие ада, превращали красивый замок в кучу камней и песка, я заметил, что длинноносый азнаур с другим, хмурым, в сторону сада удалились и о чем-то тихо говорят. «Спаси и помилуй, святой Давид! – со страхом подумал я. – Уж не замышляют ли эти разбойники подкараулить моего князя и напасть на дороге?» Не успел подумать, как двое, к счастью, возле толстого дуба на скамью уселись. Я подкрался и такое услышал: «Что, Георгий шутит? Почему не хочет на Эмирэджиби напасть? Сразу княжеское сословие уменьшилось бы». – «Ты, Димитрий, не понимаешь, – это так хмурый длинноносого назвал, – Георгий, напротив, всеми мерами хочет добиться, чтобы князья прозрели. Посмотри, как проклятые персы разорили Картли и Кахети…»
– Опять глупости повторяешь?
– Благородный хан, иначе собьюсь, так запомнил… «проклятые персы разорили Картли и Кахети». – «Э, Даутбек, – это длинноносый хмурого так назвал, – ты известный буйвол! Князьям сейчас выгоднее за хвост „льва Ирана“ держаться, чем в благородном деле „барсу“ помочь. Подожди, Дато вернется из Константинополя, другой разговор будет…»
– Как ты, мсахури, сказал? Из Константинополя?
– Крепко запомнил, светлый князь Шадиман, из Константинополя.
– Говори, говори дальше.
– Тут хмурый вздохнул: «Думаешь, султан пришлет янычар?» – «Конечно пришлет. Разве Дато когда-нибудь терпел в посольских делах поражение?» – «Но, может, половину того, что просим, пришлет?» – «Георгий говорит: нарочно много запросил, чтобы половину получить». – «Э, хотя бы половину! Я первый на стену замка арагвского шакала взберусь, а потом знаю куда. Ни один перс от меня не уйдет». – «Квливидзе тоже клянется рай Магомета устроить непрошеным гостям». – «Но раньше Георгий должен на Фирана Амилахвари пойти, опротивело терпеть предательство…» Тут, светлый царь, к ним стали подходить, и я, как ящерица, пользуясь суматохой, метнулся в кусты. На коне выскочил из замка и укрылся в лесу. До темноты дрожал, как пойманный воробей, а говорят, воробей не боится света… потом по тропинке поскакал…
– Постой, почему утром сразу о Константинополе не сказал? – возмутился Шадиман.
– Мой князь, Квели Церетели, мне дороже султана. Я то скакал к Амилахвари, то прятался, то снова скакал. И недаром лисица перебежала дорогу раньше слева, потом справа: как из-под земли вырос мой князь. Что, ему в гостях плохо постелили? Почему так домой спешил? Не успел я крикнуть: «О святая дева!» – наперерез ему Моурави… Счастье, что без семьи мой князь возвращался. Еще другое счастье: сразу заметил грозного Моурави. Вместо моего князя от стрелы Моурави сверху упал дикий голубь… как раз удачно пролетел. А мой князь в овраг скатился – раньше справа, потом слева, – и сколько затем ни искал я, – это когда Моурави со своими башибузуками ускакал, – сколько ни ползал по оврагу, не нашел моего князя. Тогда такое подумал: к царю должен спешить: кроме царя, кто поможет моему князю? Я все сказал… Отпусти, царь царей, в духан, два дня во рту, кроме собственных зубов, ничего не держал.
– Постой, мсахури, а когда должен вернуться азнаур Дато из Константинополя, не говорили длинноносый и хмурый?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
– Это я уже слышал, что дальше было? – оборвал царь.
– Дальше? Когда по повелению Моурави все дружинники моего князя и слуги, и даже дети, принялись растаскивать ковры, посуду – много серебряной, шелк, бархат, парчу – много персидской, я не противился, запоминал лишь: кто, что и куда тащит… Помогу, думал, князю найти. Моурави разгадал мои думы. Но как сумел, ведь не святой?! Только две молнии из глаз, как соколов спустил с цепок, и грозно мне крикнул: «Попробуй, собачий сын, выдать твоему Церетели людей, кожу с тебя сдеру! По праву рабы князя ими нажитое тащат к себе. А зайцу Квели передай: его не за богатство наказывают, а сам знаешь за что. Вот ополченцы в порванных чувяках отстаивают Картли от кровожадных ханов, которые не одни богатые замки для себя грабят…»
– Надуши свой рот собачьей слюной, сын шайтана! Как смеешь повторять клевету одичалого «барса»! Говори что следует!
– Иначе, хан, не могу, собьюсь, так запомнил… «на одни богатые замки для себя грабят, а жалкий котел из сакли тоже вытаскивают и к себе в Иран волокут».
– О, алла! Кто еще видел такого сына сожженного отца! – вскрикнул Хосро, обеспокоенно взглянув на Иса-хана. – Разве мои глаза не лицезрели, как возвращался дикий «барс» со своим стадом из Индии, или Багдада, или… Отовсюду тянул он для себя сундуки с ценными изделиями, тюки с неповторимыми коврами, или хурджини с золотыми украшениями, или ларцы с жемчугом и изумрудами для своей жены…
– Княжна Эристави, дочь доблестного Нугзара Арагвского, не нуждалась в захваченных украшениях! – запальчиво выкрикнул Зураб. – Она даже ларцы с драгоценностями, полученными в приданое, еще не успела открыть. А сундуки с парчой и бархатом, будто сор, в подвалах у нее валяются. К счастью для князей Картли, «барс» оказался глупцом: вместо того, чтобы выстроить самому себе мраморный замок, окружить его тройной стеной с бойницами и рвами, где его никто бы не достал, он взламывал багдадские и индусские сундуки и обогащал своих амкаров, заказывая им оружие, одежды и седла для оборванных ополченцев, похожих на того дурака, который хотел быть похожим на умного и дырявым чувяком отшвырнул куладжу, украшенную изумрудами.
– Яхонтами! – подхватил мсахури.
– Можно подумать, Арагвский князь усердствует по указке мужа своей сестры, – язвительно буркнул Андукапар.
– Если бы хотел усердствовать, то не убоялся бы схимника замка Арша. – Зураб выхватил из-за пояса тугой кисет: – Бери, мсахури, за верность своему князю и за честный рассказ о муже моей сестры!
Шадиман заерзал в бархатном кресле: «Волчий хвост, что он все ссоры ищет с Зурабом?» – и громко крикнул:
– Иди, мсахури, мы поможем твоему князю!
– Светлый царь, я еще не все сказал…
– Что? – взревел Андукапар. – Еще о благородстве дикого «барса» будешь петь?!
– Нет, князь, об этом все.
– Тогда убирайся! Мы все знаем.
– Царь царей, разреши главное сказать… Утром так определил: не стоит беспокоить князей, а сейчас, когда благородный князь Арагвский за правду наградил, хочу еще одну правду сказать.
– Говори, говори, мсахури, отпускать в этих покоях моих подданных имею право только я! – Симон от удовольствия покраснел, его заинтересовало все происходящее, и он мысленно возмутился: почему этот крокодил Андукапар так оскорбительно отстраняет царя от всех дел?!
– Светлый царь царей, пока ополченцы и дружинники, как исчадие ада, превращали красивый замок в кучу камней и песка, я заметил, что длинноносый азнаур с другим, хмурым, в сторону сада удалились и о чем-то тихо говорят. «Спаси и помилуй, святой Давид! – со страхом подумал я. – Уж не замышляют ли эти разбойники подкараулить моего князя и напасть на дороге?» Не успел подумать, как двое, к счастью, возле толстого дуба на скамью уселись. Я подкрался и такое услышал: «Что, Георгий шутит? Почему не хочет на Эмирэджиби напасть? Сразу княжеское сословие уменьшилось бы». – «Ты, Димитрий, не понимаешь, – это так хмурый длинноносого назвал, – Георгий, напротив, всеми мерами хочет добиться, чтобы князья прозрели. Посмотри, как проклятые персы разорили Картли и Кахети…»
– Опять глупости повторяешь?
– Благородный хан, иначе собьюсь, так запомнил… «проклятые персы разорили Картли и Кахети». – «Э, Даутбек, – это длинноносый хмурого так назвал, – ты известный буйвол! Князьям сейчас выгоднее за хвост „льва Ирана“ держаться, чем в благородном деле „барсу“ помочь. Подожди, Дато вернется из Константинополя, другой разговор будет…»
– Как ты, мсахури, сказал? Из Константинополя?
– Крепко запомнил, светлый князь Шадиман, из Константинополя.
– Говори, говори дальше.
– Тут хмурый вздохнул: «Думаешь, султан пришлет янычар?» – «Конечно пришлет. Разве Дато когда-нибудь терпел в посольских делах поражение?» – «Но, может, половину того, что просим, пришлет?» – «Георгий говорит: нарочно много запросил, чтобы половину получить». – «Э, хотя бы половину! Я первый на стену замка арагвского шакала взберусь, а потом знаю куда. Ни один перс от меня не уйдет». – «Квливидзе тоже клянется рай Магомета устроить непрошеным гостям». – «Но раньше Георгий должен на Фирана Амилахвари пойти, опротивело терпеть предательство…» Тут, светлый царь, к ним стали подходить, и я, как ящерица, пользуясь суматохой, метнулся в кусты. На коне выскочил из замка и укрылся в лесу. До темноты дрожал, как пойманный воробей, а говорят, воробей не боится света… потом по тропинке поскакал…
– Постой, почему утром сразу о Константинополе не сказал? – возмутился Шадиман.
– Мой князь, Квели Церетели, мне дороже султана. Я то скакал к Амилахвари, то прятался, то снова скакал. И недаром лисица перебежала дорогу раньше слева, потом справа: как из-под земли вырос мой князь. Что, ему в гостях плохо постелили? Почему так домой спешил? Не успел я крикнуть: «О святая дева!» – наперерез ему Моурави… Счастье, что без семьи мой князь возвращался. Еще другое счастье: сразу заметил грозного Моурави. Вместо моего князя от стрелы Моурави сверху упал дикий голубь… как раз удачно пролетел. А мой князь в овраг скатился – раньше справа, потом слева, – и сколько затем ни искал я, – это когда Моурави со своими башибузуками ускакал, – сколько ни ползал по оврагу, не нашел моего князя. Тогда такое подумал: к царю должен спешить: кроме царя, кто поможет моему князю? Я все сказал… Отпусти, царь царей, в духан, два дня во рту, кроме собственных зубов, ничего не держал.
– Постой, мсахури, а когда должен вернуться азнаур Дато из Константинополя, не говорили длинноносый и хмурый?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161